— Я еще не все рассказал, — продолжал Транд. — Моя мать пошла к епископу Гримкелю и потребовала, чтобы он ей объяснил, почему он объявил Олава святым.
Епископ взял на себя вину конунга за жестокие расправы с теми, кто отказывался принять крещение, да и не только с ними. Конунг искал путь к Господу Богу, сказал он. Епископ Гримкель не осмеливался сдерживать конунга Олава, когда тот был особенно ретив, ибо опасался отвратить душу конунга от христианства и тем самым положить конец крещению страны.
Получилось, что мы, слуги Божьи, как будто пожертвовали вечным спасением конунга ради победы христианской веры, сказал он. Но Бог читал в душе конунга Олава лучше, чем мы.
Транд замолчал, глядя перед собой.
— Я помню, мать говорила мне о жестокой борьбе, которая, должно быть, происходила в душе конунга, прежде чем он отбросил меч и положился на волю Божью, — сказал наконец Транд.
Наступила тишина. Ее нарушил Петр.
— Конунг Олав был святой, — сказал он, и в голосе его не слышалось ни тени сомнения. — Священники принесли его в жертву, а Господь забрал к себе, послав мученическую смерть.
Опять наступило молчание.
— Я хотел убрать из церкви его раку, — сказал Олав задумчиво, — но теперь не сделаю этого. Хотя мне и не по душе, что людям вбивают в голову, будто он лежит в раке, словно живой.
— Уже двадцать лет как никто никого не обманывает, утверждая, будто подстригает волосы и ногти святому, — сказал епископ. — И ключ от раки заброшен в море. Я думаю, Олав сын Харальда, что если сейчас начать ворошить все это, то будет больше вреда, чем пользы.
— Возможно, и так, — согласился Олав. — А как быть с разговорами о чудесах и о кротости конунга Олава?
— Я не уверен, что в наших силах помешать людям говорить о чудесах Олава Святого, — сказал епископ. — К тому же не все чудеса выдуманы. А рассказы о его кротости поучительны, люди должны знать, каким следует быть истинному христианину.
— Пусть будет по-вашему, епископ Бьярнвард, — сказал Олав после долгого, раздумья. Он встал, подошел к Транду и протянул ему руку.
Транд тоже встал, однако он не сразу ответил на рукопожатие.
Все ушли, но Олав остался у Эллисив.
— Наверное, рассказы об Олаве Святом поучительны и для меня, — сказал он ей.
— Попробуй стать таким конунгом, какой не вышел из него, — посоветовала Эллисив. — С чего ты начнешь?
Олав задумался.
— По-моему, в «Откровенных Висах» Сигват скальд дал конунгу Магнусу хороший совет.
— Ты имеешь в виду вису:

Мир и богатым и бедным дай по закону, конунг!
Хёвдинг, держи свое слово, будь справедлив и щедр!

— Да, именно эту. Только боюсь, мне не хватит кротости. Пока, я чувствую, мне ее недостает. — Он посмотрел на нее таким взглядом, что она побоялась истолковать его значение.
— Возможно, кротость придет с годами, — сказала она.
— Не знаю. К тебе она пришла?
— Нет, — призналась Эллисив.
Он засмеялся.
— Хорошо, что хоть ты не лжешь, — сказал он.

На другой день Эллисив нашла Транда и сказала, что хочет поговорить с ним.
— О чем? — спросил он.
— Об Августине и Иоанне Златоусте, — ответила она.
— Допустим, что так. — И Транд пошел с нею. Они поднялись по длинному склону холма, выходившему на западный берег острова.
Было ясно и почти безветренно. Только теперь, когда вскоре предстояло расстаться с Боргом, Эллисив поняла, что привязалась к этому острову.
В солнечных лучах мелькали чайки. Вспугнутый кулик-сорока слетел с гнезда и кружил над самой землей с жалобными криками, С куликом-сорокой Эллисив подружилась еще на Сэле, тогда ей казалось, что эта толстенькая птичка с черно-белым оперением, красным клювом и чудными розовыми лапками была как будто здешним придворным шутом.
Они поднялись на вершину холма, которая была усеяна розоватыми цветами, цветов было столько, что приходилось наступать на них.
Эллисив и Транд остановились над обрывом.
Далеко внизу волны, никогда не ведавшие покоя, накатывали на золотисто-коричневые скалы — с шипением вскипала пена.
С отвесных скал доносился шум, гам, хриплые крики — там гнездились чайки, бакланы и чистики.
Они сели на самой крутизне, где небо и море сходились с этим грозным обрывом. И долго сидели молча.
— Так что же ты хотела сказать об Августине и Иоанне Златоусте? — спросил наконец Транд.
— О них ничего. Я хотела поговорить о тебе и об Олаве.
— Я так и думал.
— Я не верю в твою ненависть, — сказала она. — Ты обижен, и на расстоянии тебе кажется, что ты действительно ненавидишь. Но когда ты ближе сходишься с человеком, у тебя уже не хватает злобы. Ведь ты же добрый.
— Наверное, ты права. — Он смотрел на гагу, которая покачивалась на волнах. — Но если я даже на ненависть не способен, что же тогда остается от моей жизни? — спросил он вдруг. — Горстка тлена?
— Примерно то же самое остается от любой жизни, когда поживешь достаточно долго и оглянешься назад, — ответила она.
— Иными словами, ты хочешь сказать: видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа!
— Горькие слова. Откуда они?
— Из Екклесиаста.
Эллисив задумалась.
— Осенью я бы сказала на это: истинно так. Но теперь — нет. Я…
Он перебил ее:
— Только не вздумай меня утешать: не трать время впустую.
— Как же мне, несчастной, быть? — спросила Эллисив. — Ты так помог мне, а я не могу вернуть тебе долг.
— Молись за меня.
Он встал и подал ей руку, чтобы помочь подняться.
Мгновение они стояли друг перед другом. У Эллисив мелькнуло одно воспоминание, она напрягла память, и потянулись цепочкой слово за словом:

Где цветы скрываются всю зиму?
И куда плоды уходят с веток?
Можно ль их увидеть в зимний холод?
Но мы знаем: все проснется снова на земле
по воле Всеблагого, что из праха мертвых воскрешает так же,
как давал им прежде жизнь.

Это были те самые стихи, которыми он пытался утешить ее после смерти Марии.
Транд молчал.
— Ты не веришь, что тот, кому под силу воскресить умерших, кто воскрешает весь мир после зимнего сна, может сотворить и новую весну в жизни одного смертного? — спросила она.
Когда они шли обратно, ей казалось, что тьма у него в душе подобна черному провалу среди яркого света и бурлящей жизни.


Приближался день Великомучеников с Сэлы . Был вечер, завтра, если будет попутный ветер, они покинут Оркнейские острова.
Олав несколько раз подолгу беседовал с епископом Бьярнвардом, иногда Эллисив участвовала в их беседе.
Бьярнвард считал, что, если сыновья конунга не смогут править вместе, им следует разделить страну между собой и заключить друг с другом союз. Олав думал так же — он не видел более разумного способа уладить это непростое дело.
От людей, приплывших на торговых судах, они узнали, что конунг Магнус находится в Нидаросе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62