На шкале 250 рентген радиометр показывал зашкал в разных местах блока и завала.
Воробьев доложил обстановку Брюханову.
– У тебя неисправный прибор, – сказал Брюханов. – Таких полей быть не может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись-ка со своим прибором или выбрось его на свалку…
– Прибор исправный, – сказал Воробьев.
В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бормотала что-то невнятное. Кто-то сказал, что он, быть может, на рыбалке. Потому и не подходил к телефону. Что-то знали люди…
– Доложите обстановку!
Акимов доложил. Подробно остановился на последовательности технологических операций до взрыва.
– Мы все делали правильно, Николай Максимович. Претензий к персоналу смены не имею. К моменту нажатия кнопки «АЗ» пятого рода оперативный запас реактивности составлял 18 стержней СУЗ (системы управления защитой). Разрушения произвел взрыв 110-кубового бака аварийной воды СУЗ в центральном зале, на отметке плюс 71 метр…
– Реактор цел? – спросил Фомин красивым баском.
– Реактор цел! – твердо ответил Акимов,
– Непрерывно подавайте в аппарат воду!
– Сейчас в работе аварийный питательный насос из деаэраторов на реактор.
Фомин удалился. Внутренне он то весь метался как затравленный зверь, то проваливался в бездонную пропасть, мысленно панически вскрикивая: «Конец! Конец!» То обретал вдруг железную уверенность: «Выстоим!»
Но он не выстоял. Этот человек сломался первым под чудовищной тяжестью ответственности, которая только сейчас обрела свою свинцовую тяжесть и расплющивала все его слабое, в сущности, державшееся на гордыне и тщеславии существо…
Приказав в два часа ночи Акимову подавать воду в реактор, заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, спустившись по лестнично-лифтовому блоку. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками реакторного графита, кусками конструкций, топлива. Воздух был густой и пульсирующий. Так ощущалась ионизированная высокорадиоактивная плазма.
– Активность? – спросил Дятлов дозиметриста.
– Зашкал, Анатолий Степанович… Кха-кха! Ч-черт! Сушит глотку… На тысяче микрорентген в секунду – зашкал…
– Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..
– Да кто думал, что будут такие поля?! – вдруг возмутился дозиметрист. – В каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да закрыта. А ключ у Красножона. Да только каптерка та, я смотрел, не подобраться. Завалило ее. И светит, дай бог. Без прибора чувствую…
– Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Оболдуи! Носом измеряй!
– Да я и так уж измеряю, Анатолий Степанович… – сказал дозиметрист.
– Если бы только ты… Я ведь тоже измеряю, сукин ты сын! – кричал Дятлов. – А ведь не должен. Это твоя работа… Усёк?!
Они подошли вплотную к завалу, ближе к ряду «Т» и блоку ВСРО (вспомогательных систем реакторного отделения). Там завал возвышался горой, поднимаясь наклонно от самой земли аж до сепараторных помещений…
– Е-мое! – воскликнул Дятлов. – Что натворили! Крышка!
Дозиметрист щелкал туда-сюда переключателем диапазонов, бормоча: «Зашкал… Зашкал…»
– Выбрось ты его к едрене-фене!.. Японские караси… Пошли в обход вокруг машзала…
Кругом на асфальте графит и куски топлива. В темноте не совсем различимо, но при желании понять можно. То и дело спотыкаешься о графитовые блоки, футболишь ногами. Реальная активность до пятнадцати тысяч рентген в час. Поэтому и зашкал на радиометре у дозиметриста.
В сознание не идет, не укладывается увиденное. Обогнули торец машзала. Вдоль бетонной стенки напорного бассейна – девятнадцать пожарных машин. Слышен клекот и рев огня на кровле машзала. Пламя высокое. Выше венттрубы.
Но странное дело! В сознании у заместителя главного инженера по эксплуатации четвертого энергоблока возникло и жило теперь как бы два образа, две мысли. Одна: «Реактор цел. Подавать воду». Вторая: «Графит на земле, топливо на земле. Откуда, спрашивается? Непонятно откуда. Активность бешеная. Нутром чую активность».
– Все! – приказал Дятлов. – Откатываемся! Они вернулись на БЩУ-4. Горбаченко прошел к себе, на щит дозиметрии. Должен вот-вот подойти замначальника службы РБ (радиационной безопасности) Красно-жон.
Общая экспозиционная доза, ими полученная, составила 400 рад. К пяти утра началась рвота. Очень плохое самочувствие. Смертельная слабость. Головная боль. Буро-коричневый цвет лица. Ядерный загар.
