Желудок опять провалился куда-то вниз.
Машина дернулась с места рывком. Лешка выжимал скорость изо всех сил, но страх и тоска не отставали, они и не могли отстать, потому что ехали вместе с ним. Лес, размазываясь в серые с черным сплошные стены, летел по сторонам дороги. Невозможное чувство, что труп так и лежит на заднем сидении, прикрытый пледом, сжимало сердце и вызывало спазмы желудка. Трупная вонь сделалась невыносимой, Лешка открыл окно, в лицо ударила струя ледяного ветра, но и ветер, казалось, пах падалью и духами Марго.
Между тем пасмурный город в серой метельной дымке, в желтых колючих огнях, надвигался на автомобиль, как огромный распластанный спрут с железобетонными щупальцами в присосках окон.
За душу Энди мы с Джеффри выпили бутылку кагора. Мне было ужасно тоскливо.
Чем кончились мое любопытство и моя благотворительность… Лешка должен был благополучно отчалить той самой ночью, на шоссе, в крайнем случае — утром, в подъезде. Пожалел дурак Дрейк последнего романтика. А вот он Энди не пожалел, хоть мог бы и подумать, что жил до сих пор только за счет его любви и его ужаса перед одиночеством — а уж меня и подавно не пожалеет, подвернись ему возможность. За что он его? Не похоже, чтоб ему что-то по-настоящему угрожало. Если бы Энди хотел, давно бы сам убил его, причем легко — значит не хотел, может, ждал, что Лешка сам в инобытие попросится. Попросился. Неужели действительно ко мне приревновал, идиот озабоченный?
Да и как еще убил… Смертный может очень легко убить вампира, который ему доверяет. Вечные довольно беспомощны днем, когда впадают в оцепенение. Но это далеко не поединок, это даже не охота — это всегда отдает подлостью.
До чего люди сволочи.
Такой гадкий день прошел. Серая маята, тоска, смешанная со злобой. Я не спал. Я все для себя решил. Я принадлежу ночам. Меня бесит эта тупая истовость у нормальных, как говорится, смертных. Добродетельность — в одной куче с дешевыми страстишками. Не хочу иметь с этим ничего общего. Презираю. Ненавижу.
А Джеффри, мой бедный дружище, чувствует мое состояние, мучается вместе со мной. За что, спрашивается? Для него это совершенно не имеет смысла, Энди ему чужой. Вампиры — как кошки: одну можно потрошить, вторая будет мурлыкать и бодать тебя в руку со скальпелем. Индивидуалисты. И самоотверженная любовь у них встречается не чаще, чем у кошек… правда, гораздо чаще, чем у людей.
В сущности, я тут тоже не при чем. У меня и в мыслях не было звать Энди в компаньоны. Просто очень сильно хлестнуло по сердцу, когда он отходил. Между нами протянулась такая славная ниточка чистой силы, теплой, вроде человеческой дружбы.
— Водку лучше не пробовать, — сказал Джеффри и отобрал у меня бутылку «Фрегата». — Плохо будет.
— А так — хорошо, что ли?
— Мигель, вампиры не бессмертны, что ж тут поделаешь.
— Я знаю. Просто — жаль мальчишку. И вот теперь мне чертовски грустно. И злобно. Хочется башку свернуть кое-кому.
— Мигель, вампиры не пьют мертвой крови.
— Да знаю я, Джеффчик! Только от этого ни мне, ни Энди не легче! Выть хочется! Скулить! Дьявольщина…
Джеффри в ответ молча взял меня в охапку, как маленького. Боль в груди как будто отпустила.
— Слушай, — сказал я и отстранился, — не пойти ли прогуляться? Если водки нельзя — может, в морду можно? За други своя. Я уж найду, кому.
— Отличная мысль, — сказал Джеффри. — Если твой соотечественник собирается идти бить кому-нибудь морду, значит, от тоски уже не умрет.
У меня даже хватило духу усмехнуться.
Мы вышли на улицу.
Черно-белая ледяная ночь была освещена уполовиненной криво подвешенной луной в рваной пелене облаков. Вдоль стен летела сухая метель. Автомобили, стоящие у обочин, занесло снегом, они выгибали горбатые побелевшие спины, как морские коровы на лежбище, как белые медведи — и сиреневый свет фонарей только усиливал иллюзию. Прохожие почти не попадались. Мне вдруг показалось, что мы с Джеффри, и спешащие смертные, и машины — все вместе копошимся на дне какого-то глубокого извилистого лабиринта, наполненного сумраком, собранного из стен, разрисованных окнами, как куски грубой ткани, внутри каких-то немыслимых, огромных, гротескных декораций.
— Ничего, Мигель, — сказал Джеффри, — это пройдет. Ты еще будешь бродить по снам, как у себя дома. Не волнуйся.
— Это сны? — спросил я. — Так реально? Не может быть…
— Это — плотский выход в инобытие. А что до реальности — все реально, mon cher, и кто из нас может определить, какая именно реальность — истина, а какая — иллюзия…
— Кстати о снах, слушай, Джефф, только не смейся — а ты, случайно, не умеешь становиться летучей мышью?
