»
«Когда я говорю „права человека“, я подразумеваю хомо сапиенса и праза сапиенса. В этом контексте я имею в виду любого сапиенса. Не стала бы гарантировать, что Кларенс употребляет то же самое в таком контексте».
«Вы думаете, что я — человек?»
«Я знаю, что вы — человек. Мы друзья, не так ли? Я же не могу дружить с... ну, с „псевдокроликом“, ведь правда?»
Он издал удивительный грохочущий звук, выражая крайнее изумление. И сказал:
«Не могу себе этого представить. Тогда, если я — человек, мне полагается иметь права человека».
«Так, — ответила я. — Совершенно точно, полагается».
Возможно, все это — моя вина. Эсперанца расскажет тебе остальное: последние две недели призы сидят у нее по всему дому, они снова и снова смотрят фильм о Мартине Лютере Кинге, который она достала.
Не знаю, чем это закончится, но до чертиков хочу, чтобы ты был здесь и все видел. С любовью, Мэри.
* * *
Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок — такое она видела впервые.
— Здравствуй, — сказала она, наклоняясь. — Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?
Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она — спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:
— Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.
— А как зовут твою маму?
— Пилли, — сказал ребенок. Потом добавил: — С зелеными и белыми бусинами на иглах/
Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.
И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.
«Удивительно, — отметила про себя Мэри, — еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».
Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках — униформе гвардии Халемтата — с важностью подошли к ним.
— Вот он, — сказал самый рослый.
— Да, — подтвердил второй — Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.
— Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.
Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:
— Меня остригут?
— Вот именно, — ответил рослый.
Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:
— Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:
— Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?
Она взяла брошенного щелкунчика — чтобы не подобрал другой ребенок — и со всех ног бросилась к булочной Пилли.
Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:
— Кажется, вы боитесь за моего ребенка?
— Боюсь, — ответила Мэри.
— Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.
— Я не знаю этого слова.
— Хашей? — Пилли загнула хвост вперед и взялась за одну иглу — Чиппет — значит обрезать вот здесь. — Она положила палец примерно на середину иголки. — А хашей — вот здесь. — Палец соскользнул вниз, к месту в четверти дюйма от кожи. — Не беспокойтесь, Мэри. Даже Халемтат не пойдет на такое!
Мэри все еще держала в руках щелкунчика-Халемтата и теперь внимательно его рассмотрела. Только общими очертаниями он походил на того, что она сделала для Тейтепа. Щелкунчик был вырезан абсолютно в местной манере и — она едва не выронила игрушку — в личной манере Тейтепа. Значит, он тоже их мастерит?
Уж если она смогла распознать своеобразный стиль Тейтепа, то Халемтат — наверняка. И что тогда?
Она осторожно засунула щелкунчика под ставень — пускай Пилли определит, что с ним делать, нельзя решать за нее — и быстрым шагом направилась к дому Тейтепа.
По пути она миновала еще одного ребенка с щелкунчиком-Халемтатом. Остановилась, нашла отца ребенка и сообщила ему новость: гвардейцы увели малыша Пилли. Отец поблагодарил ее и ласково отобрал щелкунчика у сына.
Этот, как поняла Мэри, был вырезан не в манере Тейтепа или Чорниэна. Его выточили какие-то незнакомые зубы.
А праз, отправив ребенка в дом, уселся по-собачьи, на виду у всей улицы взял кружку с орехами, которые ребенок не успел дощелкать, и сам принялся их давить — один за другим, и с такой неспешностью, что Мэри только рот открыла.
Она никогда не встречала наглых празов, но сейчас могла поспорить на любые деньги, что этот — наглец. Он ухитрялся щелкать каждый орех с оглушительным треском, словно из ружья стрелял. С этим звуком, все еще гремящим в ушах, Мэри заторопилась к Тейтепу.
Она застала его дома, притом за изготовлением очередного щелкунчика. Тейтеп проглотил стружку, подал ей фигурку и спросил:
— Что скажете, Мэри? Похоже?
На этот раз это был не Халемтат, а его великий визирь, Кортен. Мэри его улыбка всегда казалась глуповатой. Она знала, что виной тому уродливый зуб, но человек принимал эту мимику за ухмылку. У фигурки была та же гримаса, только утрированная. Мэри не удержалась и захихикала.
— Ага! — сказал Тейтеп и затрещал, что есть силы. — Вы сразу уловили шутку, причем без всяких объяснений! — Он грустно посмотрел на щелкунчика. — Великий визирь заслужил это.
На этот раз опечалилась Мэри.
— Боюсь, остригут вас за такие дела, — вздохнула женщина и рассказала об отпрыске Пилли.
Он не ответил. Вместо этого встал на лапы и прошел в угол, к сундуку, где хранил несколько скульптур и других ценных предметов. Достал из сундука ящичек и на трех ногах вернулся к Мэри.
— Встряхните это. Ручаюсь, вы можете догадаться, что внутри. Она с любопытством потрясла ящичек.
— Набор бусин, — сказала Мэри.
— Вот видите? Я готов. Звук, как при смехе, верно? Смех Халемтата. Я попросил Киллим изготовить красные бусы, потому что этого цвета был ваш череп, когда вас обрили.
— Я польщена... Но я боюсь за вас. За вас всех.
— Сын Пилли не боялся.
— Нет... Нет, малыш не был испуган. Пилли заявила, что даже Халемтат не посмеет сделать ребенку хашей. — Мэри набрала побольше воздуха в грудь и договорила: — Но вы-то не ребенок...
— Я проглотил семечко талпа, — ответил Тейтеп так, будто это все объясняло.
— Не понимаю.
