Высокий, с ястребиным взглядом, он был похож не абрека Заура из одноименного довоенного фильма.
— Капитан Уманский!
Мы бросились к нему, что называется, ошалев от неожиданности.
Да, это был Уманский. Где-то в районе огромного Порзоловского болота пересек он линию фронта и пришел на свой аэродром. Многое пришлось пережить нашему командиру. Он опустился на парашюте во вражеском тылу. Днем Уманский прятался в лесу или в зарослях кустарника, ночью шел, минуя населенные пункты, держа курс на север, к линии фронта. Всего шестнадцать километров отделяли место приземления от территории, не занятой врагом. Но чтобы пройти это расстояние, потребовалось трое суток!
И вот он, родной аэродром, землянка, часовой у входа в нее. Позже Уманский рассказывал, как он был взволнован в ту минуту,
— Стою, прислушиваюсь к тишине аэродрома, — говорил он. — Сердце так и стучит от радости. Попросил у часового закурить, спрятал папиросу в рукав, жадно втянул дым. Дома! От радости хотелось обнять и этого сдержанного паренька часового, и вообще все вокруг: землю, деревья, небо. Постоял у дверей, провел ладонью по густой щетине бороды, _подумал: «Узнают ли?» Узнали...
Известие о возвращении Уманского с быстротой молнии облетело эскадрилью. Люди один за другим заходят в землянку. А он все еще как бы не верит, что пришел наконец домой.
— Раздевайтесь, товарищ командир. Сейчас вам принесут поесть.
— А я сыт, — говорит он. — Не беспокойтесь. У меня даже есть неприкосновенный запас...
Уманский вытаскивает из кармана и высыпает на стол горсть зерен ржи, ягоды клюквы, брусники.
А тут вот, — он кладет на бумажную скатерть замусоленный огрызок брюквы, сдувает с него табачную пыль, — все витамины, заметьте!..
— Да, с таких харчей, товарищ капитан, и ноги протянуть не долго.
— Наоборот, без них можно было протянуть...
Командир подкрепился, побрился, сверил свои часы с нашими, доложил о своем прибытии в штаб полка, начал у нас расспрашивать, как идут дела в эскадрилье.
Мы поговорили, погоревали о погибших товарищах. Потом Уманский стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после потери самолета:
— Приземлился я в лесу. Снял с дерева парашют, спрятал его в кустах и пошел на север. Документы уничтожил, оставил только партбилет — вот он. Думал спрятать его. А куда? Кругом лес, болото. Да и фашисты где-то рядом. Когда стало темно, вышел на дорогу.
Хотел перебежать ее и вдруг слышу: «Хальт!» Потом щелкнул затвор и стало тихо. Я замер, тихонько пополз обратно. Почти трое суток прятался в канаве, укрываясь листьями. По дороге бесконечным потоком шли машины, войска. Гитлеровцы-автоматчики прочесывали лес. Только прошлой ночью удалось перейти дорогу. Напился в болоте и шел, шел. Встретился с лесником, подкрепился у него. Вечером мальчишка, внук этого доброго человека, вывел меня к аэродрому...
ли, погоревали о погибших товарищах. Потом Уманский стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после потери самолета:
— Приземлился я в лесу. Снял с дерева парашют, спрятал его в кустах и пошел на север. Документы уничтожил, оставил только партбилет — вот он. Думал спрятать его. А куда? Кругом лес, болото. Да и фашисты где-то рядом. Когда стало темно, вышел на дорогу.
Хотел перебежать ее и вдруг слышу: «Хальт!» Потом щелкнул затвор и стало тихо. Я замер, тихонько пополз обратно. Почти трое суток прятался в канаве, укрываясь листьями. По дороге бесконечным потоком шли машины, войска. Гитлеровцы-автоматчики прочесывали лес. Только прошлой ночью удалось перейти дорогу. Напился в болоте и шел, шел. Встретился с лесником, подкрепился у него. Вечером мальчишка, внук этого доброго человека, вывел меня к аэродрому...
ТЯЖЕЛОЕ ЗОЛОТО МУЖЕСТВА
Возвращаясь с боевого задания, я еще с воздуха заметил на земле возле нашей стоянки самолет И-16. Кто это к нам пожаловал? Планирую и вижу на борту «ястребка» написанный во весь фюзеляж номер: «41». Знакомый самолет. Где-то я его уже видел. Приземлился, а сам все думаю: «Сорок первый номер… Где-то я с ним встречался…» И вдруг вспоминаю снимок, напечатанный в одной из флотских газет. На снимке-то я и видел И-16 № 41. Бринько, вот кто к нам прилетел! Летчик с Ханко — Герой Советского Союза старший лейтенант Бринько! Впрочем, говорят, он уже капитан…
Выключаю мотор, выскакиваю из кабины и, доложив командиру о результатах вылета, бегу к И-16, Около машины собрались люди. Вижу старшего лейтенанта Алексеева, кого-то из летчиков третьей эскадрильи, наших техников. Следом за мной к самолету подходит и Егор Костылев. Алексеев, Бринько и Костылев — старые друзья.
