Сын у него пропал, что ли?
– Не пропал, а ушел… Странно – здесь он все время обращался ко мне по имени-отчеству.
– Он был в сером пиджаке и в сапогах? – быстро спросил Потапов.
– Да, да.
– Ваш избиратель?
– Да. Бухгалтер из промартели… – Вольский заглянул в блокнот. – Из промартели имени Первого мая.
– А как его фамилия?
– Фамилия? Он не назвал. Не успел назвать. А мне спрашивать было неудобно – он мог подумать не то, что надо. Я должен был написать ему записку, потом передумал.
– Какую записку?
– Что он был у меня на приеме. Он ушел ко мне в рабочее время.
– Он у вас справку просил?
– Да.
– А почему же вы передумали?
– Да так. Разозлился… совсем по другому поводу.
– Можно узнать, по какому?
Вольский рассердился:
– Ну, это уже не имеет никакого отношения к тому, чем вы занимаетесь!
2
Адалия Петровна встретила Окаемова неожиданной и страшной новостью:
– Вас тут целый час человек дожидался…
Окаемов медленно повернулся к хозяйке дома. Выражение его лица было таким, что она растерялась.
– Не беспокойтесь, дорогой Григорий Максимович, – залепетала она. – Он у вас много времени не отнимет. Это наш сосед. Тут я во всем виновата. Нечаянно сказала ему, что вы пишете, и он хочет рассказать вам что-то очень важное…
Окаемов перевел дыхание, облизнул пересохшие губы.
– Адалия Петровна, – заговорил он хриплым от злости голосом, – я бы просил вас и самым решительным образом – не делать мне базарной рекламы! Я же по-русски говорил вам – мне тихий угол для работы нужен! Иначе я бы остановился в гостинице. Мне нужно работать, а не болтать с вашими соседями! Ну как вы могли…
Окаемова прервал решительный стук в дверь.
– Это он, – шепотом произнесла Адалия Петровна. – Григорий Максимович, родной мой, ну, ругайте меня, старую дуру. Но не гнать же человека. Сосед. Поговорите с ним хоть несколько минут.
Дверь открылась, и в комнату вошел плотный мужчина лет пятидесяти, с желтыми, обкуренными усами.
– Добро пожаловать! – сказал он самому себе и церемонно, в пояс поклонился Окаемову. – Извините, конечно, но не знаю, как вас звать-величать.
– Заходите, заходите. – Окаемов дружески взял вошедшего под руку и провел к столу. – Садитесь.
От пришельца попахивало вином, и это несколько успокоило Окаемова. Адалия Петровна на цыпочках вышла из комнаты.
– Благодарствую, опять же не ведаю, как вас звать-величать. А я буду, значит, Горбылев. Кирилл Евгеньевич Горбылев. Соседом прихожусь хозяйке вашей, Адалии Петровне. А до вас дело имею. Можно сказать, секретное дело.
– Слушаю вас, товарищ Горбылев. – Окаемов пристально смотрел на гостя, думая: «А вдруг этот человек подослан чекистами?»
– Вы, значит, писатель и можете прописать в газете про наши безобразия.
– Интересно, какие же это безобразия? – механически спросил Окаемов.
– Какие? Очень простые, товарищ писатель. Они хотят из пальца высасывать проценты и получать за это премиальные, а я им мешаю.
– Ничего не понимаю. Какие проценты? Кто – они?
– Они – это, значит, Пыриков – председатель нашей промартели. А я там, опять же, мастер. Так вот, значит, артель плана не тянет. Тогда Пыриков изобрел, значит, обман – как надуть проценты из ничего, перевыполнить опять же план и загрести премиальные. А я ему мешаю, поскольку я человек честный. Он, значит, принялся меня обхаживать – так, мол, и так, хороший ты мой, подпиши Дутую рапортичку, и я тебя не забуду. Ну а я…
– Послушайте, товарищ Горбылев! Я писатель. В газетах не сотрудничаю, и такие факты меня совершенно не интересуют.
– Как так – не интересуют? – Горбылев от удивления даже встал. – Тут же мы имеем чистое жульничество и, опять же, за счет государства. А вам, значит, не интересно? Не пойму – как же это так?
– Очень просто. Я пишу про войну, и мне…
– А это разве, опять же, не война? Только тут враг, значит, внутренний. Может, вы еще не разобрали, в чем тут соль? Так слушайте… Артель за квартал должна дать три тысячи двести штук жестяной посуды по четырем артикулам. Так? А дает, значит, от силы две тысячи с хвостиком. А если взять и один артикул выкинуть, вроде, значит, его и не было…
– Хватит, товарищ Горбылев! Мне это совершенно неинтересно! Понимаете?
– Ну, ладно, – неожиданно согласился Горбылев. – Про бидоны да кастрюли неинтересно. Но он же решил сожрать живого человека! Че-ло-ве-ка! Меня, то есть. Раз я, опять же, на его комбинацию не иду, значит, надо меня вышвырнуть на улицу, и дело с концом. Это вам тоже неинтересно?
