Вот он украсил выпуклую кромку диска зигзагами. Некоторые из зрителей-сосисок заволновались, узнали в рисунке символ солнца. Вот художник начертал грушу. Вот он окружил ее штрихами. Из толпы, горделиво красуясь, выступила груша на паучьих лапах. Остальные зашевелились, плотнее обступили живописца. Каждый мечтал попозировать.
Стоял душный вечер - итог жаркого дня. Глеб с Адамом переваривали поглощенную за ужином плоть, лежа под деревьями. Они утешались иллюзией прохлады, якобы сбереженной под зыбкой тенью. Зной не жаловал никого, но вот-вот его назойливые объятия должны были ослабнуть, разойтись в сумеречной нежности. А ночью, когда свежесть дымкой прижатого к земле тумана съежит кожу, покроет ее пупырышками, озябшее тело возмечтает о сегодняшнем пекле.
Друзей сморил сон, вязкий, тягучий, - сон пресыщенных беззаботностью. Что им виделось, какие картины измыслили их освобожденные разумы? Семь печатей покрыли эту тайну, поскольку пробудившись они не имели ни времени, ни желания переваривать грезы. Ведь разбудили их не ласковые лучи утреннего солнца, а нестерпимое жжение. Добрый десяток жителей близлежащего города обступили их, плюясь едкой слюной сквозь полые посохи. Кожа в местах попадания слюны вздувалась пузырями, горела огнем. Друзья взмыли в воздух, но кислотные плевки, усиленные трубками, настигали их, до дыр прожигая перепонки крыльев.
И только оказавшись там, откуда падает на землю небо, куда не доставали выстрелы, друзья ненадолго перевели дух. Коварное нападение ошеломило, обескуражило, потрясло. Они были наивно недалеки, не умея представить на себе действие их собственных поступков, обращенных к другим. Только в тот час мир потемнел, только тогда справедливость предстала вселенским заблуждением, когда зло коснулось их самих. Хотя зло это поселилось здесь, возможно, с убийством Адамом первого зверька, расстроив гармонию рая, посеяв страх и гнев, породив благодарное потомство - новый виток зла, новые порции боли и ужаса.
Внизу мельтешили горожане, казавшиеся насекомыми, не столько из-за уменьшенных расстоянием размеров, сколько благодаря избытку конечностей. Они потрясали боевыми посохами, преисполненные охотничьим азартом. Несколько пустилось в погоню, перемещаясь с завидной прытью. Объекты же их преследования, подбитые, изможденные, напротив, еле тащились. Стало очевидно, что рано или поздно дырявые крылья откажутся поддерживать своих владельцев, и те рухнут прямо в лапы скорых на расправу охотников. Скорее рано, ведь и невредимым им требовался отдых через не такие уж продолжительные периоды полета.
Силы еще оставались, когда Адам обратил к Глебу лицо, лишенное мимических мышц, но все равно отмеченное жирным оттиском запредельной муки, а затем сложил крылья. Он рухнул на круп одного из преследователей разящим снарядом, вдавил того в песок. Остальные не оставили без внимания виновника этого инцидента, залили его ядовитыми выделениями, не пропустили ни единой клеточки кожи. Слабость ли или же героизм и порыв самопожертвования столкнули его с небес? Как бы там ни было, но Глеб воспользовался подарком друга, отвлекшего на себя погоню, и укрылся среди деревьев.
Ночь вобрала мир в свое черное чрево, сменив затянувшиеся бледные сумерки. Невидимый сам и еле различавший окружающее, Глеб завис над городом.
Перед каждым домом стоял сосуд, наполненный люминесцирующей жидкостью. Спиральная улица выглядела светящейся зеленой змеей, свернувшейся для сна. Горожане: строители, мастеровые, художники - были для него теперь злодеями, не знавшими ни совести, ни жалости. Они бродили по улице безо всякой цели. Гуляли. Однако в прогулке этой проступала тенденция к закономерности. Хаотичное движение мало-помалу упорядочивалось, несло своих участников к центру города, к гигантскому зданию - непременному атрибуту нехитрого архитектурного ансамбля здешних населенных пунктов.
Глеб подумал, что сборище в главном доме может быть каким-то образом связано с Адамом и тоже поддался всеобщему порыву, правда, оставаясь в воздухе, недоступным взорам. И если большинство желавших оказаться внутри воспользовались отверстием входа, то Глеб, разумеется, не из-за избытка скромности, избрал необычные двери. Башенки, торчавшие из крыши, были самыми обычными трубами, только не для выхода дыма, а для поступления извне света. Вот через одну из башенок Глеб и вознамерился пролезть.
