- Я вовсе и не думаю, - откликнулся Васька, - я просто так сижу.
Он заворочался, пошарил, нащупал чью-то ногу и дернул за нее:
- Это твоя нога, Нюрка?
- Моя! - испуганно отдергивая ногу, закричала Нюрка. - А что?!
- А то, - сердитым голосом ответил Васька, - а то... что ты своей ногой прямо мне в корзину пхаешь и какой-то гриб раздавила.
И как только Васька сказал про гриб, так сразу же веселей стало и Кольке, и Нюрке, и самому Ваське.
- Давайте разговаривать, - предложил Колька, - или давайте песню споем. Ты пой, Нюрка, а мы с Васькой подпевать будем. Ты, Нюрка, будешь петь тонким голосом, я - обыкновенным, а Васька - толстым.
- Я не умею толстым, - отказался Васька. - Это Исайка умеет, а я не умею.
- Ну, пой тогда тоже обыкновенным. Начинай, Нюрка.
- Да я еще не знаю какую, - смутилась Нюрка. - Я только мамину знаю, какую она поет.
- Ну, пой мамину...
Слышно было, как Нюрка шмыгнула носом. Она провела рукой по лицу, насухо вытирая остатки слез, потом облизала губы и запела тоненьким, еще немного прерывающимся от недавнего волнения голосом:
Ушел казак на войну,
Бросил дома он жену.
Бросил свою деточку.
Дочку-малолеточку.
- Ну, пойте последние слова: "Бросил свою деточку", - подсказала Нюрка.
И когда Колька с Васькой пропели, то Нюрка еще звончее и спокойнее продолжала:
С той поры прошли года,
Прошли, прокатилися,
Все казаки по домам
Давно воротилися.
Только нету одного,
Всеми позабытого,
Казачонка моего,
И-э-э-эх! - давно убитого...
Нюрка забирала все звончее и звончее, а Колька с Васькой дружно подпевали обыкновенными голосами. И только когда наверху грохало уж очень сильно, то голоса всех троих чуть вздрагивали, но песня все же, не обрываясь, шла своим чередом.
- Хорошая песня! - похвалил Колька, когда они кончили петь. - Я люблю такие песни, чтобы про войну и про героев. Хорошая песня, только что-то печальная.
- Это мамина песня, - объяснила Нюрка. - Когда у нас на войне папу убили, вот она такую песню все и пела.
- А разве у тебя, Нюрка, отец казак был?
- Казак. Только он не простой казак был, а красный казак. То всё были белые казаки, а он был красный казак. Вот его за это белые казаки и зарубили. Когда я совсем маленькая была, то мы далеко, на Кубани, жили. А потом, когда папу убили, мы сюда, к дяде Федору, на завод приехали.
- Его на войне убили?
- На войне. Мать рассказывала, что он был в каком-то отряде. И вот говорит один раз начальник отцу и еще одному казаку: "Вот вам пакет. Скачите в станицу Усть-Медвединскую, пусть нам помощь подают". Скачет отец да еще один казак. Уже и кони у них устали, а до Усть-Медвединской все еще далеко. И вдруг заметили их белые казаки и пустились за ними вдогонку. У белых казаков лошади свежие, того и гляди догонят. Тогда отец и говорит еще одному казаку: "На тебе, Федор, пакет и скачи дальше, а я возле мостика останусь". Слез он с коня возле мостика, лег и начал стрелять в белых казаков. Долго стрелял, до тех пор, пока пробрались казаки сбоку, через брод. Тут они и зарубили его. А Федор - этот другой-то казак - в это время далеко уже ускакал с пакетом, так и не догнали его. Вот какой у меня папа казак был! докончила рассказывать Нюрка.
Сильный грохот заставил вскрикнуть ребятишек. Должно быть, ветром, пробравшимся через щель, распахнуло верхнюю дверь. И раскаты взрывов ворвались в погреб.
