По выходным, бывая дома с ней в Квинсвилле, он продолжал делать записи. После этого ходил кругами, как собака вокруг подстилки, вынюхивая и не находя места, где бы прилечь. Иногда говорил с Рейчел о своей работе, но бывал нетерпелив, и она постоянно чувствовала себя глупой. Как будто ее собственные мысли – маленькие рыбки, которых нужно бросить обратно в Озеро и ждать, пока они вырастут.
Даже занятия любовью отвлекали его только на время; его мысли, казалось, витали где-то далеко.
Когда Музей отправил его в научную командировку в Египет, Рейчел уговорила его взять ее с собой; то был первый раз, когда она выехала из Канады. Кроме морского путешествия и нескольких дней в отеле Каира, все остальные впечатления оказались для нее крайне неприятными: жизнь в палатке на песке в пустыне, у всех на виду, однако не умея ничего объяснить толпам египетских рабочих. И вдобавок ко всему – удушливая жара, кусачие мухи и москиты. Ей было нечем заняться. Роуленд, напротив, был в своей стихии: в восторге от каменных плит с непонятными надписями и захороненных папирусов. К тому же, естественно, он пользовался популярностью у местных.
Они провели там всего месяц, когда она серьезно заболела – возможно, из-за воды. Египетский врач посоветовал Роуленду отвезти ее домой. С неохотой, потому что работа была не закончена, он упаковал вещи, и они вернулись в Канаду.
Спустя всего неделю в Квинсвилле она увидела, что он снова забеспокоился. «Но я уверена, что он по-прежнему любит меня, – говорила она себе. – И я уверена, что я все еще его люблю». Она заставляла себя верить в это, боясь, что может легко его возненавидеть.
Ко второй годовщине смерти отца Рейчел не могла больше мириться с этой ситуацией. Она представляла себе судью, который говорил ей то, что она и так уже знала: «Ты совершила большую ошибку». Будь он здесь, он бы решил эту проблему вместо нее. Но его больше нет, и она собралась с силами, чтобы справиться с ней в одиночку.
Однажды в субботу вечером они с Роулендом сидели во дворике за домом. Он что-то писал в своей книжке, а Рейчел наблюдала, как над Озером садится солнце.
И почувствовала, что настало время заговорить.
– Ты изменился, – сказала она Роуленду, словно декламируя первые строчки какой-то классической пьесы.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, откладывая записную книжку, но без особого интереса.
– Ты уже не тот человек, за которого я выходила замуж, – сказала она, удивившись, как естественно она произнесла эту избитую фразу.
Он посмотрел на нее в лучах заходящего солнца и вдруг ответил:
– Да нет, я все тот же.
У нее сжалось сердце от сознания того, что он прав. Некоторое время они молчали.
– Я не могу так дальше жить, – продолжала она гнуть свою линию. – Я не та голландская жена, которая тебе нужна.
Казалось, его это не потрясло.
– У меня есть идея, – сказал он в сгущающейся темноте. – Британский музей только что получил множество артефактов с новых раскопок. Они хотят, чтобы я приехал и помог им составить каталог. Может, мне стоит поехать. Это даст нам возможность подумать о нашей ситуации.
– И как долго тебя не будет? – спросила она.
– Наверное, четыре или пять недель, – сказал он. Поверхность Озера уже почти слилась с краем неба. – Мы сможем все решить, когда я вернусь. Так или иначе.
Через два дня он был готов к отъезду в Англию. Перед тем как выйти из дома в последний раз, он взял ее за руку.
– Что бы ни случилось, – сказал он, – помни: если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, просто позови меня.
Он взял сумку и ушел.
Два месяца она его не звала и не получала от него никаких известий. Потом пришла телеграмма, в которой сообщалось, что он едет на поезде из Галифакса и будет дома на следующий день.
Так и получилось, что она сидела в кухне и ждала его, собираясь решить все раз и навсегда. Потом услышала три звонка и открыла дверь. Там стоял светловолосый мужчина с грубым лицом и прозрачно-голубыми глазами – ничем не похожий на Роуленда Вандерлиндена мужчина, который сказал: «Я – ваш муж».
И она впустила его в дом.
13
Томас Вандерлинден, лежавший в постели в больнице Камберлоо, умолк. Дотянулся до кислородной маски, надел ее и стал глубоко дышать. Потом закрыл глаза, и его голова упала на подушки.
Я немного занервничал, потому что вид у него внезапно сделался очень усталым.
– С вами все в порядке? – спросил я.