— Сколько лет, сколько зим! — обнимает гостя Егор. — Поздравляю, дружище, поздравляю.
Бринько, не снимая с себя парашюта, садится на траву, обхватывает руками колени. Завязывается разговор о друзьях-товарищах, о довоенных днях.
Летчик, о храбрости которого ходят легенды, — вот он, передо мной. Крепкий, небольшого роста парень. Глаза весело щурятся. Вроде бы ничего особенного, обыкновенный человек. Похож на многих моих товарищей по полку. Но у него на груди сияют орден Ленина и Звезда Героя, которые, кстати сказать, я вижу впервые. Что ж, они ему очень к лицу…
Неожиданно разговор друзей прерывает чей-то истошный крик:
— Братва, фашисты «колбасу» вывесили!
Все оглядываются. Да, верно, противник поднимает над Ропшей аэростат наблюдения. Гигантская «колбаса», покачиваясь на стальных упругих тросах, медленно поднимается вверх. Мы с интересом смотрим на нее. В ту же минуту за нами раздается рев мотора. И-16, подняв пыль, мчится по аэродрому и вскоре уже набирает высоту. Между тем в просветах облаков проходит четверка вражеских истребителей — прикрытие аэростата.
— А ну! — кричит Егор. — Надо помочь!
Мы бросаемся на стоянку. Но наши самолеты еще не готовы к вылету. Впрочем, помощь Петру Бринько уже не требуется. Он атакует аэростат. На наших глазах за долю секунды от «колбасы» остается одна шкурка да темное облачко, подгоняемое ветром. И шкурка, и корзина наблюдателя летят вниз. А самолет Бринько уже мчится над аэродромом и заходит на посадку.
— Вот так, Игорек, — говорит мне Егор. — Видал, как работать надо? Зашел, дал по мозгам — и на посадку. Звание Героя, брат, зря не дают…
Приземлившись, Бринько заруливает на прежнее место, ловко выскакивает из кабины, посылает кого-то из мотористов за бензозаправщиком и, завернув уши шлема за резинки очков, опять садится на свой парашют.
— Ну, Егор, так на чем мы там остановились-то?.. А, вспомнил! — весело говорит он и, улыбаясь, возобновляет прерванную беседу…
Да, это был замечательный человек. Увидел я его в тот раз впервые, но наслышан был о нем немало. Корреспонденции о Петре Бринько часто печатались в нашей дивизионной газете «Победа», С автором этих корреспонденции Михаилом Львовым мы дружили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Капитан Уманский!
Мы бросились к нему, что называется, ошалев от неожиданности.
Да, это был Уманский. Где-то в районе огромного Порзоловского болота пересек он линию фронта и пришел на свой аэродром. Многое пришлось пережить нашему командиру. Он опустился на парашюте во вражеском тылу. Днем Уманский прятался в лесу или в зарослях кустарника, ночью шел, минуя населенные пункты, держа курс на север, к линии фронта. Всего шестнадцать километров отделяли место приземления от территории, не занятой врагом. Но чтобы пройти это расстояние, потребовалось трое суток!
И вот он, родной аэродром, землянка, часовой у входа в нее. Позже Уманский рассказывал, как он был взволнован в ту минуту,
— Стою, прислушиваюсь к тишине аэродрома, — говорил он. — Сердце так и стучит от радости. Попросил у часового закурить, спрятал папиросу в рукав, жадно втянул дым. Дома! От радости хотелось обнять и этого сдержанного паренька часового, и вообще все вокруг: землю, деревья, небо. Постоял у дверей, провел ладонью по густой щетине бороды, _подумал: «Узнают ли?» Узнали...
Известие о возвращении Уманского с быстротой молнии облетело эскадрилью. Люди один за другим заходят в землянку. А он все еще как бы не верит, что пришел наконец домой.
— Раздевайтесь, товарищ командир. Сейчас вам принесут поесть.
— А я сыт, — говорит он. — Не беспокойтесь. У меня даже есть неприкосновенный запас...
Уманский вытаскивает из кармана и высыпает на стол горсть зерен ржи, ягоды клюквы, брусники.
А тут вот, — он кладет на бумажную скатерть замусоленный огрызок брюквы, сдувает с него табачную пыль, — все витамины, заметьте!..
— Да, с таких харчей, товарищ капитан, и ноги протянуть не долго.
— Наоборот, без них можно было протянуть...
Командир подкрепился, побрился, сверил свои часы с нашими, доложил о своем прибытии в штаб полка, начал у нас расспрашивать, как идут дела в эскадрилье.
Мы поговорили, погоревали о погибших товарищах. Потом Уманский стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после потери самолета:
— Приземлился я в лесу. Снял с дерева парашют, спрятал его в кустах и пошел на север. Документы уничтожил, оставил только партбилет — вот он. Думал спрятать его. А куда? Кругом лес, болото. Да и фашисты где-то рядом. Когда стало темно, вышел на дорогу.
