— ты любишь детей? Хочу предупредить, у меня будет много детей, потому что я много грешу, а дети искупляют грехи, а ты не знал? Ты тоже — искупление чужого греха, весь мир на этом держится — женщины грешат, потом искупляют грехи, потом искупленные грехи вырастают и тоже начинают грешить, не обращай внимания, я всегда много болтаю, когда волнуюсь… Помнишь, когда я увидела тебя в первый раз, я болтала без умолку, ты заметил?.. Ты подошел, такой отрешенный, совсем неземной, щеки — горят!., а губы… Нет, мы не будем целоваться в губы, это потом, когда я решу все проблемы с мужем, а ты ко мне приедешь, и я буду свободна, вот тогда… Это наше такси? Спроси, нет, подожди, подержи ребенка, кажется, я забыла справку… вот она. Ты что? Ты боишься взять в руки моего мальчика? Ну и что, что нет имени, он будет просто мальчиком еще целый месяц, выбирай, какое хочешь! Что?..”
Коля сказал, что хочет взять ее на руки, а ребенка пусть пока подержит таксист, ну пожалуйста, только одну минуточку…
Это чертово Подмоклово обнаружилось только на карте Тульской области, на других картах его не было и в помине, и Коле уже стало казаться, что она исчезла, похищенная “логиколдуном”, забрав с собой вылупившийся из живота мир.
Вернувшиеся родители обнаружили своего сына в совершенно невменяемом состоянии ума и тела, которое мама тут же назвала “инфантильностью, переходящей в дебилизм — а чего еще от него ожидать при подобном заработке!”, а отец ограничился осмотром вен на руках и ступнях Коли и общими рассуждениями на тему вреда и пользы онанизма.
Коля почти перестал с ними разговаривать, но пугал беспрестанно: нервно вздрагивал, путался ногами и спотыкался или вдруг впивался в кисть руки зубами до синих полуокружностей, застывал, наморщив лоб, спохватывался и интересовался, “какое сегодня число?!” (по три раза в день), “почему родители назвали его Колей, а не Петей, Гошей и т.д.?” и “когда вы придумали мне имя?” — это он спросил только один раз, как-то в понедельник за завтраком.
— Когда тебе было пять недель. Как только мне сказали, что я беременна, мы с твоим отцом придумали имя для мальчика и для девочки, — доверительно сообщила мама. — Я сразу же начала с тобой разговаривать, я гуляла, готовила или занималась уборкой и все тебе рассказывала, что делаю, что вижу!..
Узнав, что уже с шестой недели своего существования в животе мамы он поочередно назывался то Олесей, то Коляшей, Коля Сидоркин впал в истерическое похохатывание, постепенно перешедшее в надрывный кашель.
— А если бы у меня не было имени еще целый месяц после рождения? — поинтересовался Коля после похлопывания по спине и заглатывания настойки пустырника. — Как бы вы меня называли?
Родители растерянно переглянулись и взялись за руки — жест, не раз спасающий их в последние дни.
— Не знаю, — пожала плечами мама, — может быть, бегемотиком?.. — Она с мукой посмотрела на папу. Папа кивнул.
Коля застыл лицом, потом вдруг ткнул пальцем в лицо матери и злобно прошипел:
— Ты меня так называла, я знаю, ты меня так называла! Ты называла меня бегемотиком! Вы мне противны оба, вы, неудачники и извращенцы! Вы меня называли этим идиотским прозвищем при посторонних! Почему?!
— Успокойся, Коленька! — испугалась мама. — Ты был такой пухленький, такой упитанный… Какие посторонние?.. Никаких посторонних, мы жили тогда с твоей бабушкой, папиной мамой, и Антоном, его братом…
— Он тоже называл меня бе-ге-мо-ти-ком?! — Коля кривлялся и кричал, скидывая со стола посуду.
Потом вдруг затих и заперся у себя в комнате до вечера.
Вечером он вышел, умиротворенный и виноватый. Попросил прощения.
— Я не понял сразу, — объяснял Коля, поглаживая спину обнявшей его с радостными рыданиями мамы, — ей же всего двадцать шесть, она не могла жить с нами, она была еще девчонкой тогда, она еще не знала дядю Антона. Ходила в школу, влюблялась… наверное…
— Кто? — спрашивала мама, взяв лицо сына в ладони и потираясь мокрой щекой о его, вдруг удивившую легким покалыванием щетинки. — Кто ходил в школу? Кто влюблялся?