— Отличный ход мыслей, bravo! В некоторых реальностях — еще как. Только летом, сейчас мышкам холодно. Напомни показать, Мигель.
Мы вышли к ночному бару — и выскользнули в другое бытие. Странное это было ощущение — когда вокруг меняется воздух, как будто проходишь под линией электропередач, или через линию фронта — чувствительно встряхивает, пробегает холодом по нервам, ветерком по лицу — опа, другое! Дома как-то совместились с собственными сюрреальными тенями. Фонари вроде бы стали ярче, даже прохожие изменились. И по моим часам — около часа пополуночи. Занятно.
— Это тоже сон, Джеффри?
— Сон, но другой. Кажется, это твой сон, Мигель.
Я тоже подумал, что сон, наверное, мой. Откуда бы в чужом сне взяться пьяному Сереге с девицей? За мои грехи, не иначе. Но — кстати, очень кстати.
Серега вывалился из бара. Прямо навстречу. Большой загул. До чего ж у тебя, бедняжки, рожа тупая, даже удивительно. Впрочем, это всего-навсего художественная правда. Достоверный сон, с примесью романтического натурализма. Даже тушь у девицы размазана — черное на красном, такая красная мордочка от мороза и водки — никакой пудрой не закрасишь. Вот интересно, заметит он меня или нет? Заметил. Или я просто создаю собственный сонный сюжет?
Серега подошел ближе и ухмыльнулся. Фирменная вышла ухмылка, этакая снисходительность нового русского супермена к простому смертному. Ну-ну.
— Что-й-то давно тебя не видно, Дрейк.
— Вадик помер. Переживаю.
И скорчил скорбную мину.
А Джеффри отошел на пять шагов и отвернулся. Якобы читает афишу ночного клуба. Аристократ ты мой ненаглядный, ну до чего ж ты тактичный, особенно на Серегином фоне.
— А хоронили без тебя. И на поминки не пришел. Переживальщик…
— Я, мил друг Сереженька, пьянок не люблю.
— Ну че ты за мужик, Дрейк?! А?!
Меня всегда жутко раздражала его идиотская манера хватать за пуговицу. Девица захихикала. Ну до чего ж ее рыцарь, верный до самого утра, красивый и умный! Сейчас этого лоха жить научит, будь спок… Неужели мне это снится?
— Братаны говорят — когда Колян с крышей по ссорился и мужиков положил, ты от страха в обморок грохнулся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Машина дернулась с места рывком. Лешка выжимал скорость изо всех сил, но страх и тоска не отставали, они и не могли отстать, потому что ехали вместе с ним. Лес, размазываясь в серые с черным сплошные стены, летел по сторонам дороги. Невозможное чувство, что труп так и лежит на заднем сидении, прикрытый пледом, сжимало сердце и вызывало спазмы желудка. Трупная вонь сделалась невыносимой, Лешка открыл окно, в лицо ударила струя ледяного ветра, но и ветер, казалось, пах падалью и духами Марго.
Между тем пасмурный город в серой метельной дымке, в желтых колючих огнях, надвигался на автомобиль, как огромный распластанный спрут с железобетонными щупальцами в присосках окон.
За душу Энди мы с Джеффри выпили бутылку кагора. Мне было ужасно тоскливо.
Чем кончились мое любопытство и моя благотворительность… Лешка должен был благополучно отчалить той самой ночью, на шоссе, в крайнем случае — утром, в подъезде. Пожалел дурак Дрейк последнего романтика. А вот он Энди не пожалел, хоть мог бы и подумать, что жил до сих пор только за счет его любви и его ужаса перед одиночеством — а уж меня и подавно не пожалеет, подвернись ему возможность. За что он его? Не похоже, чтоб ему что-то по-настоящему угрожало. Если бы Энди хотел, давно бы сам убил его, причем легко — значит не хотел, может, ждал, что Лешка сам в инобытие попросится. Попросился. Неужели действительно ко мне приревновал, идиот озабоченный?
Да и как еще убил… Смертный может очень легко убить вампира, который ему доверяет. Вечные довольно беспомощны днем, когда впадают в оцепенение. Но это далеко не поединок, это даже не охота — это всегда отдает подлостью.
До чего люди сволочи.
Такой гадкий день прошел. Серая маята, тоска, смешанная со злобой. Я не спал. Я все для себя решил. Я принадлежу ночам. Меня бесит эта тупая истовость у нормальных, как говорится, смертных. Добродетельность — в одной куче с дешевыми страстишками. Не хочу иметь с этим ничего общего. Презираю. Ненавижу.
А Джеффри, мой бедный дружище, чувствует мое состояние, мучается вместе со мной. За что, спрашивается? Для него это совершенно не имеет смысла, Энди ему чужой. Вампиры — как кошки: одну можно потрошить, вторая будет мурлыкать и бодать тебя в руку со скальпелем. Индивидуалисты. И самоотверженная любовь у них встречается не чаще, чем у кошек… правда, гораздо чаще, чем у людей.
