Я сказал себе: "Это
становится забавным". Я не хотел прикасаться к ней - это было бы
необдуманным расточительством по отношению к наслаждению в дни напряженной
и кропотливой работы, во время которой я могу играть с засохшим рубцом. И в
этот день я пережил один из самых мучительных своих опытов, ибо я
превратился в рыбу! Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней.
Спустя четверть часа после того, как я начал изображать на холсте
сверкающую чешую моей летящей рыбы, я вынужден был прекратить это занятие
из-за появления целой тучи больших мух (некоторые из них были
зеленовато-золотистыми), которых привлек зловонный запах рыбьего трупа.
Мухи эти носились в пространстве над трупом разлагающейся рыбы, моим лицом
и руками, заставляя удваивать внимание и быть вдвое расторопнее прежнего.
Как на пределе самой сложной работы, я должен был оставаться неуязвимым для
них, невозмутимо продолжая накладывать свои мазки, не моргнув, рисовать
контуры чешуи; но тут одна муха бешено впилась в мое веко, а три другие
прилипли к модели. У меня появилось преимущество: в короткое мгновение,
когда они меняли положение, я мог вести наблюдения. Я не могу вспомнить до
сих пор муху, которая назойливо старалась сесть на мой рубец. Я прогнал ее
на короткое время, яростно двинув уголками рта, который от природы был
достаточно гармоничным. Чтобы не повредить мазкам кисти, я сдерживал
дыхание. Иногда я умудрялся вытерпеть эту муку и не гнать муху, пока она
резвилась на рубце.
Однако это поразительное страдание не заставило меня остановить работу, ибо
здесь возникла задача живописания, поглощенного мухами, пленившими меня и
толкавшими к чудесам изворотливости. Я уже не мог бы работать без них. Нет!
Что действительно заставило меня остановиться, так это зловонный запах
рыбы. Я должен был убрать свою модель и начать писать Христа, но тотчас же
мухи, которые до тех пор как-то разделяли меня и рыбу, скопились
исключительно на моей коже. Я был совершенно голым, и тело мое было
обрызгано опрокинутой бутылкой фиксатива. Думаю, что их привлекла эта
жидкость, ибо я был абсолютно чистым. Усеянный мухами, я продолжал писать
лучше, чем раньше, защищая свой струп языком и дыханием. Языком я облизывал
и смягчал его, гармонизуя мои вздохи и ритм ударов кисти. Царапина
совершенно зарубцевалась, и вмешательства моего языка было недостаточно,
чтобы отделить тонкую чешуйку, если бы я при этом не помогал конвульсивной
гримасой, появлявшейся всякий раз, когда я брал краску с палитры. Эта
тонкая чешуйка была точно такой же, как чешуйка рыбы. При повторе операции
бесчисленное множество раз я мог снять какое-то количество рыбных чешуек.
Мой рубец был подобен фабрике, производящей рыбную чешую, похожую на слюду.
Как только я снимал одну чешуйку, в углу рта моментально возникала новая.
Я сплюнул одну чешуйку себе на колено. Мне показалось, что она, словно
жало, ужалила меня. Я тут же прекратил писать и закрыл глаза. Мне нужно
было собрать всю волю, чтобы остаться неподвижным - так много сверхактивных
мух было на моем лице. Терзаясь, мое сердце начало биться как сумасшедшее,
и вдруг я понял, что отождествляюсь со своей гниющей рыбой, ибо чувствовал,
что становлюсь таким же неподвижным, как она. "Боже мой! Я превращаюсь в
рыбу!" - воскликнул я.
Доказательства реальности этой мысли не замедлили появиться. Чешуя с моего
рубца жгла колено и стала размножаться. Я ощутил, как мои бедра, сначала
одно, затем другое, потом живот стали покрываться чешуей. Я хотел
насладиться этим чудом и продолжал держать глаза закрытыми почти четверть
часа.
"Ну, - сказал я себе, все еще не веря, - сейчас я открою глаза и увижу, что
превратился в рыбу."
Сладко несло по течению мое тело, и я купался в лучах заходящего солнца.
Наконец я открыл глаза. О! Я был покрыт сверкающими чешуйками. Но в ту же
минуту я понял, откуда они взялись: это были всего-навсего брызги моего
застывшего фиксатива.
В этот момент горничная должна была принести мне съестное: тосты,
сдобренные оливковым маслом. Увидев меня, она поняла ситуацию: "Вы вымокли,
как рыба! Не понимаю, как вы можете работать со всеми этими ужасными вас
мухами!" Я углубился в свои видения до самых сумерек.
О, Сальвадор! Твое превращение в рыбу - символ христианства - произошло
благодаря мучениям с мухами. Какой типично далиниевский безумный способ
идентифицироваться с Христом, когда ты пишешь Его!
