Наступила тишина, нарушаемая лишь понимающими смешками, мы же старались, глотая эту горькую пилюлю, делать хорошую мину.
— А что такое условия конкуренции? — спросила меня миссис Мэйкли.
— Те, например, в которых живем мы, — ответил я.
— Ах вот как! — воскликнула она. — Мне кажется, что мистера Гомоса вряд ли можно назвать джентльменом, если он позволяет себе говорить такие вещи американцам. Постойте! Спросите-ка его, распространяется ли это правило и на дам?
Чувствуя, что негодование придает мне силы, я встал и спросил:
— Если я вас правильно понял, получается, что при существовавших у вас прежде условиях конкуренции женщинам также не удавалось быть леди?
Когда я сел, профессор одобрительно кивнул мне.
— Вы здорово его подковырнули, — зашептал он. — Зависть берет.
Альтрурец задумался на минуту и затем ответил:
— Нет, я бы этого не сказал. Из дошедших до нас исторических сведений относительно условий, существовавших в нашей стране в те времена, мы знаем, что на подавляющем большинстве женщин эти условия почти не отражались. Они создали маленький альтруистический доминион в самом центре эгоистической империи, и, хотя никто из них не был свободен от светских предрассудков и амбиций, тем не менее, каждая женщина имела все основания называться леди. Ее устремления не были себялюбивы, и первая мысль почти всегда была о других.
Миссис Мэйкли вскочила и бурно зааплодировала, ударяя веером по ладони левой руки.
— Ура! Ура! Ура! Да здравствует мистер Гомос! — закричала она. Это приветствие подхватила вся женская часть аудитории, а за ними местные жители и путевые рабочие. Как мне кажется, эти молодцы присоединили свои голоса просто шутки ради, но кричали они очень экспансивно и впредь, лишь только миссис Мэйкли начинала аплодировать, дружным ревом поддерживали ее.
Пересказать точно то, что поведал нам альтрурец о своей стране, невозможно. Скажу лишь, что рассказывал он все менее и менее правдоподобные вещи, а также позволял себе чрезвычайно оскорбительные выпады против нашей страны. Кто-то спросил его, участвует ли Альтрурия в войнах, на что он ответил:
— Само название нашей страны говорит о том, что войн мы не ведем. Во времена Эволюции наша страна занимала пропорционально то же положение по отношению к остальному континенту, какое занимают Северо-Американские Соединенные Штаты по отношению к вашему континенту. Эгоистические государства к северу и к югу от нашей страны образовали оборонительно-наступательный союз против нас, с целью задушить новое альтруистическое содружество, и объявили нам войну. Но на границе их встретило все население Альтрурии; люди были вооружены и весьма воинственно настроены — это у них осталось от недавних дней конкуренции и монополии, когда войны следовали одна за другой. Оказавшись перед лицом столь внушительной силы, соседи наши сочли за лучшее вступить в переговоры и впредь уж не беспокоили нас. Позднее, насмотревшись на нашу цивилизацию, они и вовсе решили соединить с нами свою судьбу — и политически и экономически. В настоящее время весь наш континент придерживается альтрурианских воззрений.
Систему береговой обороны мы сохраняли долго, но и ее уже достаточно давно упразднили, потому что верим в то, что в стране, где жизнь каждого гражданина является залогом ее безопасности, не страшен внешний враг.
В этом, так же и как во всех других отношениях, мы считаем себя верными последователями Иисуса Христа. Мы стараемся во всем следовать его учению, так же, как следовал ему Он. У нас есть определенные ритуалы, но нет определенного вероучения, и наши религиозные расхождения носят чаще эстетический характер, иногда сказывается несхожесть темпераментов. Что же касается сути вероучения и богословия — тут мы все согласны. У нас нет твердой терминологии, так как мы — да и не только в этом случае — боимся облекать что-либо в слова, чтобы, сосредоточившись на них, не забыть о предмете. Мы ценим все подлинное и потому предпочитаем судить о человеке не по его устным изъявлениям, а по его жизни — только так мы можем убедиться в его истинной религиозности.
Во время моего пребывания в вашей стране меня не раз спрашивали, в чем же истоки нашей сострадательности, отзывчивости, человеколюбия, милосердия, если нам неведомы не только нужда или страх перед ней, но даже экономическое неравенство. Наверное, постоянные невзгоды, которые приносят вам экономическое неравенство и нужда — или страх перед нуждой, — причина тому, что вы невольно ищете источник печали в этом направлении. Но, скажите, случалось ли вам когда-нибудь наблюдать более чуткое сострадание и нежную отзывчивость, более теплое человеколюбие и ангельское терпение, чем те, что проявляются в семье, где у всех всего поровну и никому не грозит нужда, пока у остальных есть чем поделиться. Еще раз повторяю, Альтрурия — это одна большая семья, и, поскольку все мы смертны, никто из нас не застрахован от возвышенной печали, уготованной людям Господом и столь не схожей с мелочными горестями, которые они создают себе сами. Болезни и смерть требуют от окружающих высокой бескорыстной любви, и те, кто стремится посвятить свою жизнь служению ближним, могут делать свое благородное дело, необремененные заботами и даже обязанностями, которые держат человека в своих тисках там, где каждый прежде всего должен думать о себе и о своих близких. О, поверьте мне, поверьте! Вам не познать чудесного восторга самопожертвования, если в вашей душе гнездится страх, как бы не принести заодно в жертву кого-то из близких. Вы не можете свободно — как мы — отдать себя служению страждущим, потому что в первую очередь вы должны заботиться о членах своей семьи.
— Есть одна вещь, — продолжал он, — к которой я даже не знаю как подойти.
Тут мы снова навострили уши. Я постарался взять себя в руки и не реагировать на возможные оскорбления, хоть меня так и передернуло, когда банкир бодро выкрикнул:
— Говорите все что хотите, мистер Гомос. Я, например, охотно послушаю все, что вы имеете сказать.
Но то, что мы услышали от альтрурца, было уж совсем неожиданно.
— Я вот что хотел сказать, — начал он, — стоило нам зажить праведной — как нам кажется — жизнью, то есть перестать перечить слову божьему в своих законах и обычаях, как страх смерти, когда-то тяготевший над нами, покинул наши сердца. Она так давно уже не вызывает мистического страха, что мыслится нам чем-то вполне естественным и справедливым. Теперь, когда из наших отношений ушла неприязнь и вражда, смерть уже больше не представляется нам такой жестокой. Пусть мы не вполне понимаем, что такое смерть, но мы знаем, что сотворивший ее и всех нас посылает ее нам в знак прощения и как обещание будущего блаженства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58