- Колька... зак-к-рой! - заикаясь, закричал Васька.
- Закрой сам, - ответил Колька. - Я уже закрывал.
- Закрой, Колька! - громко расплакавшись, повторил Васька.
- Эх, ты! - неожиданно вставая, крикнула возбужденная своим же рассказом Нюрка. - Эх, вы... - Она отбросила Васькину руку, добралась до верхней двери, захлопнула ее и задвинула на запор.
Гул смолк.
Опять замолчали. И так сидели долго. До тех пор, пока Колька, который чувствовал себя виноватым и перед маленьким Васькой и перед Нюркой, не сказал:
- А ведь наверху-то больше не стреляют.
Прислушались - наверху тихо. Подождали еще минут десять - так же тихо.
- Бежим домой! - вскакивая, крикнул Колька.
- Домой, домой, - обрадовался Васька. - Вставай, Нюрка!
- Я боюсь... - захныкала Нюрка. - А вдруг как опять...
- Бежим! Бежим! - в один голос закричали Колька и Васька. - Не бойся, мы как припустимся...
Выбрались наверх. После черного подвала день показался сияющим, как само солнце.
Осмотрелись.
Тяжелые деревянные щиты, что стояли не очень далеко от погреба, были разбиты. Повсюду валялись разбросанные щепки, и чернели ямы возле еще не обсохшей раскиданной земли.
- Бежим, Нюрка! Дай я возьму твою корзину, - подбадривал ее Колька. Мы быстренько...
Перепрыгнули через окоп, пробрались через проход среди колючей разорванной проволоки и побежали под гору. Толстый Васька с неожиданной прытью помчался впереди, одной рукой держась за корзинку, другой крепко сжимая драгоценный осколок.
Колька и Нюрка бежали рядом, и Колька свободной левой рукой помогал ей тащить большую неуклюжую корзину.
Они уже спустились со ската и бежали теперь по мелкой поросли, как воздух опять задрожал, загудел, и снаряд, пронесясь где-то поверху, разорвался далеко в стороне и позади них.
Нюрка неожиданно села, как будто бы в ноги ей попал осколок.
- Бежим, Нюрка! - закричал Колька, бросая свою корзину и хватая ее за руку. - Оставь корзину! Бежим!
Артиллерийский наблюдатель с площадки вышки заметил среди мелкого кустарника три движущиеся точки.
"Вероятно, козы", - подумал он, поднося к глазам сильный бинокль. Но, присмотревшись, он ахнул и, схватив телефонную трубку, крикнул на батарею, чтобы стрелять перестали.
В бинокль он ясно увидел, как, то показываясь, то исчезая за кустами, по полю мчатся двое мальчуганов и одна девочка.
Один мальчуган крепко держал за руку девочку. Другой, путаясь ногами в высокой траве, запинаясь и спотыкаясь, бежал немного позади, крепко прижимая что-то обеими руками к груди. Затем он увидел, как из-за кустов вылетели двое посланных с батареи кавалеристов и, остановившись около ребят, соскочили с коней.
Конвоируемые двумя красноармейцами, ребята дошли до батареи. Командир был рассержен тем, что пришлось остановить учебную стрельбу, но когда он увидел, что виноваты в этом трое перепуганных и плачущих малышей, он перестал сердиться и подозвал их к себе.
- Как они пробрались через оцепление? - спросил он.
Ребята молчали. И за них ответил один из конвоиров:
- А они, товарищ командир, забрались еще спозаранку, до того, как было выставлено оцепление. А потом, когда наши разъезды кусты осматривали, так они говорят, что в погребе сидели. Я думаю, что они в четвертом блиндаже сидели. Они как раз с той стороны бежали.
- В четвертом блиндаже? - переспросил командир. И, подойдя к Нюрке, погладил ее. - В четвертом блиндаже! - повторил он, обращаясь к своему помощнику.
1 2 3 4 5