Кончиком языка, которому было больно от дневной работы, мне удалось,
наконец, отделить весь струп, а не только одну из его хрупких чешуек. В то
время, как я писал одной рукой, большим и указательным пальцами другой
бесконечно осторожно я держал струп. Он был тонкий, я сжал его, он
сломался. Я прислушался к его запаху. Запаха не было. С отсутствующим
настроением я на мгновение уместил его между носом и верхней губой, которая
приоткрылась в гримасе, точно передавшей мое чувство изнеможденного
головокружения. Блаженная усталость незаметно овладела мной.
Я отодвинулся от стола. Струп едва не упал на пол. Я поймал его уже на
тарелке, стоявшей у меня на коленях. Но это не вывело меня из состояния
прострации, и мой рот застыл в гримасе как бы навечно. Но, к счастью, из
состояния неодолимой апатии меня вывела радость обнаружения моего струпа. В
панике я начал искать его на тарелке, где среди бесчисленных крошек от
съеденного хлеба темнело коричневое пятно. Я подумал, что струп вновь мой,
сжал его двумя пальцами2, чтобы поиграть с ним еще немного. Но ужасная
мысль пришла мне в голову: я уже не был уверен, что это был мой струп. Мне
надо было поразмыслить. Это была загадка, ибо я вообразил, что произвел его
сам, но поскольку размер, вид и отсутствие запаха были те же, какое это
имеет значение, настоящий это струп или нет? Это сравнение взбесило меня,
ибо я подумал, что божественный Христос, которого я писал во время своего
истязания мухами, никогда не существовал.
Яростные гримасы вместе с моей волей к власти углубили кровоточащую трещину
в углу рта. Алая овальная капля стекла на подбородок.
Да! Совершенно в испанском духе то, что я всегда мечу свои безумные игры
кровью - способом, столь милым сердцу Ницше!
3 июля
Как обычно через четверть часа после завтрака, я заложил за ухо цветок
жасмина и пошел в туалет. Едва я уселся, кишечник начал работать, что
происходило почти без запаха. Настолько, что душистая туалетная бумага и
аромат жасмина преобладали. Это событие могло быть предварено блаженными и
чрезвычайно приятными снами минувшей ночи, предвещавшими мне однородный,
лишенный запаха стул. Сегодняшний стул был совершенным, ибо все
соответствовало необходимым условиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
становится забавным". Я не хотел прикасаться к ней - это было бы
необдуманным расточительством по отношению к наслаждению в дни напряженной
и кропотливой работы, во время которой я могу играть с засохшим рубцом. И в
этот день я пережил один из самых мучительных своих опытов, ибо я
превратился в рыбу! Эта история стоит того, чтобы рассказать о ней.
Спустя четверть часа после того, как я начал изображать на холсте
сверкающую чешую моей летящей рыбы, я вынужден был прекратить это занятие
из-за появления целой тучи больших мух (некоторые из них были
зеленовато-золотистыми), которых привлек зловонный запах рыбьего трупа.
Мухи эти носились в пространстве над трупом разлагающейся рыбы, моим лицом
и руками, заставляя удваивать внимание и быть вдвое расторопнее прежнего.
Как на пределе самой сложной работы, я должен был оставаться неуязвимым для
них, невозмутимо продолжая накладывать свои мазки, не моргнув, рисовать
контуры чешуи; но тут одна муха бешено впилась в мое веко, а три другие
прилипли к модели. У меня появилось преимущество: в короткое мгновение,
когда они меняли положение, я мог вести наблюдения. Я не могу вспомнить до
сих пор муху, которая назойливо старалась сесть на мой рубец. Я прогнал ее
на короткое время, яростно двинув уголками рта, который от природы был
достаточно гармоничным. Чтобы не повредить мазкам кисти, я сдерживал
дыхание. Иногда я умудрялся вытерпеть эту муку и не гнать муху, пока она
резвилась на рубце.
Однако это поразительное страдание не заставило меня остановить работу, ибо
здесь возникла задача живописания, поглощенного мухами, пленившими меня и
толкавшими к чудесам изворотливости. Я уже не мог бы работать без них. Нет!
Что действительно заставило меня остановиться, так это зловонный запах
рыбы. Я должен был убрать свою модель и начать писать Христа, но тотчас же
мухи, которые до тех пор как-то разделяли меня и рыбу, скопились
исключительно на моей коже. Я был совершенно голым, и тело мое было
обрызгано опрокинутой бутылкой фиксатива. Думаю, что их привлекла эта
жидкость, ибо я был абсолютно чистым. Усеянный мухами, я продолжал писать
лучше, чем раньше, защищая свой струп языком и дыханием. Языком я облизывал
и смягчал его, гармонизуя мои вздохи и ритм ударов кисти. Царапина
совершенно зарубцевалась, и вмешательства моего языка было недостаточно,
чтобы отделить тонкую чешуйку, если бы я при этом не помогал конвульсивной
гримасой, появлявшейся всякий раз, когда я брал краску с палитры. Эта
тонкая чешуйка была точно такой же, как чешуйка рыбы. При повторе операции
бесчисленное множество раз я мог снять какое-то количество рыбных чешуек.