Узкое жерло трубы стиснуло крылья так, что Глеб, не имея возможности планировать, попросту провалился. На его счастье, впрочем, недолгое, помещение оккупировали бледные растения - единственная пища горожан. Массивные столбы висели присосавшись к потолку, и - область тайн и чудес природы - неясно как там держались и чем питались. Глеб успел вцепиться в один из стволов, завис вниз головой, наблюдая за происходившим внизу.
В мертвом свете радиоактивной жижи копошились казавшиеся бесплотными тенями собравшиеся. В суматохе опрокинули один из сосудов-ламп, облив содержимым кого-то из сограждан. Тот недолго пометался, видимо, обожженный, но потом привык и из толпы выделялся лишь светящимся туловищем. Тем паче вскорости началось зрелище, полностью завладевшее вниманием присутствовавших.
Центральную часть здания, свободную от засилья белых лиан, занимал помост, затейливо изукрашенный сообразно вкусам населения. Один из аристократов, отличавшийся безобразно длинным телом, опиравшимся на добрый десяток ног, старчески, с трудом взобрался на сцену. Глеб так и не разобрался: где у сосисок глаза, а где рты, как они общаются. Что едят они, прикладываясь любым из наростов к питательным растениям полным невообразимой горечи он знал. Даже сейчас кое-кто совмещал приятное и полезное с участием в странном ритуале. Действо действительно выглядело весьма загадочным. Медленно текли минуты, а немая сцена внизу застыла, теряя смысл в отсутствие развития. Неужто эти сознания так проводят ночи, отдыхая от дневных трудов, сгрудившись вокруг почетного ложа? Впрочем, вскоре присутствующие ожили, возобновили суету, а десятиногий забегал по помосту. Верно произнес он красноречивый монолог мимикой или запахом, или еще чем, а теперь отдыхал, разминал затекшие члены. Но вот толпа снова застыла, замер и оратор, под ноги ему выбросили снизу нечто страшное, сплошную кровоточащую язву, еле живую, подергивающуюся в шоке, скрывавшем адскую боль, еще недавно называвшуюся Адамом. Десятиногий обул на одну из ног, ставшую рукой, конический предмет, острым концом ловко отсек Адаму крыло. Черный лист по-осеннему покрасневший вспорхнул вверх и по дуге спланировал в зал. Пальцы Глеба впились в лиану, погрузились в кислотную плоть, бесчувственные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Стоял душный вечер - итог жаркого дня. Глеб с Адамом переваривали поглощенную за ужином плоть, лежа под деревьями. Они утешались иллюзией прохлады, якобы сбереженной под зыбкой тенью. Зной не жаловал никого, но вот-вот его назойливые объятия должны были ослабнуть, разойтись в сумеречной нежности. А ночью, когда свежесть дымкой прижатого к земле тумана съежит кожу, покроет ее пупырышками, озябшее тело возмечтает о сегодняшнем пекле.
Друзей сморил сон, вязкий, тягучий, - сон пресыщенных беззаботностью. Что им виделось, какие картины измыслили их освобожденные разумы? Семь печатей покрыли эту тайну, поскольку пробудившись они не имели ни времени, ни желания переваривать грезы. Ведь разбудили их не ласковые лучи утреннего солнца, а нестерпимое жжение. Добрый десяток жителей близлежащего города обступили их, плюясь едкой слюной сквозь полые посохи. Кожа в местах попадания слюны вздувалась пузырями, горела огнем. Друзья взмыли в воздух, но кислотные плевки, усиленные трубками, настигали их, до дыр прожигая перепонки крыльев.
И только оказавшись там, откуда падает на землю небо, куда не доставали выстрелы, друзья ненадолго перевели дух. Коварное нападение ошеломило, обескуражило, потрясло. Они были наивно недалеки, не умея представить на себе действие их собственных поступков, обращенных к другим. Только в тот час мир потемнел, только тогда справедливость предстала вселенским заблуждением, когда зло коснулось их самих. Хотя зло это поселилось здесь, возможно, с убийством Адамом первого зверька, расстроив гармонию рая, посеяв страх и гнев, породив благодарное потомство - новый виток зла, новые порции боли и ужаса.
Внизу мельтешили горожане, казавшиеся насекомыми, не столько из-за уменьшенных расстоянием размеров, сколько благодаря избытку конечностей. Они потрясали боевыми посохами, преисполненные охотничьим азартом. Несколько пустилось в погоню, перемещаясь с завидной прытью. Объекты же их преследования, подбитые, изможденные, напротив, еле тащились. Стало очевидно, что рано или поздно дырявые крылья откажутся поддерживать своих владельцев, и те рухнут прямо в лапы скорых на расправу охотников. Скорее рано, ведь и невредимым им требовался отдых через не такие уж продолжительные периоды полета.
