— Вот истинный здравый смысл! — сказал он облегченно, меж тем как она уже снова вертелась перед зеркалом, оглядывая свой вечерний туалет.
— Я охотнее проводил бы ночь за ночью у тебя, — сознался он.
— Этого многие бы хотели, — сказала она, продолжая вертеться.
— Тут-то и кроется мое непостижимое раздвоение, — сказал он, вовсе не думая о ней.
Она же расхохоталась от души, невозмутимо и заразительно.
— Все равно тебе уже поздно меняться, — сказала она.
— Только ты не меняйся! — серьезно посоветовал Терра. — Ты безупречна, и как мать тоже. Береги наше возлюбленное дитя! — прибавил он умоляюще.
— Ты ходишь сюда лишь ради него, — заметила она в досаде. — Но что ты даешь ему, кроме твоих рискованных — ну, скажем, дурачеств? — закончила она первым попавшимся словом. — А я, старый друг, — добавила она, похлопывая себя по белоснежной шее, — я приспособляю его к себе.
Во время этой декларации на пороге появился мальчик. Терра вскочил от неожиданности: молодой человек во фраке. В черном он казался выше, хрупкость, изящество и нежность красок делали его похожим на переодетую девушку. Он помог матери накинуть манто Она взяла его под руку. Что за пара! Знатный юноша избрал себе в подруги многоопытную, но еще молодую женщину. То была пара, созданная для легких наслаждений, невозмутимая, неутомимая. Пара, за которой тянулись все взгляды, как за воплотившейся мечтой. Для каждого, в ком иссякал жизненный пыл, эта пара была прямо находкой. Ей цены не было.
— Желаю успеха, — пробормотал Терра.
— Можно сказать, что он мой сын? — спросила мать.
— Всем, что тебе свято, клянусь: нельзя! — сказал Терра. — И все это для господина доктора Мерзера? — спросил он.
У обоих губы сложились в пренебрежительную гримасу.
— Есть и другие кавалеры, — сказал пятнадцатилетний юноша и удалился со своей дамой.
— Это начало конца! — вскричал Терра спустя долгое время. Он был один и говорил вслух. — Ты этого хотел, прохвост! Коварный прохвост, ты щедро снабжаешь деньгами мать, чтобы она загубила и убрала с твоего пути твое собственное дитя. Ты боишься этого юноши. Он не чета тебе, он может стать наглядным доказательством твоей неудавшейся жизни. Подлый убийца, ты толкаешь его, снабдив деньгами, в первую попавшуюся пропасть!
Самообвинения сыпались градом. Но когда все было сказано: «В какой же момент следовало отнять его у матери?» И он решил про себя: «Такого момента не было. Мой Клаудиус — сын кокотки. В белокурой головке моего малыша, к которой я некогда прижимался лицом, всегда было темно. А почему бы только в головке? Должно быть, и в сердце у него тоже темно? Нет, я не в силах был изменить ни головы, ни сердца. Из мальчика, который послушно терпел меня и выжидал, вырос юноша и стал моим врагом. Но при этом я не шутя подозреваю, что, несмотря на все, мы любим друг друга… Судьба, свершай свой путь!» — закончил он и ушел.
«Моя старая приятельница советует мне быть, как все! Пусть лучше оглянется на себя! Едем!» Он сел в свой автомобиль и поехал в Либвальде.

Что за путешествия зимними ночами ради часового свидания! Опасность была несравненно больше, чем если бы Алиса просто принимала его у себя в красной гостиной. Страх перед супругом? Не в этом дело. Но пусть супруг потеряет след, пусть, еще лучше, потеряет разум. Его шпионы, наверное, донесут ему, где происходят встречи, но они не раскроют ему смысла прогулок по грязи в самых неожиданных местах. Терра думал: «Собственно, все наши стремления сводятся к тому, чтобы он не мог сомневаться в нашей физической невинности? Мы совершаем самый ловкий обман, ибо он соответствует истине. Как тут распутаться какому-то Толлебену! Он, не задумываясь, предпочел бы, чтобы мы обманывали его попросту. Никакой улики. Он не может рассчитывать даже на такое реальное оскорбление, как в случае с Мангольфом. Дьявольски скомбинированный план, чтобы человек с подобной самоуверенностью лишился рассудка».
В этот миг посреди пустого шоссе, где завывает ветер, он ненавидел Алису. «Как можно до такой степени подчиниться женщине! Мужчина должен сохранить за собой хотя бы возможность борьбы. В сущности я больше уважаю Толлебена, чем эту женщину… Что, если повернуть назад?»
Но едва он вошел в парк Либвальде, как раскаяние овладело им. Деревья кряхтели и скрипели под ветром, влажная листва змеилась в темноте, студено журчала вода. «Все это хранит мою Алису, среди глухой пустынной непогоды я ищу мою Алису!»
Он выбрался на аллею, на большую аллею между террасой и рекой. Быть может, она стоит под деревьями в глубокой тьме, и те же докучные мысли сковывают ее и она не хочет знать, что он идет к ней?
На берегу реки тропинки пересекают сухой кустарник — все такое же безотрадное место! Колючки задевают его, так узок проход, в вязкой глине тонут ноги: здесь когда-то небо точно разверзлось перед ним. А вот и узкое пространство между кустами — и, скорчившись, растопырив узловатые руки, звероподобный силуэт дерева! Эмблема убийства. Терра узнавал все вновь. За кустами клокочет и бурлит вода, подобно проливающейся крови! Здесь он хотел убить ее и умереть вместе с ней. Но здесь все только началось… «Здесь я найду мою Алису!»
Она металась взад и вперед в темноте, как в тенетах. Ему пришлось дотронуться до нее; она ничего не видела и не слышала в тенетах своих мыслей.
— Сколько мы перестрадали с тех пор и доныне! — воскликнула она. — Как отплатить за это людям?
Он бережно обнял ее.
— Ты только что из Ниццы? Мою Алису окружала там сияющая синева, и оттуда она поспешила вернуться прямо сюда, в эти печальные места. Ради меня, Алиса, ради меня?
Она покоилась в его объятиях, сомкнув глаза.
— Я бежала в Ниццу. Мне все время хочется убежать, но для меня нет прибежища. Одну ночь я пролежала там без сна, проклиная все. Потом вернулась. Возьми меня!
Он опустился перед ней на колени в грязь. Но она отвернулась, плотно сомкнув глаза; он встал, а она так и не пошевелилась.
Идя по аллее, они заметили далеко впереди слабое поблескиванье — калитка парка.
— Сюда мы бежали когда-то, потом разом остановились и едва перевели дух. Открыта она сегодня?
— Она всегда была открыта, но ты не увез меня.
— Так запрем же ее наконец! — сказал он. — И останемся на ночь в Либвальде.
— Поздно! — сказала она, не останавливаясь, но он преградил ей путь.
— Так больше нельзя. Все это превосходно — твоя непорочная месть, разговоры о самоуважении и о нашей исключительности, — но в один прекрасный день становишься просто человеком. В доме темно, ключ у тебя. Твой приятель-сторож ничего не услышит, а если жена разбудит его, он скажет, что мы привидения.
— Эту зиму дом был необитаем. Не надо в холодный дом! Если хочешь, лучше к тебе. — Этим она заставила его отпустить ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158