Где-то к наступлению времени, когда по Первому каналу Центрального телевидения начиналась трансляция передачи «Спокойной ночи, малыши!», маршал начал клевать носом. Порученец и адъютанты предложили старичку баиньки, но он вдруг заупрямился и потребовал ужин.
Стол, к которому в итоге мне пришлось полувести-полунести прославленного полководца, поразил даже мое, привыкшее, казалось бы, по интуристовским временам к всевозможным формам роскоши воображение. Не было на кипенно-белой льняной скатерти разве что птичьего молока, хотя сам маршал лишь индифферентно покопался серебряной ложкой в овсяной каше и отпил пару глотков чая.
— Ешь! — неожиданно зычным для такого тщедушного тела голосом рявкнул Кирилл Семенович, и под настойчивым взглядом начальника политотдела я приступил к планомерному и целенаправленному уничтожению продуктов, вид которых, признаться, успел основательно забыть за месяцы срочной службы.
— Пей! — скомандовал маршал и налил мне полный винный фужер не самого хилого французского коньяка. — И нечего смотреть на этого политболтуна!
Обратив наконец-то внимание на нашего генерала, прославленный маршал совсем уж было собрался вспомнить о своих инспекторских полномочиях и примерно распечь проверяемого, но в какой-то момент я уловил умоляющий взгляд своего прямого начальника и придвинул нашему важному гостю рюмку.
— Кирилл Семенович, вам, наверное, водки? — спросил я, испытывая приступ неконтролируемой резвости.
— Конечно! — важно кивнул маршал и, брезгливо оттолкнув от себя 50-граммовую емкость, потянулся за чайным стаканом. — Наливай!
В родную казарму я попал уже под утро, когда хилый с виду старикашка, оказавшийся отменным выпивохой, наконец-то опустил меня восвояси. Проводив, между прочим, до выхода на абсолютно твердых ногах.
— Спасибо! — с чувством сказал мне посиневший от волнения начальник политотдела, который, как оказалось, всю ночь томился в служебной машине, ожидая окончания нашей пьянки. — Проси что хочешь!
— Не за что, — невнятно пробормотал я в ответ, чувствуя, что вырубаюсь…
«И на Марсе будут яблони расти!»
Очередная наша встреча с легендарным полководцем времен Гражданской, советско-финской и Великой Отечественной войн состоялась уже на следующий день, который он встретил свежим маринованным огурчиком, а я — ужасной головной болью. В принципе, необходимости в присутствии ряженого старлея не было никакой, но, заметив явную симпатию генерального инспектора к «сибирячку», командование решило держать меня под рукой.
О несостоявшемся переводчике и недавнем собутыльнике маршал, признаться, так и не вспомнил, однако, находясь в непосредственной близости от места разворачивавшихся событий, я углядел немало любопытного. В том числе создание цветущего оазиса в абсолютно лунных условиях Богом забытого гарнизона.
То, как шла подготовка к приезду инспекции, я успел понаблюдать до ее прибытия, когда взмыленные, измотанные до полного одурения солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры загнанно носились по кругу, в десятый раз перекрашивая очередной забор, забеливая очередной бордюр, залатывая очередную трещинку в асфальте. Расти в нашем гарнизоне трава, ее бы тоже всенепременно выкрасили зеленой краской для придания «уставной, радующей глаз высокого начальства однотонности», но травы в этих краях отродясь не водилось. А посему в течение ночи, предшествовавшей прилету маршала, весь личный состав находившейся поблизости от штаба армии дивизии выкапывал в камнях тысячи ямок, в которые потом по срез горлышка закапывали пол-литровые бутылки. За четверть часа до въезда инспекторского кортежа в ворота соединения на свет Божий были извлечены гигантские букеты тюльпанов, за которыми, как я потом узнал, в долину был снаряжен целый военный караван. Букеты эти были мгновенно розданы ответственным офицерам, принявшимся быстро расставлять цветы по бутылкам. Еще мгновение — и гигантское поле тюльпанов заалело перед штабом дивизии, образовав фантастические кроваво-красные клумбы у всех частей и подразделений военного городка. Люди, пережившие уже не одну инспекцию, действовали четко и дружно, понимая, что от того, что они делают, итоговая оценка по боевой подготовке зависит в большей степени, чем от качества и эффективности стрельбы, вождения танков, строевой, физической и политической подготовки вместе взятых. Действовали механически, зная, что очень скоро от создаваемого ими великолепия не останется и следа — знойное солнце выжжет, спалит несчастные цветы.