Силы еще оставались, когда Адам обратил к Глебу лицо, лишенное мимических мышц, но все равно отмеченное жирным оттиском запредельной муки, а затем сложил крылья. Он рухнул на круп одного из преследователей разящим снарядом, вдавил того в песок. Остальные не оставили без внимания виновника этого инцидента, залили его ядовитыми выделениями, не пропустили ни единой клеточки кожи. Слабость ли или же героизм и порыв самопожертвования столкнули его с небес? Как бы там ни было, но Глеб воспользовался подарком друга, отвлекшего на себя погоню, и укрылся среди деревьев.
Ночь вобрала мир в свое черное чрево, сменив затянувшиеся бледные сумерки. Невидимый сам и еле различавший окружающее, Глеб завис над городом.
Перед каждым домом стоял сосуд, наполненный люминесцирующей жидкостью. Спиральная улица выглядела светящейся зеленой змеей, свернувшейся для сна. Горожане: строители, мастеровые, художники - были для него теперь злодеями, не знавшими ни совести, ни жалости. Они бродили по улице безо всякой цели. Гуляли. Однако в прогулке этой проступала тенденция к закономерности. Хаотичное движение мало-помалу упорядочивалось, несло своих участников к центру города, к гигантскому зданию - непременному атрибуту нехитрого архитектурного ансамбля здешних населенных пунктов.
Глеб подумал, что сборище в главном доме может быть каким-то образом связано с Адамом и тоже поддался всеобщему порыву, правда, оставаясь в воздухе, недоступным взорам. И если большинство желавших оказаться внутри воспользовались отверстием входа, то Глеб, разумеется, не из-за избытка скромности, избрал необычные двери. Башенки, торчавшие из крыши, были самыми обычными трубами, только не для выхода дыма, а для поступления извне света. Вот через одну из башенок Глеб и вознамерился пролезть.
Узкое жерло трубы стиснуло крылья так, что Глеб, не имея возможности планировать, попросту провалился. На его счастье, впрочем, недолгое, помещение оккупировали бледные растения - единственная пища горожан. Массивные столбы висели присосавшись к потолку, и - область тайн и чудес природы - неясно как там держались и чем питались. Глеб успел вцепиться в один из стволов, завис вниз головой, наблюдая за происходившим внизу.
В мертвом свете радиоактивной жижи копошились казавшиеся бесплотными тенями собравшиеся. В суматохе опрокинули один из сосудов-ламп, облив содержимым кого-то из сограждан. Тот недолго пометался, видимо, обожженный, но потом привык и из толпы выделялся лишь светящимся туловищем. Тем паче вскорости началось зрелище, полностью завладевшее вниманием присутствовавших.
Центральную часть здания, свободную от засилья белых лиан, занимал помост, затейливо изукрашенный сообразно вкусам населения. Один из аристократов, отличавшийся безобразно длинным телом, опиравшимся на добрый десяток ног, старчески, с трудом взобрался на сцену. Глеб так и не разобрался: где у сосисок глаза, а где рты, как они общаются. Что едят они, прикладываясь любым из наростов к питательным растениям полным невообразимой горечи он знал. Даже сейчас кое-кто совмещал приятное и полезное с участием в странном ритуале. Действо действительно выглядело весьма загадочным. Медленно текли минуты, а немая сцена внизу застыла, теряя смысл в отсутствие развития. Неужто эти сознания так проводят ночи, отдыхая от дневных трудов, сгрудившись вокруг почетного ложа? Впрочем, вскоре присутствующие ожили, возобновили суету, а десятиногий забегал по помосту. Верно произнес он красноречивый монолог мимикой или запахом, или еще чем, а теперь отдыхал, разминал затекшие члены. Но вот толпа снова застыла, замер и оратор, под ноги ему выбросили снизу нечто страшное, сплошную кровоточащую язву, еле живую, подергивающуюся в шоке, скрывавшем адскую боль, еще недавно называвшуюся Адамом. Десятиногий обул на одну из ног, ставшую рукой, конический предмет, острым концом ловко отсек Адаму крыло. Черный лист по-осеннему покрасневший вспорхнул вверх и по дуге спланировал в зал. Пальцы Глеба впились в лиану, погрузились в кислотную плоть, бесчувственные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11