— Неважно. Прошло почти три месяца. Если не позвонит до конца недели, я поеду к ней сам. Папа, ты не знаешь, где можно достать пистолет? Или нет… яду! Лучше яду. Приеду — и сдохну у нее на пороге.
ПЕСНЯ
До Серпухова меня подвезли на милицейском “козлике”, как ласково называл свое сокровище шофер. После невыносимой тряски челюсть потом еще с полчаса отказывалась верить в незыблемость мира и продолжала подрагивать, при этом тут же постукивали зубы, а по позвоночнику проходила дрожь. Наверное, поэтому люди на платформе старались обойти меня подальше. Хотя… Трудно сказать. С одной стороны, конечно, после того как меня высадили у железнодорожного вокзала, я вздрагивала сначала через каждые тридцать секунд, потом через полторы минуты, потом, убедившись, что стою на твердой поверхности, и поверив в основательность платформы, я вздрагивала только через пять-семь минут. Но, с другой стороны, моя одежда… Снять уже слегка подсохшее шерстяное белье я отказалась категорически. Следователь Поспелов провел разъяснительную беседу среди обслуживающего персонала маленькой больницы, и мне были предоставлены в безвозмездное пользование: халат рабочий, синий, с оторванным карманом; телогрейка черная, ношенная много курящим человеком, зато с длинными рукавами, заменяющими варежки; рваная вязаная шапочка, вероятно, детская и, вероятно (не хотелось думать об этом), заменяющая до моего появления тряпку для вытирания пыли внутри батарей. Особое внимание, несомненно, привлекали валенки огромного размера и такой высоты, что коленкам в них невозможно было сгибаться, при ходьбе — прежде чем вытянуть несгибающуюся ногу вперед — приходилось делать ею полукруг в сторону. Был выбор. Был. Между этими валенками и резиновыми галошами, в которые для тепла мне предложили запихнуть много туалетной бумаги. Я выбрала валенки и ничуть не жалею. Если бы не блестящий металлический чемоданчик в моей правой руке, вон та кучка бомжей, распивающая в ожидании электрички подозрительное пойло из пластиковой бутылки, уже давно бы позвала меня к себе — я ловлю их любопытные взгляды.
Доковыляв до скамейки, я кое-как уселась, вытянув валенки вперед, и изучила билет, купленный мне шофером “козлика”. Проходящий мимо молодой мужчина вдруг сунул пустую бутылку от пива прямо в мой живот, спрятанный под мощной телогрейкой. Я еле успела ее подхватить, даже успела удивиться, прежде чем застыла глазами на мокром горлышке с лопнувшим пузырьком пены. Так, надо чем-то заняться, а то сейчас начнут кидать милостыню в оттопыренный карман. Посмотрим, кстати, что в кармане… Ставлю бутылку на землю, задираю повыше рукав телогрейки и лезу в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Коля сказал, что хочет взять ее на руки, а ребенка пусть пока подержит таксист, ну пожалуйста, только одну минуточку…
Это чертово Подмоклово обнаружилось только на карте Тульской области, на других картах его не было и в помине, и Коле уже стало казаться, что она исчезла, похищенная “логиколдуном”, забрав с собой вылупившийся из живота мир.
Вернувшиеся родители обнаружили своего сына в совершенно невменяемом состоянии ума и тела, которое мама тут же назвала “инфантильностью, переходящей в дебилизм — а чего еще от него ожидать при подобном заработке!”, а отец ограничился осмотром вен на руках и ступнях Коли и общими рассуждениями на тему вреда и пользы онанизма.
Коля почти перестал с ними разговаривать, но пугал беспрестанно: нервно вздрагивал, путался ногами и спотыкался или вдруг впивался в кисть руки зубами до синих полуокружностей, застывал, наморщив лоб, спохватывался и интересовался, “какое сегодня число?!” (по три раза в день), “почему родители назвали его Колей, а не Петей, Гошей и т.д.?” и “когда вы придумали мне имя?” — это он спросил только один раз, как-то в понедельник за завтраком.
— Когда тебе было пять недель. Как только мне сказали, что я беременна, мы с твоим отцом придумали имя для мальчика и для девочки, — доверительно сообщила мама. — Я сразу же начала с тобой разговаривать, я гуляла, готовила или занималась уборкой и все тебе рассказывала, что делаю, что вижу!..
Узнав, что уже с шестой недели своего существования в животе мамы он поочередно назывался то Олесей, то Коляшей, Коля Сидоркин впал в истерическое похохатывание, постепенно перешедшее в надрывный кашель.