Горбаченко и Дятлов своим ходом ушли на АБК-1 и далее «скорой» – в медсанчасть…
Свидетельство жены заведующего сектором атомной энергетики ЦК КПСС Альфы Федоровны Мартыновой:
«26 апреля 1986 года в 3 часа ночи раздался у нас дома междугородный телефонный звонок. Из Чернобыля звонил Марьину Брюханов. Закончив разговор, Марьин сказал мне:
– На Чернобыле страшная авария! Но реактор цел…
Он быстро оделся и вызвал машину. Перед уходом позвонил высшему руководству ЦК партии по инстанции. Прежде всего Фролышеву. Тот – Долгих. Долгих – Горбачеву и членам Политбюро. После чего уехал в ЦК. В восемь утра позвонил домой и попросил меня собрать его в дорогу: мыло, зубной порошок, щетку, полотенце и т. д.»
В 4 часа 00 минут утра 26 апреля 1986 года Брюханову из Москвы последовал приказ:
«Организуйте непрерывное охлаждение атомного реактора».
На щите дозиметрии второй очереди Николая Горбаченко сменил заместитель начальника службы РБ (радиационной безопасности) АЭС Красножон. На вопросы операторов, сколько работать, отвечал стереотипно:
– На диапазоне 1000 микрорентген в секунду – зашкал. Работать пять часов из расчета набора двадцати пяти бэр.
(Это говорит о том, что замначальника службы РБ также не смог определить подлинную интенсивность радиации.)
Акимов и Топтунов тоже по нескольку раз бегали наверх к реактору посмотреть, как действует подача воды от второго аварийного питательного насоса. Но огонь все гудел и гудел.
Акимов и Топтунов уже были буро-коричневыми от ядерного загара, уже рвота выворачивала нутро, уже в медсанчасти Дятлов, Давлетбаев, люди из машинного зала, уже на подмену Акимову прислали начальника смены блока Владимира Алексеевича Бабичева, но Акимов и Топтунов не уходили. Можно только склонить голову перед их мужеством и бесстрашием. Ведь они обрекали себя на верную смерть. И тем не менее все их нынешние действия вытекали из ложной первоначальной посылки: «Реактор цел!» Никак не хотели поверить они, что реактор разрушен, что вода в него не попадает, а, захватывая с собой ядерную труху, сливается на минусовые отметки, заливая кабельные трассы и высоковольтные распредустройства и тем самым создавая угрозу обесточивания трем другим работающим энергоблокам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Воробьев доложил обстановку Брюханову.
– У тебя неисправный прибор, – сказал Брюханов. – Таких полей быть не может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись-ка со своим прибором или выбрось его на свалку…
– Прибор исправный, – сказал Воробьев.
В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бормотала что-то невнятное. Кто-то сказал, что он, быть может, на рыбалке. Потому и не подходил к телефону. Что-то знали люди…
– Доложите обстановку!
Акимов доложил. Подробно остановился на последовательности технологических операций до взрыва.
– Мы все делали правильно, Николай Максимович. Претензий к персоналу смены не имею. К моменту нажатия кнопки «АЗ» пятого рода оперативный запас реактивности составлял 18 стержней СУЗ (системы управления защитой). Разрушения произвел взрыв 110-кубового бака аварийной воды СУЗ в центральном зале, на отметке плюс 71 метр…
– Реактор цел? – спросил Фомин красивым баском.
– Реактор цел! – твердо ответил Акимов,
– Непрерывно подавайте в аппарат воду!
– Сейчас в работе аварийный питательный насос из деаэраторов на реактор.
Фомин удалился. Внутренне он то весь метался как затравленный зверь, то проваливался в бездонную пропасть, мысленно панически вскрикивая: «Конец! Конец!» То обретал вдруг железную уверенность: «Выстоим!»
Но он не выстоял. Этот человек сломался первым под чудовищной тяжестью ответственности, которая только сейчас обрела свою свинцовую тяжесть и расплющивала все его слабое, в сущности, державшееся на гордыне и тщеславии существо…
Приказав в два часа ночи Акимову подавать воду в реактор, заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, спустившись по лестнично-лифтовому блоку. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками реакторного графита, кусками конструкций, топлива. Воздух был густой и пульсирующий. Так ощущалась ионизированная высокорадиоактивная плазма.
– Активность? – спросил Дятлов дозиметриста.
– Зашкал, Анатолий Степанович… Кха-кха! Ч-черт! Сушит глотку… На тысяче микрорентген в секунду – зашкал…
– Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..
– Да кто думал, что будут такие поля?! – вдруг возмутился дозиметрист. – В каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да закрыта. А ключ у Красножона. Да только каптерка та, я смотрел, не подобраться. Завалило ее. И светит, дай бог. Без прибора чувствую…
– Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Оболдуи! Носом измеряй!
