Первым делом он зашел в соседнюю комнату; она была пуста. Лукас Мендес встал на два часа раньше своего хозяина, но уходя, оставил на столе лист бумаги, на которой написал крупными буквами:
«Не выходите ни за что до моего возвращения».
— Хорошо, — сказал молодой человек, прочтя бумагу и отбросив ее на стол, — буду ждать!
Он оглядел комнату и, заметив на полках книги, взял одну из них, раскрыл ее и закурил папиросу.
Это был том Корнеля, конечно, на французском языке; но дон Торрибио владел им, как парижанин; к тому же, Корнель был одним из любимых его поэтов.
Отыскав Сида, он углубился в чтение стихов, хорошо известных ему, но тем не менее не утерявших для него своей прелести, и не заметил, как прошел целый час; дверь раскрылась и вошел Лукас Мендес.
Старик был мрачен; он казался грустным и чем-то расстроенным; но когда его взгляд упал на молодого человека, он улыбнулся и, почтительно поклонившись ему, сказал:
— Вот и я, к вашим услугам, ваша милость.
— Наконец-то, — ответил дон Торрибио, закрывая книгу, — ая уже стал отчаиваться увидеть вас.
— Извините, что я так запоздал, ваша милость; но у меня сегодня утром было слишком много дел, теперь же я свободен.
— Вы переговорили с доньей Сантой?
— Да, ваша милость, она ждет вас.
— Viva Dios! И вы мне ничего не говорите! Ведите же меня к ней скорее, прошу вас!
— Путь недалек, идите за мной.
Они вступили в коридор, по которому шли минут десять, потом Лукас Мендес остановился.
— Мы пришли! — сказал он.
— Так открывайте.
Старик положил уже руку на пружину, но вдруг остановился.
— Что же вы? — спросил нетерпеливо молодой человек, — открывайте же, во имя всего святого!
— Молчите! — сказал Лукас Мендес. — Донья Санта не одна; ей говорят, она отвечает: ее опекун с ней.
— Какая досада! Опять ждать! — пробормотал дон Торрибио, топнув ногой.
— Не жалуйтесь понапрасну: быть может, вы услышите такие вещи, которые вам знать необходимо.
— Как же? Да здесь трудно даже различить голос.
— Постойте!
Он взял молодого человека за руку и, отведя его на несколько шагов, надавил пружину. Перед ними открылось потайное окошечко, затерянное в стене среди затейливых рисунков. Тотчас же им стало видно и слышно все, что происходило в той комнате.
— Слушайте и смотрите, но помните, что ни одним жестом, ни криком, вы не должны выдать своего присутствия! — сказал ему на ухо Лукас Мендес.
— Не беспокойтесь, — ответил дон Торрибио так же тихо.
Он заглянул в окошечко. Перед ним был будуар небольших размеров, меблированный очень богато и с большим вкусом, в стиле помпадур. Донья Санта сидела на низком кресле перед шифоньеркой, на которой лежало вышивание. Она была в домашнем костюме из гладкого шелка, перехваченном золотым поясом. По ее бледности и покрасневшим глазам видно было, что она плакала; но на лице ее выражалась непреклонная воля и решительность; брови ее были сдвинуты под влиянием упорной думы; глаза вспыхивали, когда она поднимала их на своего собеседника, губы складывались в горькую усмешку. Она нервно мяла своими тонкими пальцами батистовый носовой платок, смоченный ее слезами.
Дон Мануэль де Линарес, опекун доньи Санты, быстро вышагивал по будуару, останавливаясь иногда перед молодой девушкой, чтобы сказать ей что-то резкое; видно было, что он сдерживал себя от сильного гнева, готового разразиться каждую минуту.
В тот момент когда дон Торрибио приложился к окошечку, дон Мануэль говорил:
— Я не желаю больше терять драгоценное время на споры с вами, нинья. Вы знаете, что через час я уезжаю, а потому требую от вас окончательного ответа.
— Разве я вас задерживаю? — сухо ответила она. — Насколько мне известно, я тут ни при чем! Вы можете выехать из этого дома, когда вам угодно; о, если бы и я могла сделать тоже!
— Да, — сказал он насмешливо, — я знаю ваши непокорные чувства, но к несчастью для вас, что бы вы ни предприняли, вам не удается выйти из-под моей власти.
— Точно также, как и вам не удается заставить меня подчиниться вашим требованиям! — сказала она ледяным тоном. — Эта власть, которой вы желаете воспользоваться, я не знаю вследствие каких гнусных мотивов…
— Сеньорита! — вскричал он, топнув ногой в ярости.
— Что же! Вы сами приказали мне быть откровенной с вами, сеньор. Я повинуюсь вам, чем же вы недовольны?
— Хорошо! Продолжайте, но выражайтесь короче, пожалуйста!
— Эта власть, говорю я, приходит к концу. Через семь месяцев я буду совершеннолетняя, следовательно, свободна в своих действиях; через семь месяцев вы получите от меня тот ответ, которого требуете сегодня.
— Берегитесь, сеньорита, — сказал дон Мануэль сквозь зубы, — я могу вас принудить к послушанию.
— В таком случае помните: я вольна уйти из жизни, раз уж не могу покинуть этот замок!
— О! однако вы чересчур смелы! — вскричал он в бешенстве.
Но, тотчас же овладев собой и пройдясь несколько раз по будуару, опять остановился около доньи Санты.
— Слушайте, нинья, — сказал он, стараясь смягчить голос, — поговорим серьезно. Что вы имеете против дона Бенито де Касоналя? — Он молод, красив, богат, принадлежит к одной из лучших фамилий Соноры! Что вам не нравится в нем?
— Ничто; мне решительно все равно: я даже не пробовала присматриваться к нему. Он молод — совершенно верно; красив ли он, я не знаю; богат ли он — мне-то какое дело? — разве я сама не богата? А что касается его рода, то полагаю, и я не ниже его по происхождению.
— Да, вы правы, ваши положения одинаковы; к тому, же он любит вас, почему же вы сопротивляетесь?
— Просто потому, что я его не люблю и никогда не буду любить, сеньор!
— Так вот она — ваша откровенность!
— Конечно; могу я быть еще более откровенной?
— Да, если хотите.
— Я вас не понимаю, сеньор.
— Вы отказываетесь выйти замуж за Бенито де Касоналя не потому что вы его не любите, а потому, что любите другого.
— Может быть, сеньор! Но мои сердечные дела касаются только меня; никто, даже вы, не имеете права требовать от меня чтобы я раскрыла свое сердце.
— О! Я уже заметил, что творится в этом сердце, — сказал он с горечью, — и если только этот жалкий авантюрист, в которого вы так глупо влюбились, попадется когда-либо в мои руки, то мы посчитаемся с ним.
— Сеньор, вы забываете, что сами дважды обязаны жизнью тому человеку, которого вы так галантно называете авантюристом. Забываете, что этот человек не побоится ваших угроз и оскорблений; а главное — забываете, что этот человек отсутствует, значить не может защищаться от ваших оскорблений; расточать же их передо мной, женщиной, не благородно.
— А вы защищаете его!
— Я? Сохрани меня Бог от этого! Он не нуждается ни в чьей защите, за него говорят дела его. Поверьте мне, сеньор, вместо того, чтобы желать увидеться с ним, вы напротив, должны благодарить судьбу, что его здесь нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49