Маршал, как оказалось в итоге, так и не доехал до дивизии, поручив ее проверку десятку-другому генералов из своего окружения. Те же, прибыв на место, бегло оглядели простирающуюся вокруг буйную цветочную растительность и долго потом возмущались по поводу того, что местное командование требует каких-то там льгот и привилегий за службу в отдаленном и поистине диком гарнизоне.
— Таких тюльпанов, товарищи, даже в Москве не встретишь! — сказал на подведении итогов проверки дивизии один из генералов-инспекторов. — Так что, полагаю, разговоры о введении каких-либо дополнительных льгот для проходящих здесь службу военнослужащих считаю исчерпанными! Оказывается, если захотеть, вполне можно обустроить быт без какой-либо помощи Центра!
Наглядная агитация
Особенности нашей гарнизонной жизни, понятно, не исчерпывались безжизненным ландшафтом. Части, прикрывающие стык границ сразу трех государств, выходили фронтом на бурную горную реку и располагались так, что некоторые из них, называемые УРами , находились не за, а впереди погранзастав. Дислокация таких частей определяла не только специфику боевой службы личного состава, занимавшегося жизнеобеспечением сотен ДОТов, блиндажей и просто зарытых в землю танков, но и вооружение УРов, включавшее, скажем, пулеметы с кривыми стволами, стрелять из которых можно было из-под земли. Неповторимой была и окружающая природа, расцветающая по мере приближения к живительным водам реки, за которой возвышались отвесные берега чужой территории. Эти-то берега и стали предметом моего внимания. После того, как инспекторская гроза благополучно миновала наши пенаты, с меня была снята не принадлежащая мне и незаслуженная офицерская форма, а сам я вернулся в политотдел, к которому был прикомандирован.
Первое посещение приграничного УРа оставило во мне незабываемые воспоминания. В первую очередь, конечно, очарованием действительно девственной природы, в силу своего положения абсолютно не тронутой человеком. Во вторую, встречей с людьми, месяцами не вылезающими из подземных убежищ и бетонированных блиндажей. В третью… Наглядной агитацией, которой шутники с сопредельного берега не уставали радовать советских военнослужащих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Стол, к которому в итоге мне пришлось полувести-полунести прославленного полководца, поразил даже мое, привыкшее, казалось бы, по интуристовским временам к всевозможным формам роскоши воображение. Не было на кипенно-белой льняной скатерти разве что птичьего молока, хотя сам маршал лишь индифферентно покопался серебряной ложкой в овсяной каше и отпил пару глотков чая.
— Ешь! — неожиданно зычным для такого тщедушного тела голосом рявкнул Кирилл Семенович, и под настойчивым взглядом начальника политотдела я приступил к планомерному и целенаправленному уничтожению продуктов, вид которых, признаться, успел основательно забыть за месяцы срочной службы.
— Пей! — скомандовал маршал и налил мне полный винный фужер не самого хилого французского коньяка. — И нечего смотреть на этого политболтуна!
Обратив наконец-то внимание на нашего генерала, прославленный маршал совсем уж было собрался вспомнить о своих инспекторских полномочиях и примерно распечь проверяемого, но в какой-то момент я уловил умоляющий взгляд своего прямого начальника и придвинул нашему важному гостю рюмку.
— Кирилл Семенович, вам, наверное, водки? — спросил я, испытывая приступ неконтролируемой резвости.
— Конечно! — важно кивнул маршал и, брезгливо оттолкнув от себя 50-граммовую емкость, потянулся за чайным стаканом. — Наливай!
В родную казарму я попал уже под утро, когда хилый с виду старикашка, оказавшийся отменным выпивохой, наконец-то опустил меня восвояси. Проводив, между прочим, до выхода на абсолютно твердых ногах.
— Спасибо! — с чувством сказал мне посиневший от волнения начальник политотдела, который, как оказалось, всю ночь томился в служебной машине, ожидая окончания нашей пьянки. — Проси что хочешь!
— Не за что, — невнятно пробормотал я в ответ, чувствуя, что вырубаюсь…
«И на Марсе будут яблони расти!»