– Да я и так уж измеряю, Анатолий Степанович… – сказал дозиметрист.
– Если бы только ты… Я ведь тоже измеряю, сукин ты сын! – кричал Дятлов. – А ведь не должен. Это твоя работа… Усёк?!
Они подошли вплотную к завалу, ближе к ряду «Т» и блоку ВСРО (вспомогательных систем реакторного отделения). Там завал возвышался горой, поднимаясь наклонно от самой земли аж до сепараторных помещений…
– Е-мое! – воскликнул Дятлов. – Что натворили! Крышка!
Дозиметрист щелкал туда-сюда переключателем диапазонов, бормоча: «Зашкал… Зашкал…»
– Выбрось ты его к едрене-фене!.. Японские караси… Пошли в обход вокруг машзала…
Кругом на асфальте графит и куски топлива. В темноте не совсем различимо, но при желании понять можно. То и дело спотыкаешься о графитовые блоки, футболишь ногами. Реальная активность до пятнадцати тысяч рентген в час. Поэтому и зашкал на радиометре у дозиметриста.
В сознание не идет, не укладывается увиденное. Обогнули торец машзала. Вдоль бетонной стенки напорного бассейна – девятнадцать пожарных машин. Слышен клекот и рев огня на кровле машзала. Пламя высокое. Выше венттрубы.
Но странное дело! В сознании у заместителя главного инженера по эксплуатации четвертого энергоблока возникло и жило теперь как бы два образа, две мысли. Одна: «Реактор цел. Подавать воду». Вторая: «Графит на земле, топливо на земле. Откуда, спрашивается? Непонятно откуда. Активность бешеная. Нутром чую активность».
– Все! – приказал Дятлов. – Откатываемся! Они вернулись на БЩУ-4. Горбаченко прошел к себе, на щит дозиметрии. Должен вот-вот подойти замначальника службы РБ (радиационной безопасности) Красно-жон.
Общая экспозиционная доза, ими полученная, составила 400 рад. К пяти утра началась рвота. Очень плохое самочувствие. Смертельная слабость. Головная боль. Буро-коричневый цвет лица. Ядерный загар.
Горбаченко и Дятлов своим ходом ушли на АБК-1 и далее «скорой» – в медсанчасть…
Свидетельство жены заведующего сектором атомной энергетики ЦК КПСС Альфы Федоровны Мартыновой:
«26 апреля 1986 года в 3 часа ночи раздался у нас дома междугородный телефонный звонок. Из Чернобыля звонил Марьину Брюханов. Закончив разговор, Марьин сказал мне:
– На Чернобыле страшная авария! Но реактор цел…
Он быстро оделся и вызвал машину. Перед уходом позвонил высшему руководству ЦК партии по инстанции. Прежде всего Фролышеву. Тот – Долгих. Долгих – Горбачеву и членам Политбюро. После чего уехал в ЦК. В восемь утра позвонил домой и попросил меня собрать его в дорогу: мыло, зубной порошок, щетку, полотенце и т. д.»
В 4 часа 00 минут утра 26 апреля 1986 года Брюханову из Москвы последовал приказ:
«Организуйте непрерывное охлаждение атомного реактора».
На щите дозиметрии второй очереди Николая Горбаченко сменил заместитель начальника службы РБ (радиационной безопасности) АЭС Красножон. На вопросы операторов, сколько работать, отвечал стереотипно:
– На диапазоне 1000 микрорентген в секунду – зашкал. Работать пять часов из расчета набора двадцати пяти бэр.
(Это говорит о том, что замначальника службы РБ также не смог определить подлинную интенсивность радиации.)
Акимов и Топтунов тоже по нескольку раз бегали наверх к реактору посмотреть, как действует подача воды от второго аварийного питательного насоса. Но огонь все гудел и гудел.
Акимов и Топтунов уже были буро-коричневыми от ядерного загара, уже рвота выворачивала нутро, уже в медсанчасти Дятлов, Давлетбаев, люди из машинного зала, уже на подмену Акимову прислали начальника смены блока Владимира Алексеевича Бабичева, но Акимов и Топтунов не уходили. Можно только склонить голову перед их мужеством и бесстрашием. Ведь они обрекали себя на верную смерть. И тем не менее все их нынешние действия вытекали из ложной первоначальной посылки: «Реактор цел!» Никак не хотели поверить они, что реактор разрушен, что вода в него не попадает, а, захватывая с собой ядерную труху, сливается на минусовые отметки, заливая кабельные трассы и высоковольтные распредустройства и тем самым создавая угрозу обесточивания трем другим работающим энергоблокам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76