– Сейчас все пройдет, – сказал он. – Не уходите пока.
Какой бы ни была его болезнь, борьба с ней отняла много сил, и теперь он должен был играть тактическое отступление.
В наступившей тишине мне показалось, что я услышал голоса в коридоре, но то лишь гудело какое-то оборудование на сестринском посту.
Томас положил маску.
– Вот и вся история, которую рассказала мне мать, – сказал он. – Все это было для меня новостью.
Он посмотрел на ее фотографию на прикроватной тумбочке: молодая женщина с независимым взглядом.
– Ей всегда нравилось все делать по-своему, – сказал он. – Наверное, я и удивляться-то не должен был.
Он снова закрыл глаза и сделал несколько вдохов через кислородную маску.
Конечно, мне очень хотелось сразу же задать несколько вопросов. В первую очередь – почему его мать впустила совершенно незнакомого человека, заявившего, что он – ее муж? И даже после того, как они стали любовниками, – почему не позволила этому мужчине рассказать, кто он на самом деле. Но я видел, Томас уже очень устал.
– Мне пора идти, – сказал я.
Он дотронулся до меня худой рукой.
– Вы сможете навестить меня завтра? – спросил он.
– Да, конечно, – сказал я.
– Хорошо, – сказал он. – Я могу еще многое рассказать – если вам интересно.
– Не волнуйтесь, – сказал я. – Мне интересно. Профессор кивнул и лег, снова закрыв глаза и надев маску. Он выглядел так, будто его душа постепенно вытекает из тела.
14
В тот вечер я поужинал поздно, потом налил себе второй бокал вина и позвонил жене на Западное побережье. Она собиралась ехать на север на слушанье дела, и тогда я не смогу созваниваться с ней некоторое время. Меня эта перспектива совсем не радовала, потому что нам нравилось говорить друг с другом. Когда она была со мной дома, мы всегда с удовольствием беседовали за бокалом вина.
Одной из наших постоянных тем была природа любви и разнообразные теории на этот счет. Идею, что любовь – всего лишь иллюзия, романтизация животных импульсов, мы даже не рассматривали. Мы оба придерживались мнения, что в идеале любовь – это единение двух душ, созданных только друг для друга (нам обоим нравилось думать, что таково и наше состояние).
Однажды, просто ради поддержания дискуссии, я разработал контр-теорию, а именно: что любовь разделена на миллион кусочков, и может быть вновь собрана вместе, только если человек полюбит за свою жизнь как можно больше других людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Даже занятия любовью отвлекали его только на время; его мысли, казалось, витали где-то далеко.
Когда Музей отправил его в научную командировку в Египет, Рейчел уговорила его взять ее с собой; то был первый раз, когда она выехала из Канады. Кроме морского путешествия и нескольких дней в отеле Каира, все остальные впечатления оказались для нее крайне неприятными: жизнь в палатке на песке в пустыне, у всех на виду, однако не умея ничего объяснить толпам египетских рабочих. И вдобавок ко всему – удушливая жара, кусачие мухи и москиты. Ей было нечем заняться. Роуленд, напротив, был в своей стихии: в восторге от каменных плит с непонятными надписями и захороненных папирусов. К тому же, естественно, он пользовался популярностью у местных.
Они провели там всего месяц, когда она серьезно заболела – возможно, из-за воды. Египетский врач посоветовал Роуленду отвезти ее домой. С неохотой, потому что работа была не закончена, он упаковал вещи, и они вернулись в Канаду.
Спустя всего неделю в Квинсвилле она увидела, что он снова забеспокоился. «Но я уверена, что он по-прежнему любит меня, – говорила она себе. – И я уверена, что я все еще его люблю». Она заставляла себя верить в это, боясь, что может легко его возненавидеть.
Ко второй годовщине смерти отца Рейчел не могла больше мириться с этой ситуацией. Она представляла себе судью, который говорил ей то, что она и так уже знала: «Ты совершила большую ошибку». Будь он здесь, он бы решил эту проблему вместо нее. Но его больше нет, и она собралась с силами, чтобы справиться с ней в одиночку.
Однажды в субботу вечером они с Роулендом сидели во дворике за домом. Он что-то писал в своей книжке, а Рейчел наблюдала, как над Озером садится солнце.
И почувствовала, что настало время заговорить.
– Ты изменился, – сказала она Роуленду, словно декламируя первые строчки какой-то классической пьесы.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, откладывая записную книжку, но без особого интереса.
