Из Ягодного - знаешь, может?
— Слышал, - отозвался я.
— Ну, вот. Оттуда. Приехали, а здесь только и разговоров, что о тебе… Шутка ли - живой мужик в зоне ходит!
Она вдруг хихикнула, обнажая черные, прореженные цингою зубы.
— Мы уж третий год мужского запаха не слышали. Ну, ясное дело - решили попользоваться.
— И… как же вы решили? - спросил я, мрачнея.
— Да очень просто. Кому добрая карта выпадет - тому и фарт держать.
— Вы что же - разыграли меня?
— Ну, ясно.
— И кому ж эта карта выпала?
— Мне, - сказала она, поигрывая бровью, - Мне, лапочка. Мне!
Алёна привстала и потянулась к столу. Халатик ее (он был много выше колен) приоткрылся, полы его разошлись… Белья под ним не оказалось.
— Давай-ка выпьем, - проговорила она. Взяла со стола бутылку, плеснула из нее в стаканы и затем, подавая один из них мне, сказала:
— Тащи! Бросай в кишку!
Мы разом подняли стаканы. Я медленно выцедил водку, утерся. Сейчас же мне услужливо подали закусочку - кусок копченой рыбы.
Прожевывая ее, я огляделся.
В бараке царила напряженная, пристальная тишина - такая же, как в театре перед началом спектакля. Да, в сущности, так оно и было! Рассевшись на нарах, женщины (их здесь было что-то около двадцати) жадно смотрели на нас с Аленой, перешептывались меж собою и явно чего-то ждали.
— Что это вы все примолкли? - пробормотал я стесненным, сдавленным голосом.
— А тебе хочется, чтоб шум был? - насмешливо спросила Алена.
— Ну, не шум, - я пожал плечами. - Но все-таки… Как-то уж очень мрачно здесь у вас. Скучно.
— Сейчас будет весело, - кивнула Алена.
Она помещалась теперь вплотную ко мне; халатик ее по-прежнему был распахнут, и тусклый отсвет лампы скользил по ее животу, лежал на раздвинутых коленях.
— Заделаем музыку… - она мигнула мне. - Ладно! - и затем, отворотясь на минуту, призывно щелкнула пальцами. - Эй, Сатана, ты где?
— Здесь, - отозвался голос с нар.
— Возьми гитарку, спроворь что-нибудь.
— А что - к примеру?
— Н-ну, про это… Про любовь… Сама должна понимать, - Алена резко взмахнула рукой. - Делай!
И вот в тишине, в прокуренном бараке, дрогнули струны, потекла мелодия старинной воровской ростовской песни:
А ты не стой на льду,
Лед провалится.
A нe люби вора.
Вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться,
Передачу носить не понравится…
У Сатаны был чистый и сильный голос. Гитара в ее руках звучала надрывно и трепетно.
Эх, пить будем и любить будем,
А беда придет - бедовать будем…
Вслушиваясь в песню, Алена затихла, затуманилась, приникла ко мне. Потом проговорила медленно:
— Видишь, как тебя ублажают! Сидишь, словно король на именинах. То того тебе, то этого… Ты хоть ценишь?
— Ценю, - сказал я.
— Тогда еще по одной, а?
Она снова наполнила стаканы. Мы выпили, и я почувствовал, как поднимается в груди моей хмельная жаркая волна. Стало весело и легко.
Голова пошла кругом. И уже я сам, не дожидаясь приглашения, потянулся к бутылке.
— Эх, Аленушка, - сказал я, обнимая се одной рукою и держа в другой стакан, наполненный до краев. - Хорошее, вообще-то, у тебя имя… Как в сказках.
— Хорошее, - кивнула она. - Да я и сама тоже гожусь. Разве не так?
Рука моя лежала на ее плече; худое и щуплое, оно было обнажено. Халатик сполз, опустился, и Алена не пыталась его поправить.
Я залпом выпил водку, отдулся. Сказал, поглаживая се ладонью:
— Годишься, конечно. Только вот тощевата малость. Костями колешься. Но эт-то ничего… Беда небольшая.
