А у других и это не получалось. Зато потом начинались преждевременные роды. И такой плод, как говорили врачи, был нежизнеспособен. От него можно было отказаться. И они отказывались. А Соломон Давидович брал их. Он даже спал в больнице, чтобы в случае чего… Такие дети чаще рождаются с врожденными пороками. Недоразвитыми слухом, зрением, умственными способностями, сердцем. И он старался все у них выправить.
– Теперь вроде бы вспомнил. У нас и правда было человек шесть Монь.
– А если девочка – то Маня. Он их потом передавал в Дом малютки, а оттуда – к нам. И следил, чтобы именно к нам, потому что очень уважал папу.
– Так что же наш Моня? – Андрей Кириллович все же перевел нить разговора на искомый объект.
– Если это он, то это был вообще человек особенный. Так сказать, типичный пример того, как мальчик на глазах всех остальных выстраивает самого себя. Да вы же его должны помнить, он и вас наверняка просил подсадить его на перекладину.
И Андрей Кириллович на самом деле смутно вспомнил какого-то мелкого хилятика, который часто стоял у перекладин и клянчил, чтобы старшие приподняли его. А потом, уцепившись, упорно подтягивался раз за разом. У них в каждом коридоре стояли по две перекладины и лежали на полу под ними маты. Он вспомнил вроде бы и еще случаи с этим же пацаненком. Андрей, тогда уже старший, встал пораньше, чтобы поготовиться в утренней тишине к экзамену. Погода за окном была премерзкая – дождь и ветер. А он вдруг увидел бегущего вокруг здания малыша в длинных темно-синих детдомовских трусах и майке. Оказалось, что этот малыш встает так рано каждое утро и пробегает по несколько кругов в любую погоду.
– Он же поступил к нам совсем слабеньким, и, знаете, ему даже свой рост удалось потом увеличить. Его забрали на спецобучение раньше всех. Протестировали, тогда только органы работали с американскими тестами, и увезли.
– Мне бы фотографии… Если есть, конечно, – попросил наконец Андрей Кириллович.
– Сейчас-сейчас посмотрим. – И дочь сняла с полки несколько альбомов. – Как раз эти годы. Тут они обязательно должны быть… Сейчас найду…
Она стала листать первый из них, наткнулась на пустую страницу и открыла второй. Во втором, где-то посередине, тоже половина страницы была пустой. И в третьем – тоже.
– Интересное дело! Я их видела совсем недавно, – растерянно проговорила она, отставляя альбомы в сторону. – Нет фотографий. Странно просто! Куда они могли деться?
– Вы никому альбомы не отдавали?
– Да нет, никому. Да и кому они могут понадобиться, кроме нас?! Ничего не понимаю! – Она была расстроена всерьез.
– Ну хорошо, если найдутся, а они наверняка найдутся, вы позвоните мне. – Андрей Кириллович оставил свои телефоны. – А я запишу, как его звали, этого мальчика.
– Соломон Зельцер. Отчества я не помню. Отчества Соломон Давидович давал разные, по именам православных святых, в зависимости от дня.
– Конгломерат какой-то!
– Да ему сколько раз говорили: «Соломон Давидович, вы – замечательный специалист, вас уважают, у вас мировая слава, – он же стал потом академиком, – но зачем вы детям-то своим именами жизнь портите!» А он рассмеется и следующего опять Моней назовет.
Андрей Кириллович записал имена воспитанников, которые, по воспоминаниям дочери, могли хорошо помнить этого Моню-Скунса, потом дал несколько полезных советов по житейским делам, сказал, что даже пришлет в помощь своего знакомого адвоката, и на этом распрощался.
Итог посещения оказался близким к нулю.
Он возвращался в офис и с печалью думал о том, как эта быстрая веселая девочка уже состарилась.
Идолище требует жертв
Прошло три дня, но в жизни Ольги Журавлевой ничего страшного не случилось, и она даже почти забыла о надвигающихся неприятностях: о «визите троих» и назначении в гимназию нового директора. Начались выходные, и Ольга вздохнула. По крайней мере до понедельника можно быть спокойной относительно нового директора. А вот лесные братья скорее всего работают и по воскресеньям. У них, надо думать, ненормированный рабочий день. Но «пиджак» с подручными также не появился.
Однако чему быть, того не миновать. В понедельник в учительской появился вышедший с больничного Леня Казанцев. Он ни словом не упомянул о заявлении, только подал бухгалтеру больничный лист, на котором в графе «Заболевание» значилось: «Острое нервное переутомление». Он, как обычно, зашел в свой кабинет. Учителя затаили дыхание, ожидая, что будет делать без пяти минут бывший директор.