– Послушайте, Горбылев! – Окаемов встал. – У меня нет времени слушать ваши истории. Понимаете? Нет времени. Прошу вас – оставьте меня в покое.
– Гоните, значит? – тоскливым голосом спросил Горбылев.
– Понимайте как хотите. До свидания.
Горбылев нахлобучил кепку:
– Эх вы, писатель! Заодно с ворами думаете! – Он махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.
Окаемов с трудом подавил озлобление, вызванное этим дурацким визитом, и задумался. Нелепая история! Какой-то Пыриков… артикулы… бидоны… А из-за этой чепухи приют под крышей Адалии Петровны перестает быть надежным. О существовании здесь писателя уже знает этот тип. Завтра он скажет еще кому-нибудь… Жаль, конечно, но рисковать нельзя – надо уходить. Надо пробираться к базе, взять там все, что нужно, и сменить кожу. А, черт!. И все испортила эта болтливая баба! Окаемова снова захлестнула злоба.
– Извините меня, Григорий Максимович… – В дверях появилась Адалия Петровна.
– Что ж вас извинять… Вас можно только еще раз просить о том же – не делать мне базарной рекламы, – еле сдерживая себя, сказал Окаемов.
– Никогда и никому! – торжественно произнесла Адалия Петровна.
– Вот и прекрасно! – Окаемов посмотрел на часы. – Через час я уезжаю в Борск. На пару дней. Нужно повидать там однополчанина. Вы уж, если можно, никому мой диван не сдавайте.
– Ах, Григорий Максимович, зачем вы так говорите!
– Ну, хорошо, хорошо, мир, – Окаемов протянул хозяйке руку. – Извините, Адалия Петровна, если я сгоряча сказал что-нибудь резкое. И до свидания.
– Я буду ждать вас, Григорий Максимович.
– Во вторник к вечеру вернусь, бог даст.
3
– Впрочем, хорошо – я согласен. Поищите этого бухгалтера. Сколько в городе артелей имени Первого мая?
– Одиннадцать.
– Сколько отнимет это времени?
– Думаю, к вечеру управиться.
– Гончаров звонил? Что у него?
– Ничего. Нервничает он, товарищ полковник.
– Я тоже нервничаю… Сколько народу участвует сейчас в поиске?
– Человек двадцать. Остальных пришлось отпустить – людей-то сорвали с работы, думали на два-три дня. Гончаров сказал, что в воскресенье даст отдых всем. Ведь там многие уже неделю в лесу живут, обросли, как партизаны…
– Но сам-то он спать не ляжет?
– Я думаю, что он спать вообще разучился, товарищ полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Не пропал, а ушел… Странно – здесь он все время обращался ко мне по имени-отчеству.
– Он был в сером пиджаке и в сапогах? – быстро спросил Потапов.
– Да, да.
– Ваш избиратель?
– Да. Бухгалтер из промартели… – Вольский заглянул в блокнот. – Из промартели имени Первого мая.
– А как его фамилия?
– Фамилия? Он не назвал. Не успел назвать. А мне спрашивать было неудобно – он мог подумать не то, что надо. Я должен был написать ему записку, потом передумал.
– Какую записку?
– Что он был у меня на приеме. Он ушел ко мне в рабочее время.
– Он у вас справку просил?
– Да.
– А почему же вы передумали?
– Да так. Разозлился… совсем по другому поводу.
– Можно узнать, по какому?
Вольский рассердился:
– Ну, это уже не имеет никакого отношения к тому, чем вы занимаетесь!
2
Адалия Петровна встретила Окаемова неожиданной и страшной новостью:
– Вас тут целый час человек дожидался…
Окаемов медленно повернулся к хозяйке дома. Выражение его лица было таким, что она растерялась.
– Не беспокойтесь, дорогой Григорий Максимович, – залепетала она. – Он у вас много времени не отнимет. Это наш сосед. Тут я во всем виновата. Нечаянно сказала ему, что вы пишете, и он хочет рассказать вам что-то очень важное…
Окаемов перевел дыхание, облизнул пересохшие губы.
– Адалия Петровна, – заговорил он хриплым от злости голосом, – я бы просил вас и самым решительным образом – не делать мне базарной рекламы! Я же по-русски говорил вам – мне тихий угол для работы нужен! Иначе я бы остановился в гостинице. Мне нужно работать, а не болтать с вашими соседями! Ну как вы могли…
Окаемова прервал решительный стук в дверь.
– Это он, – шепотом произнесла Адалия Петровна. – Григорий Максимович, родной мой, ну, ругайте меня, старую дуру. Но не гнать же человека. Сосед. Поговорите с ним хоть несколько минут.
Дверь открылась, и в комнату вошел плотный мужчина лет пятидесяти, с желтыми, обкуренными усами.
– Добро пожаловать! – сказал он самому себе и церемонно, в пояс поклонился Окаемову. – Извините, конечно, но не знаю, как вас звать-величать.
– Заходите, заходите. – Окаемов дружески взял вошедшего под руку и провел к столу. – Садитесь.
От пришельца попахивало вином, и это несколько успокоило Окаемова. Адалия Петровна на цыпочках вышла из комнаты.
