— Как… освобождаете? — не понял сержант и почему-то стал по стойке «смирно».
— Освобождаю до суда на подписку о невыезде.
— А документы? — спросил милиционер.
Рябинин вытащил из сейфа бланк со штампом прокуратуры и быстро заполнил графы постановления об освобождении из КПЗ. Сержант повертел постановление, потоптался на месте и вдруг сказал:
— Сергей Георгиевич, скандальчик может выйти. Нельзя ее освобождать. Пьяных обирала, не работала. Мы ее всем райотделом ловили.
— Она больше пьяных обирать не будет, — отрезал Рябинин и глянул на нее.
Рукояткина прижалась к стене и страшными широкими глазами смотрела на сержанта.
— Кто… Матильда? — усомнился сержант.
— Теперь она не Матильда, а Маша. Гражданка Рукояткина, вы свободны! — почти крикнул Рябинин.
Она испуганно шмыгнула за дверь. Сержант качнулся, будто хотел схватить ее за руку, но устоял, спрятал постановление в карман и сделал под козырек:
— Все-таки я доложу прокурору.
— Доложите, — буркнул Рябинин.
После ухода сержанта он прошелся по комнате, потирая ушибленное колено. Что-то ему надо было сделать, или вспомнить, или продолжить какую-то мысль… Он глянул на часы — девять вечера. Потом взял дело, швырнул в сейф и запер, оглушительно звякнув дверцей. И сразу заболела голова тяжелой болью, которая пыталась выломить виски частыми короткими ударами. Он сел на стол лицом к окну, разглядывая вечерние огни. Зазвонил телефон: Рябинин знал, что он зазвонит скоро, но телефон зазвонил еще скорее.
— Сергей Георгиевич, это правда? — спросил прокурор.
— Правда, — сказал Рябинин и подумал, что прокурор не пошел к нему и не вызвал к себе, хотя сидел через кабинет.
— Почему? Не призналась? Или нет доказательств? — пытался понять прокурор.
— Полностью призналась.
Прокурор помолчал и прямо спросил:
— Что, с ума сошли?
— Нет, не сошел. Я взял подписку о невыезде. Она завтра придет и принесет все деньги.
— Почему вы не поговорили со мной? — повысил голос прокурор. — Почему вы приняли решение самостоятельно?!
— Я следователь, Семен Семенович, а не официант, — тоже слегка повысил голос Рябинин, но сильно повысить он не мог: не было сил. — Я фигура процессуально самостоятельная. Завтра она придет в десять и принесет деньги.
— И вы верите, как последний ротозей?! — крикнул прокурор.
— А следователю без веры нельзя, — тихо, но внятно ответил Рябинин. — А уж если обманет, то завтра в десять я положу вам рапорт об увольнении.
— Не только рапорт, голубчик, — злорадно сказал прокурор, — вы и партбилет положите.
— Только не на ваш стол! — сорвавшимся голосом крикнул Рябинин и швырнул трубку на рычаг.
Он хотел поглубже вздохнуть, чтобы воздухом сразу задуть худшее из человеческих состояний, которое затлевало сейчас в груди, — чувство одиночества. Но сзади зашуршало, и он резко обернулся.
Она стояла у самодовольного сейфа, поблескивая волглыми глазами, — слышала весь телефонный разговор.
— Ты чего не уходишь? — строго спросил Рябинин.
— Не пойду. Зачем тебе неприятности?
— Иди, — тихо сказал он.
Она не шелохнулась.
— Иди домой! — приказал он.
Она стояла, будто ее притягивал сейф своей металлической массой.
— Немедленно убирайся домой! — крикнул Рябинин из последних сил.
Она дернулась и шагнула к двери.
— Стой! — сказал он. — Еда дома есть?
— Э-э, — махнула она рукой, — и по три дня не едала.
Рябинин нашарил в кармане пятерку, отложенную на книги, и спрыгнул со стола.
— Возьми, пельменей купишь. Бери, бери. Из тех ни копейки нельзя. А мне из получки отдашь.
Он засунул деньги в ее кармашек и открыл дверь. Она, видимо, хотела что-то сказать; что-то необыкновенное и нужное, которое рвалось из груди, но никак не могло вырваться: не было слов — их всегда не бывает в самые главные минуты жизни. Она всхлипнула, бесшумно скользнула в коридор и пошла к выходу мимо дверей с табличками «Следователь», «Прокурор»…
Рябинин хотел опять сесть на стол, но затрещал телефон — теперь он будет часто трещать.
— Сергей Георгиевич, — услышал он обидчиво-суховатый голос Петельникова, — как же так?
— Вадим, и тебе надо объяснять? — вздохнул Рябинин и тут же подумал, что ему-то он как раз обязан объяснить.
— А если она не придет? — зло спросил инспектор голосом, каким он никогда с Рябининым не разговаривал.
— Тогда, значит, я не разбираюсь в людях. А если не разбираюсь, то мне нечего делать в прокуратуре.
— Я, я, я, — перебил Петельников. — А мы? Мы разве не работали? Начхал на весь уголовный розыск! Это знаешь как называется?
— Как же ты…
— Отпустил! Пусть погуляет до суда! Думаешь, что суд ее не посадит?!
— Посадит, — согласился Рябинин, — но она должна пойти в колонию с верой в людей, в честное слово и с верой в себя…
— Это называется… — не слушал его Петельников.
— Вадим! — перебил Рябинин. — Остановись! Потом будет стыдно! Я тебе расскажу…
Сначала он услышал, как брошенная трубка заскрежетала по рычагам, пока не утопила кнопки аппарата.
Стук в виски усилился, но теперь добавилась боль в затылке. Ему хотелось лечь или пробить в голове дырочку, чтобы из нее вышло все, что накопилось за день. Он выпил стакан воды и вытер сухие шершавые губы. И опять взялся за трубку, чтобы позвонить Лиде, хотя она ждать привыкла. Набрав первую цифру, Рябинин ошалело уставился на диск — он забыл номер своего домашнего телефона. И никак не мог вспомнить. Рябинин расхохотался отрывистым смехом и вдруг понял, что и Петельников, и прокурор по-своему правы. Он им ничего не объяснил. Да и что объяснять — надо было видеть ее и сидеть здесь, пока стрелки часов не опишут полный круг. Прокурор прав — следователь выпроваживает преступника на все четыре стороны, то бишь на подписку о невыезде. Но следователю надо верить. Верить — или близко не подпускать к следствию.
Звериное чувство того одинокого волка, воющего в снегах под сосной, опять докатилось до головы. Рябинин не терпел его — эту тоску заброшенности. Не понял прокурор, но ведь и друг не понял, а друзья обязаны понимать. Да и кто бы понял, не побывав в его шкуре, и не побывав им, Рябининым? И тут Рябинин услышал в гулком коридоре твердые шаги.
Он знал, что идут к нему; сейчас могли ходить только к нему. У кабинета шаги на секунду смолкли, но тут же, после этой секунды, дверь широко распахнулась…
Рябинин увидел высокую сильную фигуру и зеленый, как неоновые буквы на универмаге, галстук; увидел черные, чуть навыкате, глаза и улыбку, которой вошедший передал все, что хотел передать. Да и что может быть лучше человеческой улыбки — может быть, только истина.
Поздний гость сел к столу, запустил руку в карман и достал пакет, в котором оказались бутерброды с колбасой и сыром, явно купленные в каком-нибудь буфете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59