— У кости мясо вкуснее, - усмехнувшись, ответила она и посмотрела на меня в упор. Глаза у нее были темные, мерцающие, жаждущие.
— Что ж, - сказал я, - раз пошла такая пьянка… Давай! И я, привстав, огляделся, отыскивая в бараке место поукромнее.
— Идем-ка вон туда - в уголок.
— А зачем? - проговорила она медленно.
— Ну, как зачем? - удивился я. - Или ты, может, не хочешь?
— Хочу. Но почему же в углу, в темноте?
— А где же?
— Здесь, - сказала она и шевельнулась, уминая задом подушки.
— Но ведь мы на виду, - сказал я. - На нас смотрят.
— А пускай! - она небрежно повела плечиком. - Нам-то с тобой это не помешает, а девочкам - интересно.
— Так ты что же, хочешь им сеанс выдать?
— Ну, да, - сказала она просто. - А почему нет? Такое не каждый день выпадает. Пусть они хоть поглядят, отведут душу… Да ты не тушуйся, миленький. Ты на них не обращай внимания, не отвлекайся. Делай свое дело… - она проворно легла навзничь - раскинулась на подушках. - Делай, ну!
На какое-то мгновение я растерялся, но только на мгновение. Я ведь был пьян. Пьян тяжело, беспросветно. Голова у меня кружилась, и мысли дробились и путались, и от хмеля, от близости женщины, от надрывной и щемящей музыки - от песен Сатаны - от всего этого было мне сейчас горячо и томно.
«В конце концов, - подумал я устало, - какая разница? Хотят смотреть - пусть!»
Я склонился к Алене и тотчас же невольно забыл обо всем. Звуки померкли. Время остановилось.
* * *
Утром я выполз из барака. Постоял, шатаясь, у крыльца. С наслаждением хлебнул ветра - знобящего, чистого, пахнущего солью и талым снежком, и потащился к себе - утомленный, измотанный, на подгибающихся ногах. Я чувствовал себя скверно. Жизнь мне была не мила… «Нет, - уныло размышлял я, - дальше так продолжаться не может: Еще полгодика в этих условиях - и конец. Срока мне не отбыть, свободы не увидеть».
Юля встретила меня молчаливая и заплаканная. Она не спросила ни о чем, и это меня, признаться, удивило. Зная ее характер, я ожидал реакции более бурной.
Шмыгая носом и всхлипывая, она сказала:
— Пришла из управления бумага. За подписью начальника оперативного отдела. Требуют отправить тебя на пересылку, причем немедленно. И под усиленным конвоем.
— Почему? - спросил я. - Что еще случилось?
Она молча пожала плечами и подняла ко мне покрасневшие, запухшие глаза:
— Что ты натворил?
— Не знаю, - протянул я озадаченно. - А в бумаге разве не сказано?
— Нет. Велено отправить - и все.
— Когда же?
— Завтра, - сказала она. - Ничего не поделаешь - надо.
— Ну, тогда я пойду, - сказал я и поднялся, направляясь к дверям. - Надо приготовиться, вещички подсобрать…
— И попрощаться кое с кем, -добавила она, поджимая губы. - Так, что ли? У тебя ведь здесь много подружек.
— Какие еще подружки? - досадливо отмахнулся я. - Брось, не занудствуй.
— Знаю, - сказала она, - все знаю! Знаю, где ты эту ночь провел.
— Так а что я мог сделать? - возразил я устало. - Я ведь не сам в тот барак приплелся, так получилось…
— Эх, ты, - сказала она со вздохом. - И за что я тебя, кобеля, люблю? Вот знаю, какой ты, а все равно расставаться жалко! Ну хорошо, - она склонилась к столу, зашуршала бумагами. - Иди! Вечером увидимся.
45
Прощание с Колымой
Я провел весь этот день в сборах и прощаниях… Навестил Музу, заглянул к рыжеволосой лесбияночке, побывал еще в некоторых местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Слышал, - отозвался я.