— А! Тогда я поделюсь. Талп не прорастает, если он не прошел через желудок праза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
«Когда я говорю „права человека“, я подразумеваю хомо сапиенса и праза сапиенса. В этом контексте я имею в виду любого сапиенса. Не стала бы гарантировать, что Кларенс употребляет то же самое в таком контексте».
«Вы думаете, что я — человек?»
«Я знаю, что вы — человек. Мы друзья, не так ли? Я же не могу дружить с... ну, с „псевдокроликом“, ведь правда?»
Он издал удивительный грохочущий звук, выражая крайнее изумление. И сказал:
«Не могу себе этого представить. Тогда, если я — человек, мне полагается иметь права человека».
«Так, — ответила я. — Совершенно точно, полагается».
Возможно, все это — моя вина. Эсперанца расскажет тебе остальное: последние две недели призы сидят у нее по всему дому, они снова и снова смотрят фильм о Мартине Лютере Кинге, который она достала.
Не знаю, чем это закончится, но до чертиков хочу, чтобы ты был здесь и все видел. С любовью, Мэри.
* * *
Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок — такое она видела впервые.
— Здравствуй, — сказала она, наклоняясь. — Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?
Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она — спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:
— Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.
— А как зовут твою маму?
— Пилли, — сказал ребенок. Потом добавил: — С зелеными и белыми бусинами на иглах/
Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.
И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.
«Удивительно, — отметила про себя Мэри, — еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».
Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках — униформе гвардии Халемтата — с важностью подошли к ним.
— Вот он, — сказал самый рослый.
— Да, — подтвердил второй — Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.
— Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.
Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:
— Меня остригут?
— Вот именно, — ответил рослый.
Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:
— Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:
— Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?
Она взяла брошенного щелкунчика — чтобы не подобрал другой ребенок — и со всех ног бросилась к булочной Пилли.
Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:
— Кажется, вы боитесь за моего ребенка?
— Боюсь, — ответила Мэри.
— Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.
— Я не знаю этого слова.
— Хашей? — Пилли загнула хвост вперед и взялась за одну иглу — Чиппет — значит обрезать вот здесь. — Она положила палец примерно на середину иголки. — А хашей — вот здесь. — Палец соскользнул вниз, к месту в четверти дюйма от кожи. — Не беспокойтесь, Мэри. Даже Халемтат не пойдет на такое!
Мэри все еще держала в руках щелкунчика-Халемтата и теперь внимательно его рассмотрела. Только общими очертаниями он походил на того, что она сделала для Тейтепа. Щелкунчик был вырезан абсолютно в местной манере и — она едва не выронила игрушку — в личной манере Тейтепа. Значит, он тоже их мастерит?
Уж если она смогла распознать своеобразный стиль Тейтепа, то Халемтат — наверняка. И что тогда?
Она осторожно засунула щелкунчика под ставень — пускай Пилли определит, что с ним делать, нельзя решать за нее — и быстрым шагом направилась к дому Тейтепа.
По пути она миновала еще одного ребенка с щелкунчиком-Халемтатом. Остановилась, нашла отца ребенка и сообщила ему новость: гвардейцы увели малыша Пилли. Отец поблагодарил ее и ласково отобрал щелкунчика у сына.
Этот, как поняла Мэри, был вырезан не в манере Тейтепа или Чорниэна. Его выточили какие-то незнакомые зубы.
А праз, отправив ребенка в дом, уселся по-собачьи, на виду у всей улицы взял кружку с орехами, которые ребенок не успел дощелкать, и сам принялся их давить — один за другим, и с такой неспешностью, что Мэри только рот открыла.
Она никогда не встречала наглых празов, но сейчас могла поспорить на любые деньги, что этот — наглец. Он ухитрялся щелкать каждый орех с оглушительным треском, словно из ружья стрелял. С этим звуком, все еще гремящим в ушах, Мэри заторопилась к Тейтепу.
Она застала его дома, притом за изготовлением очередного щелкунчика. Тейтеп проглотил стружку, подал ей фигурку и спросил:
— Что скажете, Мэри? Похоже?
На этот раз это был не Халемтат, а его великий визирь, Кортен. Мэри его улыбка всегда казалась глуповатой. Она знала, что виной тому уродливый зуб, но человек принимал эту мимику за ухмылку. У фигурки была та же гримаса, только утрированная. Мэри не удержалась и захихикала.
— Ага! — сказал Тейтеп и затрещал, что есть силы. — Вы сразу уловили шутку, причем без всяких объяснений! — Он грустно посмотрел на щелкунчика. — Великий визирь заслужил это.
На этот раз опечалилась Мэри.
— Боюсь, остригут вас за такие дела, — вздохнула женщина и рассказала об отпрыске Пилли.
Он не ответил. Вместо этого встал на лапы и прошел в угол, к сундуку, где хранил несколько скульптур и других ценных предметов. Достал из сундука ящичек и на трех ногах вернулся к Мэри.
— Встряхните это. Ручаюсь, вы можете догадаться, что внутри. Она с любопытством потрясла ящичек.
— Набор бусин, — сказала Мэри.
— Вот видите? Я готов. Звук, как при смехе, верно? Смех Халемтата. Я попросил Киллим изготовить красные бусы, потому что этого цвета был ваш череп, когда вас обрили.
— Я польщена... Но я боюсь за вас. За вас всех.
— Сын Пилли не боялся.
— Нет... Нет, малыш не был испуган. Пилли заявила, что даже Халемтат не посмеет сделать ребенку хашей. — Мэри набрала побольше воздуха в грудь и договорила: — Но вы-то не ребенок...
— Я проглотил семечко талпа, — ответил Тейтеп так, будто это все объясняло.
— Не понимаю.
— А! Тогда я поделюсь. Талп не прорастает, если он не прошел через желудок праза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10