Мой рубец был подобен фабрике, производящей рыбную чешую, похожую на слюду.
Как только я снимал одну чешуйку, в углу рта моментально возникала новая.
Я сплюнул одну чешуйку себе на колено. Мне показалось, что она, словно
жало, ужалила меня. Я тут же прекратил писать и закрыл глаза. Мне нужно
было собрать всю волю, чтобы остаться неподвижным - так много сверхактивных
мух было на моем лице. Терзаясь, мое сердце начало биться как сумасшедшее,
и вдруг я понял, что отождествляюсь со своей гниющей рыбой, ибо чувствовал,
что становлюсь таким же неподвижным, как она. "Боже мой! Я превращаюсь в
рыбу!" - воскликнул я.
Доказательства реальности этой мысли не замедлили появиться. Чешуя с моего
рубца жгла колено и стала размножаться. Я ощутил, как мои бедра, сначала
одно, затем другое, потом живот стали покрываться чешуей. Я хотел
насладиться этим чудом и продолжал держать глаза закрытыми почти четверть
часа.
"Ну, - сказал я себе, все еще не веря, - сейчас я открою глаза и увижу, что
превратился в рыбу."
Сладко несло по течению мое тело, и я купался в лучах заходящего солнца.
Наконец я открыл глаза. О! Я был покрыт сверкающими чешуйками. Но в ту же
минуту я понял, откуда они взялись: это были всего-навсего брызги моего
застывшего фиксатива.
В этот момент горничная должна была принести мне съестное: тосты,
сдобренные оливковым маслом. Увидев меня, она поняла ситуацию: "Вы вымокли,
как рыба! Не понимаю, как вы можете работать со всеми этими ужасными вас
мухами!" Я углубился в свои видения до самых сумерек.
О, Сальвадор! Твое превращение в рыбу - символ христианства - произошло
благодаря мучениям с мухами. Какой типично далиниевский безумный способ
идентифицироваться с Христом, когда ты пишешь Его!
Кончиком языка, которому было больно от дневной работы, мне удалось,
наконец, отделить весь струп, а не только одну из его хрупких чешуек. В то
время, как я писал одной рукой, большим и указательным пальцами другой
бесконечно осторожно я держал струп. Он был тонкий, я сжал его, он
сломался. Я прислушался к его запаху. Запаха не было. С отсутствующим
настроением я на мгновение уместил его между носом и верхней губой, которая
приоткрылась в гримасе, точно передавшей мое чувство изнеможденного
головокружения. Блаженная усталость незаметно овладела мной.
Я отодвинулся от стола. Струп едва не упал на пол. Я поймал его уже на
тарелке, стоявшей у меня на коленях. Но это не вывело меня из состояния
прострации, и мой рот застыл в гримасе как бы навечно. Но, к счастью, из
состояния неодолимой апатии меня вывела радость обнаружения моего струпа. В
панике я начал искать его на тарелке, где среди бесчисленных крошек от
съеденного хлеба темнело коричневое пятно. Я подумал, что струп вновь мой,
сжал его двумя пальцами2, чтобы поиграть с ним еще немного. Но ужасная
мысль пришла мне в голову: я уже не был уверен, что это был мой струп. Мне
надо было поразмыслить. Это была загадка, ибо я вообразил, что произвел его
сам, но поскольку размер, вид и отсутствие запаха были те же, какое это
имеет значение, настоящий это струп или нет? Это сравнение взбесило меня,
ибо я подумал, что божественный Христос, которого я писал во время своего
истязания мухами, никогда не существовал.
Яростные гримасы вместе с моей волей к власти углубили кровоточащую трещину
в углу рта. Алая овальная капля стекла на подбородок.
Да! Совершенно в испанском духе то, что я всегда мечу свои безумные игры
кровью - способом, столь милым сердцу Ницше!
3 июля
Как обычно через четверть часа после завтрака, я заложил за ухо цветок
жасмина и пошел в туалет. Едва я уселся, кишечник начал работать, что
происходило почти без запаха. Настолько, что душистая туалетная бумага и
аромат жасмина преобладали. Это событие могло быть предварено блаженными и
чрезвычайно приятными снами минувшей ночи, предвещавшими мне однородный,
лишенный запаха стул. Сегодняшний стул был совершенным, ибо все
соответствовало необходимым условиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38