— Давайте я покажу вам чердак! — предлагает Ниночка.
Подымаемся по неширокой каменной лестнице, открываем толстую, обитую большими гвоздями дверь и оказываемся в огромном полутемном зале. Высокие кирпичные арки. Контрфорсы. Мощные, почерневшие от времени деревянные балки. Золотистая пыль в узком оранжевом солнечном луче.
— Эффектно! — говорю я. — Похоже на Пиранези.
— Пошли дальше! — говорит Ниночка.
Возвращаемся на лестницу и подымаемся по ней еще выше. Выходим на широкую площадку, посреди которой возвышается причудливое металлическое сооружение, состоящее из гигантских зубчатых колес, каких-то рычагов, втулок и крюков. С колес свисают толстые цепи, а наверху, над колесами, висят колокола, большие и маленькие.
— Это башенные часы! — объявляет Ниночка. — Их бой разносится над всем городом!
"Вот оно, время! — думаю я. — Вот оно какое жуткое! Вот эти самые колеса, эти зубья и перемалывают нас! Вот они-то и перетирают все на свете в мелкий порошок, в пыль, в ничто!"
Самое большое колесо рывком поворачивается. Сдвигаются с места и колеса поменьше. Что-то громко звякает. Что-то обо что-то стукается. Что-то скрипит и скрежещет. И вдруг над самым моим ухом оглушительно ударяет колокол, ударяет всего один раз и умолкает. Помещение до отказа наполняется звуком. Пол мелко-мелко дрожит, и колеса тихо гудят, вторя колокольному звону.
— Четверть седьмого! — провозглашает А., взглянув на свои ручные часы.
— Восемнадцатое июня! — добавляю я.
— Тысяча девятьсот восемьдесят третьего года! — продолжает Ниночка.
— Новой эры! — заключает А.
Подхожу к небольшому окошку. Предо мною река, мосты, купола, шпили и крыши, крыши, крыши до самого горизонта. По мостам ползут машины и трамваи. По реке в разные стороны плывут буксиры с баржами и речные катера. Город!
Здесь, в вышине, грозное, зубчатое, металлическое, неумолимое и необоримое время царит над городом. Через каждые пятнадцать минут колокола напоминают городу о власти времени, о его немыслимом могуществе.
Спускаемся. Никто не произносит ни слова.
— Ох уж это время! — говорит наконец А., нарушая молчание. — О нем ходят легенды. О нем сочиняют небылицы. Его воспевают. Им ужасаются. Его жаждут понять. О нем пытаются позабыть. Некоторые утверждают, что его и нет вовсе, что это фикция, самообман, смешное, но опасное заблуждение. Кто-то выдумал его. Выдумка понравилась, и пошло: время! время! проклятое время! прекрасное время! у нас так мало времени! о, мы живем в такие времена! пользуйтесь полуфабрикатами — экономьте время! как безрассудно мы тратим свое время! не спорьте со временем! не заботьтесь о времени! не пеняйте на время! времени не вернешь! время не остановишь! не отставайте от времени! ваше время уже прошло! делу время — потехе час! а времечко-то бежит! — и так далее, и тому подобное. А другие твердят, что только время и существует, а фикция — все остальное, и всем остальным можно безнаказанно пренебречь. Одни верят, что время — это лента, у которой нет ни начала, ни конца. А другие убеждены, что время — это кольцо, это бублик с дырой посередке, и тот, кто проваливается в эту дырку, тот и бессмертен. Одни полагают, что время — это слоистый пирог с разнообразнейшей начинкой: первый слой — мясо, второй — капуста, третий — грибы, четвертый — варенье, и тут кому как повезет — кто всю жизнь сидит в грибах, а кто весь свой век давится капустой. Другие же совершенно уверены в том, что время — это гигантская куча песка: каждая песчинка человеческая жизнь, у каждого смертного свое личное время, а общее время не стоит и искать — бессмысленное занятие. Но послушай! — шепчет мне А. — Тебе же придется делать ей дорогие подарки! Где ты возьмешь деньги?
Я уже открываю рот, чтобы рассказать романтическую и почти детективную историю о бесценной булавке, но почему-то все же ее не рассказываю, воздерживаюсь.
— Она не дура, — шепчу я. — Она понимает, что я бедный стихотворец, что я не люблю и не умею добывать деньги, что богатый поэт — это нонсенс и неприличие.
— Что вы шепчетесь? — обиженно спрашивает Ниночка. — Шептаться при даме нехорошо!
— Простите, дорогая Ниночка, тут одно очень щекотливое дельце, — отвечает А.
— Да, да, простите нас, пожалуйста! — подхватываю я. — Тут и впрямь обстоятельства несколько необычные, несколько даже зловещие.
— Не пугайте меня, — говорит Ниночка, — я очень пуглива.
Письмо из Москвы. На конверте марка с двуглавым орлом. У орла довольно хищный, неприятный вид. Косой, торопливый, знакомый уже почерк. Старая орфография — еры и яти.
"С.-Петербург, Васильевский остров,
… линия, дом 1…, квартира…,
господину…"
Разрываю конверт.
"Здравствуй, милый!
Соскучилась по тебе безумно! А прошло-то всего две недели, как мы расстались!
Москва хороша. Здесь все такое русское, беспорядочное, бестолковое и веселое. Днем езжу по улицам и хожу по церквам. Вечером пою. Сегодня была в Кремле, смотрела на Царь-пушку и Царь-колокол. Зашла в Успенский собор, помолилась, попросила Царицу небесную простить мне мои прегрешения.
Состоялось уже три концерта. Как всегда, успех. В Москве кричат еще громче, чем в Питере. А ногами так колотят об пол, что просто страшно. Все жду: вот-вот пол провалится и будут из-за меня человеческие жертвы.
Делаешь ли то, что я тебе велела? Напоминаю:
1) меня надо вспоминать каждое утро, едва проснешься;
2) на молодых привлекательных женщин смотреть запрещается;
3) весь день следует сидеть за письменным столом и писать обо мне прекрасные стихи.
На последнем концерте произошел курьезный случай. Какой-то купец прорвался в антракте в мою комнату и стал требовать, чтобы я продала ему туфлю со своей ноги за тысячу рублей. Сбежался народ, стали его выталкивать. А он всех расшвырял (сильный оказался мужчина), выхватил из кармана револьвер (тут я чуть в обморок не свалилась) и заорал: "Если не продадите — застрелюсь! И грех падет на вашу душу!" Я, натурально, перепугалась до смерти и отдала ему туфлю безвозмездно. Хорошо, что у меня с собою была еще одна пара. А наутро в гостинице подают мне пакет, и в нем — тысяча. Ну, думаю, раз мне выпало такое счастье… Поехала на Кузнецкий и купила туалетный прибор из хрусталя с серебром самого модного стиля. Но теперь меня совесть гложет — следовало бы эти дурные деньги нищим раздать.
О господи, до чего же я по тебе соскучилась! Даже удивительно!
Твоя К.
Не забудь про 14 июня!"
Сижу в аэропорту. Мой ночной рейс откладывается. Симферополь не принимает самолеты, там густой туман.
Давно замечено, что часы длительного ожидания, часы вынужденного томительного безделья благотворны для души и интеллекта. Организм ожидающего стремится компенсировать свою неподвижность мозговой работой и внутренней эмоциональной активностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93