Леонид Яковлевич спокойно удалился в свой кабинет, собрал свои книги и другие вещи и сложил их на столе, а затем вернулся в учительскую.
– Стол-то найдется для меня? – спросил он. Все переглянулись. Свободного стола; разумеется, не было. Первой нашлась Ольга.
– Давай пока ко мне на стол. Я эту полку тебе освобожу и верхний ящик. А появится новый, он как раз вот сюда и влезет. Давай я тебе помогу книги переносить.
Все очнулись, только когда Леня с Ольгой принесли в учительскую первую партию пожитков пока еще директора.
В этот момент в учительскую ворвался Петя Сосновский и трагическим голосом произнес:
– Господа, я хочу сообщить вам пренеприятное известие!
Все замерли.
– Ну и какой он из себя? – спросила Алла Александровна.
– Чистый крокодил! – ответил историк.
– Чистый крокодил во всех случаях предпочтительнее грязного, – философски заметил Алик Поливанов.
– Идет! – Петр Иванович прижал палец к губам. – Надо встретить его достойно. По коням!
Все бросились каждый к своему столу и углубились в первые попавшиеся печатные материалы. Аллочка сунула в стол чашку, Петя на всякий случай повернул лицом к стене бюстик Зевса-громовержца.
Дверь распахнулась, и на пороге возник плотный мужчина лет пятидесяти с лишним, в сером, застегнутом на все пуговицы костюме, белой рубашке и галстуке. Казалось бы, такой наряд должен был придавать ему сходство с новым русским, но этого не происходило. Костюм был сшит лет пятнадцать назад фабрикой «Большевичка», причем его обладатель был в те времена чуть менее толстым. Поэтому новый директор производил впечатление скорее тщательно скрываемой бедности. Но жалости он не вызывал. Тому виной было лицо – глупое и одновременно напыщенно-солидное. Короче, пришел-таки крокодил.
– Здравствуйте, – громко сказал он и запнулся. Товарищи – несовременно и политически неверно, а господа – как-то несуразно.
– Здравствуйте, – кивнули все.
– Я новый директор этой гимназии, – очень торжественно сказал крокодил. – Меня зовут Аркадий Петрович Домашнев. Прошу любить и жаловать.
Легкомысленная Аллочка подозрительно закашлялась, остальные смотрели сурово.
Ольга первой поднялась из-за стола:
– Добро пожаловать, Аркадий Петрович, позвольте вам представить наш педагогический коллектив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Теперь вроде бы вспомнил. У нас и правда было человек шесть Монь.
– А если девочка – то Маня. Он их потом передавал в Дом малютки, а оттуда – к нам. И следил, чтобы именно к нам, потому что очень уважал папу.
– Так что же наш Моня? – Андрей Кириллович все же перевел нить разговора на искомый объект.
– Если это он, то это был вообще человек особенный. Так сказать, типичный пример того, как мальчик на глазах всех остальных выстраивает самого себя. Да вы же его должны помнить, он и вас наверняка просил подсадить его на перекладину.
И Андрей Кириллович на самом деле смутно вспомнил какого-то мелкого хилятика, который часто стоял у перекладин и клянчил, чтобы старшие приподняли его. А потом, уцепившись, упорно подтягивался раз за разом. У них в каждом коридоре стояли по две перекладины и лежали на полу под ними маты. Он вспомнил вроде бы и еще случаи с этим же пацаненком. Андрей, тогда уже старший, встал пораньше, чтобы поготовиться в утренней тишине к экзамену. Погода за окном была премерзкая – дождь и ветер. А он вдруг увидел бегущего вокруг здания малыша в длинных темно-синих детдомовских трусах и майке. Оказалось, что этот малыш встает так рано каждое утро и пробегает по несколько кругов в любую погоду.
– Он же поступил к нам совсем слабеньким, и, знаете, ему даже свой рост удалось потом увеличить. Его забрали на спецобучение раньше всех. Протестировали, тогда только органы работали с американскими тестами, и увезли.
– Мне бы фотографии… Если есть, конечно, – попросил наконец Андрей Кириллович.
– Сейчас-сейчас посмотрим. – И дочь сняла с полки несколько альбомов. – Как раз эти годы. Тут они обязательно должны быть… Сейчас найду…
Она стала листать первый из них, наткнулась на пустую страницу и открыла второй. Во втором, где-то посередине, тоже половина страницы была пустой. И в третьем – тоже.
– Интересное дело! Я их видела совсем недавно, – растерянно проговорила она, отставляя альбомы в сторону. – Нет фотографий. Странно просто! Куда они могли деться?