— Ну, вот. Оттуда. Приехали, а здесь только и разговоров, что о тебе… Шутка ли - живой мужик в зоне ходит!
Она вдруг хихикнула, обнажая черные, прореженные цингою зубы.
— Мы уж третий год мужского запаха не слышали. Ну, ясное дело - решили попользоваться.
— И… как же вы решили? - спросил я, мрачнея.
— Да очень просто. Кому добрая карта выпадет - тому и фарт держать.
— Вы что же - разыграли меня?
— Ну, ясно.
— И кому ж эта карта выпала?
— Мне, - сказала она, поигрывая бровью, - Мне, лапочка. Мне!
Алёна привстала и потянулась к столу. Халатик ее (он был много выше колен) приоткрылся, полы его разошлись… Белья под ним не оказалось.
— Давай-ка выпьем, - проговорила она. Взяла со стола бутылку, плеснула из нее в стаканы и затем, подавая один из них мне, сказала:
— Тащи! Бросай в кишку!
Мы разом подняли стаканы. Я медленно выцедил водку, утерся. Сейчас же мне услужливо подали закусочку - кусок копченой рыбы.
Прожевывая ее, я огляделся.
В бараке царила напряженная, пристальная тишина - такая же, как в театре перед началом спектакля. Да, в сущности, так оно и было! Рассевшись на нарах, женщины (их здесь было что-то около двадцати) жадно смотрели на нас с Аленой, перешептывались меж собою и явно чего-то ждали.
— Что это вы все примолкли? - пробормотал я стесненным, сдавленным голосом.
— А тебе хочется, чтоб шум был? - насмешливо спросила Алена.
— Ну, не шум, - я пожал плечами. - Но все-таки… Как-то уж очень мрачно здесь у вас. Скучно.
— Сейчас будет весело, - кивнула Алена.
Она помещалась теперь вплотную ко мне; халатик ее по-прежнему был распахнут, и тусклый отсвет лампы скользил по ее животу, лежал на раздвинутых коленях.
— Заделаем музыку… - она мигнула мне. - Ладно! - и затем, отворотясь на минуту, призывно щелкнула пальцами. - Эй, Сатана, ты где?
— Здесь, - отозвался голос с нар.
— Возьми гитарку, спроворь что-нибудь.
— А что - к примеру?
— Н-ну, про это… Про любовь… Сама должна понимать, - Алена резко взмахнула рукой. - Делай!
И вот в тишине, в прокуренном бараке, дрогнули струны, потекла мелодия старинной воровской ростовской песни:
А ты не стой на льду,
Лед провалится.
A нe люби вора.
Вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться,
Передачу носить не понравится…
У Сатаны был чистый и сильный голос. Гитара в ее руках звучала надрывно и трепетно.
Эх, пить будем и любить будем,
А беда придет - бедовать будем…
Вслушиваясь в песню, Алена затихла, затуманилась, приникла ко мне. Потом проговорила медленно:
— Видишь, как тебя ублажают! Сидишь, словно король на именинах. То того тебе, то этого… Ты хоть ценишь?
— Ценю, - сказал я.
— Тогда еще по одной, а?
Она снова наполнила стаканы. Мы выпили, и я почувствовал, как поднимается в груди моей хмельная жаркая волна. Стало весело и легко.
Голова пошла кругом. И уже я сам, не дожидаясь приглашения, потянулся к бутылке.
— Эх, Аленушка, - сказал я, обнимая се одной рукою и держа в другой стакан, наполненный до краев. - Хорошее, вообще-то, у тебя имя… Как в сказках.
— Хорошее, - кивнула она. - Да я и сама тоже гожусь. Разве не так?
Рука моя лежала на ее плече; худое и щуплое, оно было обнажено. Халатик сполз, опустился, и Алена не пыталась его поправить.
Я залпом выпил водку, отдулся. Сказал, поглаживая се ладонью:
— Годишься, конечно. Только вот тощевата малость. Костями колешься. Но эт-то ничего… Беда небольшая.
