— Тогда я тоже могу это сделать, — сказал молодой человек, подойдя еще ближе. — У вас здесь привилегии? Потому что, как я заметил, вы уходите и приходите когда хотите.
— Я не принадлежу к этому монастырю, я из Шрусбери. Здесь у меня больной, которого я лечу. Он — мое оправдание за нарушение режима. Вы видели его во время боя — та самая смятенная душа, которая с риском для жизни дала Иву возможность выскользнуть из рук предводителя разбойников.
— Я у него в большом долгу. — Голос у Оливье был низкий, а тон серьезный и уверенный. — И у вас тоже — ведь вы, я полагаю, тот брат, к которому сразу побежал мальчик, тот, который первым доставил его невредимым в этот монастырь. Я не помню ваше имя, но Ив его называл.
— Меня зовут Кадфаэль. Подождите минутку, я выгляну, нет ли кого во дворе… — При свете последнего догорающего факела монах оглядел пустой двор, исчерченный черно-белыми узорами. Все было тихо. — Пойдемте! — сказал он. — Позвольте предложить вам для ожидания место потеплее, хоть и не такое святое. Я бы посоветовал вам отправляться в путь, пока братья на заутрене. Привратник тогда тоже будет в церкви, а я смогу спокойно выпустить вас через калитку. Но где ваши лошади?
— Они поблизости, в надежном месте, — спокойно ответил Оливье. — Со мной мальчик, сирота из Уитбейча, — он и присматривает за ними. Он подождет, пока мы не придем. Я иду с вами, брат Кадфаэль. — Он с трудом произнес это непривычное имя, находя его звучание странным. Затем тихонько рассмеялся, доверчиво подавая руку, чтобы Кадфаэль вел его, куда считает нужным. Так, рука в руке, они вышли во двор и направились к лазарету.
В своей палате брат Элиас спал, вытянувшись на спине и сложив на груди худые руки. Монах лежал величественный и спокойный, с красивым и безмятежным лицом. Он походил на фигуру на надгробии, высеченную так, чтобы польстить покойному. Слышалось ровное дыхание, и спал он крепко, как ребенок. Брат Элиас вбирал благодать, исцелявшую его тело, и больше не приписывал себе чужую вину.
Заглянув в келью больного, Кадфаэль подумал, что теперь больше нет нужды беспокоиться о брате Элиасе. Он тихонько закрыл за собой дверь и расположился вместе с гостем в тускло освещенной передней. Оставалось часа два до полуночи и заутрени.
Пустая маленькая комната, освещенная единственной свечой, в этот поздний час создавала доверительную атмосферу общей тайны. Им было спокойно вместе, молодому человеку и пожилому монаху, которые с любопытством рассматривали друг друга. Их не тяготило затянувшееся молчание, а когда они говорили, голоса их звучали тихо и задумчиво. Казалось, что они знают друг друга всю жизнь. Всю жизнь? Но одному из них не больше двадцати пяти — двадцати шести, и он чужестранец.
— Возможно, вам предстоит опасное путешествие, — заметил Кадфаэль. — На вашем месте я бы избегал больших дорог после Леоминстера и не заезжал в Херефорд.
Он увлекся и стал подробно излагать маршрут, который он выбрал бы сам. Он даже чертил угольком на каменном полу. Наклонившись, молодой человек внимательно слушал, а затем, вскинув голову, посмотрел на Кадфаэля с ослепительной улыбкой. Все в нем было необычным и волнующим, и время от времени у Кадфаэля перехватывало дыхание от мимолетного проблеска чего-то знакомого, но настолько далекого, что иллюзия исчезала, прежде чем он мог вспомнить, где и когда это было.
— Вы все это делаете по доброте душевной, — сказал Оливье, улыбнувшись не без вызова и в то же время ласково, — ничего обо мне не зная! Как вы можете быть уверены, что я выполню только это поручение, не попытавшись воспользоваться им в интересах своего господина и императрицы?
— Но ведь мне кое-что о вас известно, и даже больше, чем вы думаете. Вас зовут Оливье Британец, и вы прибыли из Триполи вместе с Лораном д'Анже. Я знаю, что вы служите у него уже шесть лет в качестве его оруженосца, которому он доверяет больше всех. Знаю, что вы родились в Сирии, от сирийки и франкского рыцаря, и что отправились в Иерусалим, чтобы принять веру отца и стать крестоносцем. «И я знаю еще больше», — подумал он, вспомнив восторженное выражение лица девушки, когда она восхваляла своего паладина. — Я знаю, — сказал он вслух, — что Эрмина Хьюгонин, которая стоит того, чтобы ее завоевать, отдала вам сердце и не отступится от вас. И я вижу по вашему взгляду и вспыхнувшим щекам, что вы тоже отдали ей сердце и не станете считать себя ниже ее и никому не позволите воздвигнуть между вами барьер — неважно, при каких обстоятельствах вы появились на свет. А ведь у вас на пути может встать ее героический дядя, ваш господин!
— Она действительно вам доверяет! — воскликнул Оливье и посмотрел на Кадфаэля гордым и сосредоточенным взглядом.
— Да, я так думаю, и вы тоже можете мне доверять. Вы здесь с почетным и опасным поручением и прекрасно с ним справились. Я на вашей стороне — и на стороне этих сирот. Я видел, как вы все трое мужественны и благородны.
— Но несмотря на все это, — с печальной усмешкой сказал Оливье, — она несколько обманула вас и сама обманулась. Для нее каждый франкский солдат, участвовавший в Крестовом походе, — никак не меньше, чем благородный рыцарь. А большая часть их — всего-навсего сбежавшие младшие сыновья, или романтически настроенные простолюдины, или мошенники, недалеко ушедшие от тех, что грабят на большой дороге или взламывают ящики для церковных пожертвований. Не хуже, чем большинство людей, но и не лучше. И мой отец был не рыцарем, а простым солдатом, который воевал под началом Годфрида Болонского и Роберта Нормандского. А моя мать была бедной вдовой, хозяйкой ларька на рынке в Антиохии. А я — незаконнорожденный, зачатый перед их расставанием, оказавшийся между двумя верами и двумя народами. Но несмотря на все это, она была красивая и любящая, а он — по ее рассказам — храбрый и добрый, и я считаю, что мне повезло с родителями и я равен любому благородному человеку. И я докажу это родне Эрмины, и они это признают и отдадут мне ее! — Его глубокий тихий голос говорил о большой внутренней силе, а лицо с ястребиными чертами было страстным и серьезным. Наконец Оливье перевел дух и улыбнулся. — Не знаю, брат Кадфаэль, почему я вам все это рассказываю, — возможно, потому, что понял: вы к ней хорошо относитесь и желаете ей того будущего, которого она заслуживает. Мне бы хотелось, чтобы вы остались обо мне хорошего мнения.
— Я сам простой человек, — сказал Кадфаэль, ободряя его. — А ваша мать умерла?
— Иначе я бы ее не покинул. Она умерла, когда мне было четырнадцать лет.
— А ваш отец?
— Я никогда не знал его, а он — меня. Он отплыл из гавани Святого Симеона в Англию после их последней встречи и так и не узнал, что у него родился сын. Он был ее возлюбленным задолго до того — еще когда он только прибыл в Сирию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62