В сущности, я тут тоже не при чем. У меня и в мыслях не было звать Энди в компаньоны. Просто очень сильно хлестнуло по сердцу, когда он отходил. Между нами протянулась такая славная ниточка чистой силы, теплой, вроде человеческой дружбы.
— Водку лучше не пробовать, — сказал Джеффри и отобрал у меня бутылку «Фрегата». — Плохо будет.
— А так — хорошо, что ли?
— Мигель, вампиры не бессмертны, что ж тут поделаешь.
— Я знаю. Просто — жаль мальчишку. И вот теперь мне чертовски грустно. И злобно. Хочется башку свернуть кое-кому.
— Мигель, вампиры не пьют мертвой крови.
— Да знаю я, Джеффчик! Только от этого ни мне, ни Энди не легче! Выть хочется! Скулить! Дьявольщина…
Джеффри в ответ молча взял меня в охапку, как маленького. Боль в груди как будто отпустила.
— Слушай, — сказал я и отстранился, — не пойти ли прогуляться? Если водки нельзя — может, в морду можно? За други своя. Я уж найду, кому.
— Отличная мысль, — сказал Джеффри. — Если твой соотечественник собирается идти бить кому-нибудь морду, значит, от тоски уже не умрет.
У меня даже хватило духу усмехнуться.
Мы вышли на улицу.
Черно-белая ледяная ночь была освещена уполовиненной криво подвешенной луной в рваной пелене облаков. Вдоль стен летела сухая метель. Автомобили, стоящие у обочин, занесло снегом, они выгибали горбатые побелевшие спины, как морские коровы на лежбище, как белые медведи — и сиреневый свет фонарей только усиливал иллюзию. Прохожие почти не попадались. Мне вдруг показалось, что мы с Джеффри, и спешащие смертные, и машины — все вместе копошимся на дне какого-то глубокого извилистого лабиринта, наполненного сумраком, собранного из стен, разрисованных окнами, как куски грубой ткани, внутри каких-то немыслимых, огромных, гротескных декораций.
— Ничего, Мигель, — сказал Джеффри, — это пройдет. Ты еще будешь бродить по снам, как у себя дома. Не волнуйся.
— Это сны? — спросил я. — Так реально? Не может быть…
— Это — плотский выход в инобытие. А что до реальности — все реально, mon cher, и кто из нас может определить, какая именно реальность — истина, а какая — иллюзия…
— Кстати о снах, слушай, Джефф, только не смейся — а ты, случайно, не умеешь становиться летучей мышью?
— Отличный ход мыслей, bravo! В некоторых реальностях — еще как. Только летом, сейчас мышкам холодно. Напомни показать, Мигель.
Мы вышли к ночному бару — и выскользнули в другое бытие. Странное это было ощущение — когда вокруг меняется воздух, как будто проходишь под линией электропередач, или через линию фронта — чувствительно встряхивает, пробегает холодом по нервам, ветерком по лицу — опа, другое! Дома как-то совместились с собственными сюрреальными тенями. Фонари вроде бы стали ярче, даже прохожие изменились. И по моим часам — около часа пополуночи. Занятно.
— Это тоже сон, Джеффри?
— Сон, но другой. Кажется, это твой сон, Мигель.
Я тоже подумал, что сон, наверное, мой. Откуда бы в чужом сне взяться пьяному Сереге с девицей? За мои грехи, не иначе. Но — кстати, очень кстати.
Серега вывалился из бара. Прямо навстречу. Большой загул. До чего ж у тебя, бедняжки, рожа тупая, даже удивительно. Впрочем, это всего-навсего художественная правда. Достоверный сон, с примесью романтического натурализма. Даже тушь у девицы размазана — черное на красном, такая красная мордочка от мороза и водки — никакой пудрой не закрасишь. Вот интересно, заметит он меня или нет? Заметил. Или я просто создаю собственный сонный сюжет?
Серега подошел ближе и ухмыльнулся. Фирменная вышла ухмылка, этакая снисходительность нового русского супермена к простому смертному. Ну-ну.
— Что-й-то давно тебя не видно, Дрейк.
— Вадик помер. Переживаю.
И скорчил скорбную мину.
А Джеффри отошел на пять шагов и отвернулся. Якобы читает афишу ночного клуба. Аристократ ты мой ненаглядный, ну до чего ж ты тактичный, особенно на Серегином фоне.
— А хоронили без тебя. И на поминки не пришел. Переживальщик…
— Я, мил друг Сереженька, пьянок не люблю.
— Ну че ты за мужик, Дрейк?! А?!
Меня всегда жутко раздражала его идиотская манера хватать за пуговицу. Девица захихикала. Ну до чего ж ее рыцарь, верный до самого утра, красивый и умный! Сейчас этого лоха жить научит, будь спок… Неужели мне это снится?
— Братаны говорят — когда Колян с крышей по ссорился и мужиков положил, ты от страха в обморок грохнулся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74