— У кости мясо вкуснее, - усмехнувшись, ответила она и посмотрела на меня в упор. Глаза у нее были темные, мерцающие, жаждущие.
— Что ж, - сказал я, - раз пошла такая пьянка… Давай! И я, привстав, огляделся, отыскивая в бараке место поукромнее.
— Идем-ка вон туда - в уголок.
— А зачем? - проговорила она медленно.
— Ну, как зачем? - удивился я. - Или ты, может, не хочешь?
— Хочу. Но почему же в углу, в темноте?
— А где же?
— Здесь, - сказала она и шевельнулась, уминая задом подушки.
— Но ведь мы на виду, - сказал я. - На нас смотрят.
— А пускай! - она небрежно повела плечиком. - Нам-то с тобой это не помешает, а девочкам - интересно.
— Так ты что же, хочешь им сеанс выдать?
— Ну, да, - сказала она просто. - А почему нет? Такое не каждый день выпадает. Пусть они хоть поглядят, отведут душу… Да ты не тушуйся, миленький. Ты на них не обращай внимания, не отвлекайся. Делай свое дело… - она проворно легла навзничь - раскинулась на подушках. - Делай, ну!
На какое-то мгновение я растерялся, но только на мгновение. Я ведь был пьян. Пьян тяжело, беспросветно. Голова у меня кружилась, и мысли дробились и путались, и от хмеля, от близости женщины, от надрывной и щемящей музыки - от песен Сатаны - от всего этого было мне сейчас горячо и томно.
«В конце концов, - подумал я устало, - какая разница? Хотят смотреть - пусть!»
Я склонился к Алене и тотчас же невольно забыл обо всем. Звуки померкли. Время остановилось.
* * *
Утром я выполз из барака. Постоял, шатаясь, у крыльца. С наслаждением хлебнул ветра - знобящего, чистого, пахнущего солью и талым снежком, и потащился к себе - утомленный, измотанный, на подгибающихся ногах. Я чувствовал себя скверно. Жизнь мне была не мила… «Нет, - уныло размышлял я, - дальше так продолжаться не может: Еще полгодика в этих условиях - и конец. Срока мне не отбыть, свободы не увидеть».
Юля встретила меня молчаливая и заплаканная. Она не спросила ни о чем, и это меня, признаться, удивило. Зная ее характер, я ожидал реакции более бурной.
Шмыгая носом и всхлипывая, она сказала:
— Пришла из управления бумага. За подписью начальника оперативного отдела. Требуют отправить тебя на пересылку, причем немедленно. И под усиленным конвоем.
— Почему? - спросил я. - Что еще случилось?
Она молча пожала плечами и подняла ко мне покрасневшие, запухшие глаза:
— Что ты натворил?
— Не знаю, - протянул я озадаченно. - А в бумаге разве не сказано?
— Нет. Велено отправить - и все.
— Когда же?
— Завтра, - сказала она. - Ничего не поделаешь - надо.
— Ну, тогда я пойду, - сказал я и поднялся, направляясь к дверям. - Надо приготовиться, вещички подсобрать…
— И попрощаться кое с кем, -добавила она, поджимая губы. - Так, что ли? У тебя ведь здесь много подружек.
— Какие еще подружки? - досадливо отмахнулся я. - Брось, не занудствуй.
— Знаю, - сказала она, - все знаю! Знаю, где ты эту ночь провел.
— Так а что я мог сделать? - возразил я устало. - Я ведь не сам в тот барак приплелся, так получилось…
— Эх, ты, - сказала она со вздохом. - И за что я тебя, кобеля, люблю? Вот знаю, какой ты, а все равно расставаться жалко! Ну хорошо, - она склонилась к столу, зашуршала бумагами. - Иди! Вечером увидимся.
45
Прощание с Колымой
Я провел весь этот день в сборах и прощаниях… Навестил Музу, заглянул к рыжеволосой лесбияночке, побывал еще в некоторых местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105