– Благодарствую, опять же не ведаю, как вас звать-величать. А я буду, значит, Горбылев. Кирилл Евгеньевич Горбылев. Соседом прихожусь хозяйке вашей, Адалии Петровне. А до вас дело имею. Можно сказать, секретное дело.
– Слушаю вас, товарищ Горбылев. – Окаемов пристально смотрел на гостя, думая: «А вдруг этот человек подослан чекистами?»
– Вы, значит, писатель и можете прописать в газете про наши безобразия.
– Интересно, какие же это безобразия? – механически спросил Окаемов.
– Какие? Очень простые, товарищ писатель. Они хотят из пальца высасывать проценты и получать за это премиальные, а я им мешаю.
– Ничего не понимаю. Какие проценты? Кто – они?
– Они – это, значит, Пыриков – председатель нашей промартели. А я там, опять же, мастер. Так вот, значит, артель плана не тянет. Тогда Пыриков изобрел, значит, обман – как надуть проценты из ничего, перевыполнить опять же план и загрести премиальные. А я ему мешаю, поскольку я человек честный. Он, значит, принялся меня обхаживать – так, мол, и так, хороший ты мой, подпиши Дутую рапортичку, и я тебя не забуду. Ну а я…
– Послушайте, товарищ Горбылев! Я писатель. В газетах не сотрудничаю, и такие факты меня совершенно не интересуют.
– Как так – не интересуют? – Горбылев от удивления даже встал. – Тут же мы имеем чистое жульничество и, опять же, за счет государства. А вам, значит, не интересно? Не пойму – как же это так?
– Очень просто. Я пишу про войну, и мне…
– А это разве, опять же, не война? Только тут враг, значит, внутренний. Может, вы еще не разобрали, в чем тут соль? Так слушайте… Артель за квартал должна дать три тысячи двести штук жестяной посуды по четырем артикулам. Так? А дает, значит, от силы две тысячи с хвостиком. А если взять и один артикул выкинуть, вроде, значит, его и не было…
– Хватит, товарищ Горбылев! Мне это совершенно неинтересно! Понимаете?
– Ну, ладно, – неожиданно согласился Горбылев. – Про бидоны да кастрюли неинтересно. Но он же решил сожрать живого человека! Че-ло-ве-ка! Меня, то есть. Раз я, опять же, на его комбинацию не иду, значит, надо меня вышвырнуть на улицу, и дело с концом. Это вам тоже неинтересно?
– Послушайте, Горбылев! – Окаемов встал. – У меня нет времени слушать ваши истории. Понимаете? Нет времени. Прошу вас – оставьте меня в покое.
– Гоните, значит? – тоскливым голосом спросил Горбылев.
– Понимайте как хотите. До свидания.
Горбылев нахлобучил кепку:
– Эх вы, писатель! Заодно с ворами думаете! – Он махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.
Окаемов с трудом подавил озлобление, вызванное этим дурацким визитом, и задумался. Нелепая история! Какой-то Пыриков… артикулы… бидоны… А из-за этой чепухи приют под крышей Адалии Петровны перестает быть надежным. О существовании здесь писателя уже знает этот тип. Завтра он скажет еще кому-нибудь… Жаль, конечно, но рисковать нельзя – надо уходить. Надо пробираться к базе, взять там все, что нужно, и сменить кожу. А, черт!. И все испортила эта болтливая баба! Окаемова снова захлестнула злоба.
– Извините меня, Григорий Максимович… – В дверях появилась Адалия Петровна.
– Что ж вас извинять… Вас можно только еще раз просить о том же – не делать мне базарной рекламы, – еле сдерживая себя, сказал Окаемов.
– Никогда и никому! – торжественно произнесла Адалия Петровна.
– Вот и прекрасно! – Окаемов посмотрел на часы. – Через час я уезжаю в Борск. На пару дней. Нужно повидать там однополчанина. Вы уж, если можно, никому мой диван не сдавайте.
– Ах, Григорий Максимович, зачем вы так говорите!
– Ну, хорошо, хорошо, мир, – Окаемов протянул хозяйке руку. – Извините, Адалия Петровна, если я сгоряча сказал что-нибудь резкое. И до свидания.
– Я буду ждать вас, Григорий Максимович.
– Во вторник к вечеру вернусь, бог даст.
3
– Впрочем, хорошо – я согласен. Поищите этого бухгалтера. Сколько в городе артелей имени Первого мая?
– Одиннадцать.
– Сколько отнимет это времени?
– Думаю, к вечеру управиться.
– Гончаров звонил? Что у него?
– Ничего. Нервничает он, товарищ полковник.
– Я тоже нервничаю… Сколько народу участвует сейчас в поиске?
– Человек двадцать. Остальных пришлось отпустить – людей-то сорвали с работы, думали на два-три дня. Гончаров сказал, что в воскресенье даст отдых всем. Ведь там многие уже неделю в лесу живут, обросли, как партизаны…
– Но сам-то он спать не ляжет?
– Я думаю, что он спать вообще разучился, товарищ полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36