– Вы никому альбомы не отдавали?
– Да нет, никому. Да и кому они могут понадобиться, кроме нас?! Ничего не понимаю! – Она была расстроена всерьез.
– Ну хорошо, если найдутся, а они наверняка найдутся, вы позвоните мне. – Андрей Кириллович оставил свои телефоны. – А я запишу, как его звали, этого мальчика.
– Соломон Зельцер. Отчества я не помню. Отчества Соломон Давидович давал разные, по именам православных святых, в зависимости от дня.
– Конгломерат какой-то!
– Да ему сколько раз говорили: «Соломон Давидович, вы – замечательный специалист, вас уважают, у вас мировая слава, – он же стал потом академиком, – но зачем вы детям-то своим именами жизнь портите!» А он рассмеется и следующего опять Моней назовет.
Андрей Кириллович записал имена воспитанников, которые, по воспоминаниям дочери, могли хорошо помнить этого Моню-Скунса, потом дал несколько полезных советов по житейским делам, сказал, что даже пришлет в помощь своего знакомого адвоката, и на этом распрощался.
Итог посещения оказался близким к нулю.
Он возвращался в офис и с печалью думал о том, как эта быстрая веселая девочка уже состарилась.
Идолище требует жертв
Прошло три дня, но в жизни Ольги Журавлевой ничего страшного не случилось, и она даже почти забыла о надвигающихся неприятностях: о «визите троих» и назначении в гимназию нового директора. Начались выходные, и Ольга вздохнула. По крайней мере до понедельника можно быть спокойной относительно нового директора. А вот лесные братья скорее всего работают и по воскресеньям. У них, надо думать, ненормированный рабочий день. Но «пиджак» с подручными также не появился.
Однако чему быть, того не миновать. В понедельник в учительской появился вышедший с больничного Леня Казанцев. Он ни словом не упомянул о заявлении, только подал бухгалтеру больничный лист, на котором в графе «Заболевание» значилось: «Острое нервное переутомление». Он, как обычно, зашел в свой кабинет. Учителя затаили дыхание, ожидая, что будет делать без пяти минут бывший директор.
Леонид Яковлевич спокойно удалился в свой кабинет, собрал свои книги и другие вещи и сложил их на столе, а затем вернулся в учительскую.
– Стол-то найдется для меня? – спросил он. Все переглянулись. Свободного стола; разумеется, не было. Первой нашлась Ольга.
– Давай пока ко мне на стол. Я эту полку тебе освобожу и верхний ящик. А появится новый, он как раз вот сюда и влезет. Давай я тебе помогу книги переносить.
Все очнулись, только когда Леня с Ольгой принесли в учительскую первую партию пожитков пока еще директора.
В этот момент в учительскую ворвался Петя Сосновский и трагическим голосом произнес:
– Господа, я хочу сообщить вам пренеприятное известие!
Все замерли.
– Ну и какой он из себя? – спросила Алла Александровна.
– Чистый крокодил! – ответил историк.
– Чистый крокодил во всех случаях предпочтительнее грязного, – философски заметил Алик Поливанов.
– Идет! – Петр Иванович прижал палец к губам. – Надо встретить его достойно. По коням!
Все бросились каждый к своему столу и углубились в первые попавшиеся печатные материалы. Аллочка сунула в стол чашку, Петя на всякий случай повернул лицом к стене бюстик Зевса-громовержца.
Дверь распахнулась, и на пороге возник плотный мужчина лет пятидесяти с лишним, в сером, застегнутом на все пуговицы костюме, белой рубашке и галстуке. Казалось бы, такой наряд должен был придавать ему сходство с новым русским, но этого не происходило. Костюм был сшит лет пятнадцать назад фабрикой «Большевичка», причем его обладатель был в те времена чуть менее толстым. Поэтому новый директор производил впечатление скорее тщательно скрываемой бедности. Но жалости он не вызывал. Тому виной было лицо – глупое и одновременно напыщенно-солидное. Короче, пришел-таки крокодил.
– Здравствуйте, – громко сказал он и запнулся. Товарищи – несовременно и политически неверно, а господа – как-то несуразно.
– Здравствуйте, – кивнули все.
– Я новый директор этой гимназии, – очень торжественно сказал крокодил. – Меня зовут Аркадий Петрович Домашнев. Прошу любить и жаловать.
Легкомысленная Аллочка подозрительно закашлялась, остальные смотрели сурово.
Ольга первой поднялась из-за стола:
– Добро пожаловать, Аркадий Петрович, позвольте вам представить наш педагогический коллектив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98