У меня нет друзей, с тоской подумал Фил. В моем подчинении есть остров, город, люди, корабли, я наделен правом казнить и миловать, мое слово — всегда решающее, но я еще не встретил ни одного человека, которого захотел бы назвать другом. Дукат? Нет, он не в счет, он — отец. А друг — это что-то другое, особенное, так, наверное… Человек, которому ты доверяешь, как отцу, и которого любишь, как брата. Его боль — это твоя боль, его крик — это твой крик… Нет, друзья — это много, это неслыханная роскошь. А мне бы хоть одного, но — друга! Вот такого, как этот, что стоит напротив меня в нелепой монашеской рясе: неистовый, смелый до одурения, безоглядный и насквозь искренний. Я ненавижу его, потому что обязан его ненавидеть, но я же его и… люблю… как брата… Проклятие!
Фил сцепил зубы.
— Раскричался, монах, — зло процедил он. — Ишь, раскричался… Что, сил больше нет? Подустал? Прослезиться не желаешь?
— И прослезился бы, — пробормотал монах, — если б Знал, что это что-нибудь изменит… Но люди научились презирать даже чужие слезы — даже этому научились! А казалось бы, как все просто. Если бы каждый человек выполнял десять святых заповедей, проще которых ничего нет, то на земле уже давно был бы рай…
— Что это за заповеди?
— Не убий, не укради… — произнес было монах, но Фил раздраженно прервал его.
— Хватит! Занудство! Ты мне лучше вот что скажи. Вот, допустим, все будет по-твоему: ты выиграешь. Построим мы церковь, и народ попрет в нее валом, разинет рты и станет тебя слушать. Но! Ты уверен, что у нас не получится, как у тех же испанцев вроде бы веруют — но убивают, вроде бы молятся — но крадут, вроде бы при крестах — но мошенничают, насилуют, вероломствуют, ненавидят!
— И что, все они такие? — монах улыбнулся.
— Не лыбься! — взорвался Фил. — Все или не все — не знаю. Других, уж извини, не видел: времени не хватает на разбирательство — кто, да как, да что!
— Странно, — сказал монах. — Кто же тогда делает корабли? Кто пишет научные трактаты? Кто веселит людей в ярмарочных балаганах? Кто пашет землю?
— Это они все для денег! Деваться некуда: жрать-то что-то надо, вот и приходится… Ты, монах, людской жизни не знаешь, а она, я тебе скажу, всякая. То очень закрученная, то — очень простая, еще проще, чем эти твои заповеди… Я, бывало, под настроение, к Гоуру захаживал, в тюрьму: послушать, что пленные ему рассказывают. Теперь не хожу туда. Противно. Я там такого наслушался, что до сих пор тошнит… Вот ты говоришь: кто землю пашет? Верно. Пашут. Потом обливаются. Но это ничего еще не значит, монах. Можно честно пахать землю с рассвета до вечера, а вечером, когда стемнеет, втихую убить соседа — тоже честного пахаря. А зачем? А затем, чтобы соседскую корову себе забрать… Как это назвать? Почему это так?
— «Не убий», — напомнил монах. — Библейская заповедь… Человек, не отворивший свое сердце Господу, одинок, жесток и жалок, как затравленный зверь: он идет на все. Отворивший же — никогда не убьет, ибо он счастлив, а счастливые на убийство не способны. Человек, верящий умом, а не сердцем, лжет. Потому что говорить о своей вере его заставляет только страх перед Господом, но не любовь к Господу. Только страх. Чувство, которое безнадежно далеко от истинной веры… Что, адмирал, я опять говорю туманно?
— Что ж, — сказал Фил. — Я, значит, многожды раз несчастен. Но ты, счастливчик, сидишь взаперти, а я — свободен. Не знаю, как твой Господь, а ты уж точно дождешься: жарко тебе будет в пылающей церкви!
Фил взял свечу и вышел.
…Теперь, лежа в своей каюте, он вспоминал этот ночной разговор, беспокойно ворочался и все отчетливее сознавал, что уснуть уже все равно не удастся: не до сна. Перед его мысленным взором маячила нескладная фигура монаха, и, сколько Фил не гнал от себя это видение, оно не уходило.
Наконец усталость взяла свое, и адмирал уже было задремал, но тут в каюту, не постучавшись, ворвался вахтенный матрос:
— Адмирал, тебя Жаклон зовет!
Опять — Жаклон! Этого Жаклона убить мало, меланхолично подумал Фил, надевая сапоги. Мало того, что монаха привез, так теперь еще и поспать не дает! Зря, ох, зря пираты сняли его когда-то из-под балки таверны. Пусть бы и до сих пор там висел, охламон рыжий. И не было бы теперь ни монаха, ни этого безмозглого рейса за северными соснами, ни бессонницы!
— Что, — лениво спросил Фил, — Жаклон опять кого-то в плен взял? Кого на сей раз? Монахиню? А неплохо бы… Мы б ее выдали замуж за нашего монаха… тьфу ты, сапог не налезает… открыли бы во Фрис-Чеде монастырь…
Он поднял голову, увидел выпученные глаза вахтенного и мгновенно понял: случилось что-то очень паршивое!
— Что?! Говори!
— Там, — забормотал матрос, — там… такое…
13
Фил выбежал на палубу и не сразу сообразил, что происходит. Сначала он увидел побелевшие лица пиратов, потом такое же неестественное бледное лицо Жаклона. И наконец, переведя взгляд туда, куда смотрели все, увидел по правому борту, в полумиле от галиона, песчаный остров, на пологом берегу которого густо росли высоченные сосны.
— Что это? — внутренне похолодев, спросил Фил.
— Ну, это самое, — промямлил Жаклон, — вот… остров…
— Откуда тут мог взяться остров?! Мы же только что вышли из Фрис-Чеда! Тут поблизости сроду никаких островов не было!
— Не было, — подтвердил Жаклон. — Вот только что — еще не было! А теперь — есть! Остров!
— Откуда он взялся?!
— Откуда мне знать — откуда! — рассвирепел Жаклон. — Но если это не остров, то, значит, я — китаец!
— Может, ты с курса сбился? — Фил цеплялся за последнюю надежду, хотя уже понимал, что курс тут ни при чем.
Ближайший остров находился далеко отсюда, совсем в другой стороне, к тому же ничего, кроме камней, на нем не было.
Да и Жаклон — опытный кормчий, он, как и Фил, знал здешние места назубок.
— Ты, это самое, назад глянь! — крикнул Жаклон. — Прямо по корме!
Фил обернулся. Сзади, всего в нескольких милях отсюда, виднелись знакомые силуэты гор, то были горы их родного острова.
— Отлично…
Усилием воли Фил заставил себя говорить негромко. Команда должна видеть, что адмирал спокоен.
— Отлично… Не было тут острова, теперь — есть остров. Жаклон, когда ты его заметил?
— Только что! И сразу послал за тобой!
— А до этого? Не мог же он из воды вынырнуть, так?
— Вот именно! Как раз и вынырнул, что ли…
— А остальные? Тоже ничего не видели, а потом вдруг — увидели?
По молчанию пиратов Фил понял, что появление острова было и для них неожиданностью.
Фил задумался.
Надо решать… Можно проплыть мимо, но — нет, нет, это не выход. Потом пойдут разговоры, будто адмирал струхнул. А прослыть струхнувшим означает вечный позор, И тогда ничего не останется, как уйти в гости к Чеду.
— А что, — неторопливо сказал Фил. — У океана много всяких загадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27