– Ты уже не тот человек, за которого я выходила замуж, – сказала она, удивившись, как естественно она произнесла эту избитую фразу.
Он посмотрел на нее в лучах заходящего солнца и вдруг ответил:
– Да нет, я все тот же.
У нее сжалось сердце от сознания того, что он прав. Некоторое время они молчали.
– Я не могу так дальше жить, – продолжала она гнуть свою линию. – Я не та голландская жена, которая тебе нужна.
Казалось, его это не потрясло.
– У меня есть идея, – сказал он в сгущающейся темноте. – Британский музей только что получил множество артефактов с новых раскопок. Они хотят, чтобы я приехал и помог им составить каталог. Может, мне стоит поехать. Это даст нам возможность подумать о нашей ситуации.
– И как долго тебя не будет? – спросила она.
– Наверное, четыре или пять недель, – сказал он. Поверхность Озера уже почти слилась с краем неба. – Мы сможем все решить, когда я вернусь. Так или иначе.
Через два дня он был готов к отъезду в Англию. Перед тем как выйти из дома в последний раз, он взял ее за руку.
– Что бы ни случилось, – сказал он, – помни: если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, просто позови меня.
Он взял сумку и ушел.
Два месяца она его не звала и не получала от него никаких известий. Потом пришла телеграмма, в которой сообщалось, что он едет на поезде из Галифакса и будет дома на следующий день.
Так и получилось, что она сидела в кухне и ждала его, собираясь решить все раз и навсегда. Потом услышала три звонка и открыла дверь. Там стоял светловолосый мужчина с грубым лицом и прозрачно-голубыми глазами – ничем не похожий на Роуленда Вандерлиндена мужчина, который сказал: «Я – ваш муж».
И она впустила его в дом.
13
Томас Вандерлинден, лежавший в постели в больнице Камберлоо, умолк. Дотянулся до кислородной маски, надел ее и стал глубоко дышать. Потом закрыл глаза, и его голова упала на подушки.
Я немного занервничал, потому что вид у него внезапно сделался очень усталым.
– С вами все в порядке? – спросил я.
– Сейчас все пройдет, – сказал он. – Не уходите пока.
Какой бы ни была его болезнь, борьба с ней отняла много сил, и теперь он должен был играть тактическое отступление.
В наступившей тишине мне показалось, что я услышал голоса в коридоре, но то лишь гудело какое-то оборудование на сестринском посту.
Томас положил маску.
– Вот и вся история, которую рассказала мне мать, – сказал он. – Все это было для меня новостью.
Он посмотрел на ее фотографию на прикроватной тумбочке: молодая женщина с независимым взглядом.
– Ей всегда нравилось все делать по-своему, – сказал он. – Наверное, я и удивляться-то не должен был.
Он снова закрыл глаза и сделал несколько вдохов через кислородную маску.
Конечно, мне очень хотелось сразу же задать несколько вопросов. В первую очередь – почему его мать впустила совершенно незнакомого человека, заявившего, что он – ее муж? И даже после того, как они стали любовниками, – почему не позволила этому мужчине рассказать, кто он на самом деле. Но я видел, Томас уже очень устал.
– Мне пора идти, – сказал я.
Он дотронулся до меня худой рукой.
– Вы сможете навестить меня завтра? – спросил он.
– Да, конечно, – сказал я.
– Хорошо, – сказал он. – Я могу еще многое рассказать – если вам интересно.
– Не волнуйтесь, – сказал я. – Мне интересно. Профессор кивнул и лег, снова закрыв глаза и надев маску. Он выглядел так, будто его душа постепенно вытекает из тела.
14
В тот вечер я поужинал поздно, потом налил себе второй бокал вина и позвонил жене на Западное побережье. Она собиралась ехать на север на слушанье дела, и тогда я не смогу созваниваться с ней некоторое время. Меня эта перспектива совсем не радовала, потому что нам нравилось говорить друг с другом. Когда она была со мной дома, мы всегда с удовольствием беседовали за бокалом вина.
Одной из наших постоянных тем была природа любви и разнообразные теории на этот счет. Идею, что любовь – всего лишь иллюзия, романтизация животных импульсов, мы даже не рассматривали. Мы оба придерживались мнения, что в идеале любовь – это единение двух душ, созданных только друг для друга (нам обоим нравилось думать, что таково и наше состояние).
Однажды, просто ради поддержания дискуссии, я разработал контр-теорию, а именно: что любовь разделена на миллион кусочков, и может быть вновь собрана вместе, только если человек полюбит за свою жизнь как можно больше других людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68