Хотел перебежать ее и вдруг слышу: «Хальт!» Потом щелкнул затвор и стало тихо. Я замер, тихонько пополз обратно. Почти трое суток прятался в канаве, укрываясь листьями. По дороге бесконечным потоком шли машины, войска. Гитлеровцы-автоматчики прочесывали лес. Только прошлой ночью удалось перейти дорогу. Напился в болоте и шел, шел. Встретился с лесником, подкрепился у него. Вечером мальчишка, внук этого доброго человека, вывел меня к аэродрому...
ли, погоревали о погибших товарищах. Потом Уманский стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после потери самолета:
— Приземлился я в лесу. Снял с дерева парашют, спрятал его в кустах и пошел на север. Документы уничтожил, оставил только партбилет — вот он. Думал спрятать его. А куда? Кругом лес, болото. Да и фашисты где-то рядом. Когда стало темно, вышел на дорогу.
Хотел перебежать ее и вдруг слышу: «Хальт!» Потом щелкнул затвор и стало тихо. Я замер, тихонько пополз обратно. Почти трое суток прятался в канаве, укрываясь листьями. По дороге бесконечным потоком шли машины, войска. Гитлеровцы-автоматчики прочесывали лес. Только прошлой ночью удалось перейти дорогу. Напился в болоте и шел, шел. Встретился с лесником, подкрепился у него. Вечером мальчишка, внук этого доброго человека, вывел меня к аэродрому...
ТЯЖЕЛОЕ ЗОЛОТО МУЖЕСТВА
Возвращаясь с боевого задания, я еще с воздуха заметил на земле возле нашей стоянки самолет И-16. Кто это к нам пожаловал? Планирую и вижу на борту «ястребка» написанный во весь фюзеляж номер: «41». Знакомый самолет. Где-то я его уже видел. Приземлился, а сам все думаю: «Сорок первый номер… Где-то я с ним встречался…» И вдруг вспоминаю снимок, напечатанный в одной из флотских газет. На снимке-то я и видел И-16 № 41. Бринько, вот кто к нам прилетел! Летчик с Ханко — Герой Советского Союза старший лейтенант Бринько! Впрочем, говорят, он уже капитан…
Выключаю мотор, выскакиваю из кабины и, доложив командиру о результатах вылета, бегу к И-16, Около машины собрались люди. Вижу старшего лейтенанта Алексеева, кого-то из летчиков третьей эскадрильи, наших техников. Следом за мной к самолету подходит и Егор Костылев. Алексеев, Бринько и Костылев — старые друзья.
— Сколько лет, сколько зим! — обнимает гостя Егор. — Поздравляю, дружище, поздравляю.
Бринько, не снимая с себя парашюта, садится на траву, обхватывает руками колени. Завязывается разговор о друзьях-товарищах, о довоенных днях.
Летчик, о храбрости которого ходят легенды, — вот он, передо мной. Крепкий, небольшого роста парень. Глаза весело щурятся. Вроде бы ничего особенного, обыкновенный человек. Похож на многих моих товарищей по полку. Но у него на груди сияют орден Ленина и Звезда Героя, которые, кстати сказать, я вижу впервые. Что ж, они ему очень к лицу…
Неожиданно разговор друзей прерывает чей-то истошный крик:
— Братва, фашисты «колбасу» вывесили!
Все оглядываются. Да, верно, противник поднимает над Ропшей аэростат наблюдения. Гигантская «колбаса», покачиваясь на стальных упругих тросах, медленно поднимается вверх. Мы с интересом смотрим на нее. В ту же минуту за нами раздается рев мотора. И-16, подняв пыль, мчится по аэродрому и вскоре уже набирает высоту. Между тем в просветах облаков проходит четверка вражеских истребителей — прикрытие аэростата.
— А ну! — кричит Егор. — Надо помочь!
Мы бросаемся на стоянку. Но наши самолеты еще не готовы к вылету. Впрочем, помощь Петру Бринько уже не требуется. Он атакует аэростат. На наших глазах за долю секунды от «колбасы» остается одна шкурка да темное облачко, подгоняемое ветром. И шкурка, и корзина наблюдателя летят вниз. А самолет Бринько уже мчится над аэродромом и заходит на посадку.
— Вот так, Игорек, — говорит мне Егор. — Видал, как работать надо? Зашел, дал по мозгам — и на посадку. Звание Героя, брат, зря не дают…
Приземлившись, Бринько заруливает на прежнее место, ловко выскакивает из кабины, посылает кого-то из мотористов за бензозаправщиком и, завернув уши шлема за резинки очков, опять садится на свой парашют.
— Ну, Егор, так на чем мы там остановились-то?.. А, вспомнил! — весело говорит он и, улыбаясь, возобновляет прерванную беседу…
Да, это был замечательный человек. Увидел я его в тот раз впервые, но наслышан был о нем немало. Корреспонденции о Петре Бринько часто печатались в нашей дивизионной газете «Победа», С автором этих корреспонденции Михаилом Львовым мы дружили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88