— А если бы у меня не было имени еще целый месяц после рождения? — поинтересовался Коля после похлопывания по спине и заглатывания настойки пустырника. — Как бы вы меня называли?
Родители растерянно переглянулись и взялись за руки — жест, не раз спасающий их в последние дни.
— Не знаю, — пожала плечами мама, — может быть, бегемотиком?.. — Она с мукой посмотрела на папу. Папа кивнул.
Коля застыл лицом, потом вдруг ткнул пальцем в лицо матери и злобно прошипел:
— Ты меня так называла, я знаю, ты меня так называла! Ты называла меня бегемотиком! Вы мне противны оба, вы, неудачники и извращенцы! Вы меня называли этим идиотским прозвищем при посторонних! Почему?!
— Успокойся, Коленька! — испугалась мама. — Ты был такой пухленький, такой упитанный… Какие посторонние?.. Никаких посторонних, мы жили тогда с твоей бабушкой, папиной мамой, и Антоном, его братом…
— Он тоже называл меня бе-ге-мо-ти-ком?! — Коля кривлялся и кричал, скидывая со стола посуду.
Потом вдруг затих и заперся у себя в комнате до вечера.
Вечером он вышел, умиротворенный и виноватый. Попросил прощения.
— Я не понял сразу, — объяснял Коля, поглаживая спину обнявшей его с радостными рыданиями мамы, — ей же всего двадцать шесть, она не могла жить с нами, она была еще девчонкой тогда, она еще не знала дядю Антона. Ходила в школу, влюблялась… наверное…
— Кто? — спрашивала мама, взяв лицо сына в ладони и потираясь мокрой щекой о его, вдруг удивившую легким покалыванием щетинки. — Кто ходил в школу? Кто влюблялся?
— Неважно. Прошло почти три месяца. Если не позвонит до конца недели, я поеду к ней сам. Папа, ты не знаешь, где можно достать пистолет? Или нет… яду! Лучше яду. Приеду — и сдохну у нее на пороге.
ПЕСНЯ
До Серпухова меня подвезли на милицейском “козлике”, как ласково называл свое сокровище шофер. После невыносимой тряски челюсть потом еще с полчаса отказывалась верить в незыблемость мира и продолжала подрагивать, при этом тут же постукивали зубы, а по позвоночнику проходила дрожь. Наверное, поэтому люди на платформе старались обойти меня подальше. Хотя… Трудно сказать. С одной стороны, конечно, после того как меня высадили у железнодорожного вокзала, я вздрагивала сначала через каждые тридцать секунд, потом через полторы минуты, потом, убедившись, что стою на твердой поверхности, и поверив в основательность платформы, я вздрагивала только через пять-семь минут. Но, с другой стороны, моя одежда… Снять уже слегка подсохшее шерстяное белье я отказалась категорически. Следователь Поспелов провел разъяснительную беседу среди обслуживающего персонала маленькой больницы, и мне были предоставлены в безвозмездное пользование: халат рабочий, синий, с оторванным карманом; телогрейка черная, ношенная много курящим человеком, зато с длинными рукавами, заменяющими варежки; рваная вязаная шапочка, вероятно, детская и, вероятно (не хотелось думать об этом), заменяющая до моего появления тряпку для вытирания пыли внутри батарей. Особое внимание, несомненно, привлекали валенки огромного размера и такой высоты, что коленкам в них невозможно было сгибаться, при ходьбе — прежде чем вытянуть несгибающуюся ногу вперед — приходилось делать ею полукруг в сторону. Был выбор. Был. Между этими валенками и резиновыми галошами, в которые для тепла мне предложили запихнуть много туалетной бумаги. Я выбрала валенки и ничуть не жалею. Если бы не блестящий металлический чемоданчик в моей правой руке, вон та кучка бомжей, распивающая в ожидании электрички подозрительное пойло из пластиковой бутылки, уже давно бы позвала меня к себе — я ловлю их любопытные взгляды.
Доковыляв до скамейки, я кое-как уселась, вытянув валенки вперед, и изучила билет, купленный мне шофером “козлика”. Проходящий мимо молодой мужчина вдруг сунул пустую бутылку от пива прямо в мой живот, спрятанный под мощной телогрейкой. Я еле успела ее подхватить, даже успела удивиться, прежде чем застыла глазами на мокром горлышке с лопнувшим пузырьком пены. Так, надо чем-то заняться, а то сейчас начнут кидать милостыню в оттопыренный карман. Посмотрим, кстати, что в кармане… Ставлю бутылку на землю, задираю повыше рукав телогрейки и лезу в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82