Очередная наша встреча с легендарным полководцем времен Гражданской, советско-финской и Великой Отечественной войн состоялась уже на следующий день, который он встретил свежим маринованным огурчиком, а я — ужасной головной болью. В принципе, необходимости в присутствии ряженого старлея не было никакой, но, заметив явную симпатию генерального инспектора к «сибирячку», командование решило держать меня под рукой.
О несостоявшемся переводчике и недавнем собутыльнике маршал, признаться, так и не вспомнил, однако, находясь в непосредственной близости от места разворачивавшихся событий, я углядел немало любопытного. В том числе создание цветущего оазиса в абсолютно лунных условиях Богом забытого гарнизона.
То, как шла подготовка к приезду инспекции, я успел понаблюдать до ее прибытия, когда взмыленные, измотанные до полного одурения солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры загнанно носились по кругу, в десятый раз перекрашивая очередной забор, забеливая очередной бордюр, залатывая очередную трещинку в асфальте. Расти в нашем гарнизоне трава, ее бы тоже всенепременно выкрасили зеленой краской для придания «уставной, радующей глаз высокого начальства однотонности», но травы в этих краях отродясь не водилось. А посему в течение ночи, предшествовавшей прилету маршала, весь личный состав находившейся поблизости от штаба армии дивизии выкапывал в камнях тысячи ямок, в которые потом по срез горлышка закапывали пол-литровые бутылки. За четверть часа до въезда инспекторского кортежа в ворота соединения на свет Божий были извлечены гигантские букеты тюльпанов, за которыми, как я потом узнал, в долину был снаряжен целый военный караван. Букеты эти были мгновенно розданы ответственным офицерам, принявшимся быстро расставлять цветы по бутылкам. Еще мгновение — и гигантское поле тюльпанов заалело перед штабом дивизии, образовав фантастические кроваво-красные клумбы у всех частей и подразделений военного городка. Люди, пережившие уже не одну инспекцию, действовали четко и дружно, понимая, что от того, что они делают, итоговая оценка по боевой подготовке зависит в большей степени, чем от качества и эффективности стрельбы, вождения танков, строевой, физической и политической подготовки вместе взятых. Действовали механически, зная, что очень скоро от создаваемого ими великолепия не останется и следа — знойное солнце выжжет, спалит несчастные цветы.
Маршал, как оказалось в итоге, так и не доехал до дивизии, поручив ее проверку десятку-другому генералов из своего окружения. Те же, прибыв на место, бегло оглядели простирающуюся вокруг буйную цветочную растительность и долго потом возмущались по поводу того, что местное командование требует каких-то там льгот и привилегий за службу в отдаленном и поистине диком гарнизоне.
— Таких тюльпанов, товарищи, даже в Москве не встретишь! — сказал на подведении итогов проверки дивизии один из генералов-инспекторов. — Так что, полагаю, разговоры о введении каких-либо дополнительных льгот для проходящих здесь службу военнослужащих считаю исчерпанными! Оказывается, если захотеть, вполне можно обустроить быт без какой-либо помощи Центра!
Наглядная агитация
Особенности нашей гарнизонной жизни, понятно, не исчерпывались безжизненным ландшафтом. Части, прикрывающие стык границ сразу трех государств, выходили фронтом на бурную горную реку и располагались так, что некоторые из них, называемые УРами , находились не за, а впереди погранзастав. Дислокация таких частей определяла не только специфику боевой службы личного состава, занимавшегося жизнеобеспечением сотен ДОТов, блиндажей и просто зарытых в землю танков, но и вооружение УРов, включавшее, скажем, пулеметы с кривыми стволами, стрелять из которых можно было из-под земли. Неповторимой была и окружающая природа, расцветающая по мере приближения к живительным водам реки, за которой возвышались отвесные берега чужой территории. Эти-то берега и стали предметом моего внимания. После того, как инспекторская гроза благополучно миновала наши пенаты, с меня была снята не принадлежащая мне и незаслуженная офицерская форма, а сам я вернулся в политотдел, к которому был прикомандирован.
Первое посещение приграничного УРа оставило во мне незабываемые воспоминания. В первую очередь, конечно, очарованием действительно девственной природы, в силу своего положения абсолютно не тронутой человеком. Во вторую, встречей с людьми, месяцами не вылезающими из подземных убежищ и бетонированных блиндажей. В третью… Наглядной агитацией, которой шутники с сопредельного берега не уставали радовать советских военнослужащих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35