ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Когда Браво-Животовский с Зазыбой подъехали к комендатуре, которая размещалась в бывшем здании сельсовета, там уже сидели на скамейках по обе стороны высокого крытого крыльца вызванные на совещание к коменданту из местечка и окружных деревень старосты и председатели колхозов, где они уцелели, к примеру, бабиновичский Абабурка, и другие добровольные и принудительные чины волостной управы. Всего здесь вместе с полицейскими собралось человек двадцать. Как представлялось немцам, они должны были помогать устанавливать в деревнях по обе стороны Беседи «новый порядок».
Кроме Абабурки, которого Зазыба хорошо помнил по довоенным собраниям, он увидел еще Захара Довгаля, что был председателем колхоза в Гонче, и тоже давнего активиста Авдея Хрупака из Нижней Вороновки. Вообще знакомых лиц бросилось в глаза словно бы и больше, чем три эти, но кто они, Зазыба уверенно сказать не мог, если бы спросили, хотя был убежден, что ему приходилось раньше встречать их. Зато мог подтвердить: эти люди, кроме троих — Абабурки, Довгаля и Хрупака, не имели отношения раньше ни к руководству хозяйством, пи тем более к общественному активу. Видать, принадлежали они к таким добровольцам, как и Браво-Животовский, если, конечно, не к таким, как сам Зазыба. Во всяком случае, эту подробность, кто и как тут очутился, можно было выяснить и после.
Абабурка между тем тоже быстро заметил Зазыбу, когда тот вел лошадь между возов, но испуганно отвел глаза, видно, не желая встречи при таких обстоятельствах. Зато Захар Довгаль подошел сразу же, по старой привычке без всякого стеснения чинно подал руку.
— Тебя тоже покликали? — спросил он как о чем-то заурядном.
Пряча против своего ожидания взгляд, Зазыба только наклонил в ответ голову.
Было слышно, как на крыльце, смеясь, кто-то рассказывал:
— Дак я и говорю, едет это Адольф по дороге за нашей Слободкой, а там мужик поле пашет под зябь. Дутик, может, слыхал? Ну, и, как это бывает, на заворотах плуг руками приподнять не хочет. Ленится. Дорогу, опять же, ковыряет. Известно, Адольфу тряско по такой дороге ехать. Вот он и подзывает Дутика к себе. Говорит: «Я тебя сейчас научу, как поле пахать, мать твою так!» — да шомполом его, шомполом.
— Ну, что шомполом протянул, это не диво, — согласился кто-то другой, — с шомполом он не расстается, может, даже и спит с ним, а вот что материт… У немцев же не такая ругань, как у русских.
— Зато другая есть. Как это?…
— А, у них одно: гунд да гунд, швайн да швайн. Захар Довгаль прислушался к голосам на крыльце, вызывающе усмехнулся.
— Вот как легенды складывают. Обыкновенный садист и самодур, а его овечьи души за рачительного хозяина выдают.
— Ладно, нехай некоторые тешатся, пока самим не попало от Адольфа, — подмигнул ему Зазыба и мягко взял за локоть. — Лучше скажи, как вы там в своей Гонче?
— Да небось хуже, чем вы в Веремейках. Не успели поделить хозяйство. Так и живем колхозом. А я, вишь, председатель. Вот зараз послухаем, что нам Гуфельд скажет, какие у него планы на наш счет. А тебя что, старостой веремейковцы выбрали?
— Нет, бог миловал. Да и вообще не занимались еще таким делом, как выборы новой власти. Обходимся одним полицейским.
— После совещания ты не торопись, посидим где нибудь вместе, у меня дело к тебе, да не для чужих ушей.
Приехавших на совещание позвали в комендатуру.
— Пошли и мы, — сказал Захар Довгаль.
— Пускай другие зайдут, а мы успеем.
— Не боишься, что позанимают места? — шутя спросил Довгаль.
— Ничего, постоим.
Когда-то, лет пятнадцать назад, здание это перевезли в Бабиновичи от Полужа, правого притока Беседи, где его оборудовали под мельницу. Но не кончили. Когда в местечке понадобился второй дом для сельсовета, почти уже готовую мельницу разобрали и переправили на лошадях сюда, перестроив изнутри согласно новой планировке. Теперь в нем был большой зал, в котором проходили сессии сельского Совета и разные другие торжества, а также приемная, где сидел секретарь Совета, и кабинет председателя — просторная комната в три окна по одной стене. Прежде чем попасть в зал заседаний, кстати, как и в кабинет председателя, нужно было пройти через приемную, перегороженную, совсем как в сберегательной кассе или на почте, барьером с замысловато выточенными деревянными балясинами.
Немцы не изменили внутреннего устройства, оставили все, как было. Разница только в том, что за перегородкой в приемной теперь сидел немец в чине унтер-офицера, а кабинет председателя занимал Гуфельд.
Новые хозяева дома были приветливо снисходительны, при входе в зал стоял даже молодой солдат, показывающий дорогу гостям, мол, не смущайтесь, проходите.
Рассаживались по рядам долго и шумно, тем более что никто не торопил и не мешал. Даже когда они все расселись и, казалось, угомонились уже и в зале воцарилась относительная тишина, им еще долго пришлось ждать коменданта. Наконец порог переступили друг за другом двое мужчин. Один был в штатском, среднего роста и, видимо, средних лет, во всяком случае, молодым назвать его нельзя было даже на первый, весьма мимолетный взгляд… Казалось, он совсем без интереса обвел темными глазами зал. Но равнодушие его было обманным, внимательному человеку довольно было почувствовать на себе этот вроде бы нелюбопытный взгляд, чтобы убедиться в обратном — за внешним безразличием в глубине глаз таилась та особая зоркость, та проницательность, которая позволяет мгновенно оценить и попять многое. Второй немец был военным. Этот немец от штатского отличался внешней подобранностью, разумеется, как и надлежит военному, несмотря па полноту сорокалетнего мужчины, в нем даже по виду чувствовались живость и сноровка человека, который пока ни от чего в жизни не собирается отказываться. Войдя в зал, он сразу чему-то улыбнулся и первым двинулся от дверей по узкому проходу с левой стороны к длинному столу на помосте, который напоминал низкую сцену. По тому, что в руке военный держал, словно хлыст, обыкновенный шомпол от пехот— пой винтовки, нетрудно было догадаться — ото комендант Гуфельд.
Не отрывая глаз от коменданта, Зазыба вдруг вспомнил, как в начале оккупации вообразил было Гуфельда… немецким коммунистом… Могло же такое прийти в голову!… От ото» прошлой несообразности у пего даже сделалось горячо внутри, где-то под ложечкой.
Тем временем комендант остановился за столом, как раз в центре, и взмахнул над самой столешницей шомполом, видно, но привычке, но присутствующими этот жест был воспринят как угроза.
— Добры дзень, панове, — картавя, поздоровался по-белорусски комендант, собрав на своем чуть ли не квадратном лбу глубокие морщины, будто ему стоило большого напряжения сказать это; он, видно, собирался и дальше говорить по-белорусски, но не смог отыскать в своей памяти нужных слов, а может, забыл начало речи, беспомощно засмеялся и обратился к штатскому, сидящему сбоку, что-то тихо говоря ему по-своему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93