ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Голос, зазвучавший в трубке, заставил Лабуха вспотеть, а Дайану подобраться, словно дикую кошку, почуявшую мускусный запах ненавистной соперницы.
— Гражданин Лабух? — обещающе и страстно не то поворковала, не то простонала трубка. — Гражданин Лабух, сейчас с вами будет разговаривать товарищ Ерохимов!
Да, комиссар Раиса владела голосом в полной мере. С такими данными она вполне могла бы оказывать услуги типа «Секс по телефону», но мелко было это для товарища Раисы, ах как мелко. Не случайно от ее страстного шепота приходили в движение необразованные, но очень впечатлительные массы и, движимые глубинными инстинктами, все как один очертя голову бросались в разгулы революций и совершали террористические акты, хотя вполне могли ограничиться актами иными, более созидательными. Что связало поклонницу мадам Блаватской, породистую юную стервочку из аристократической семьи, с красным гамадрилом товарищем Ерохимовым, так и остается загадкой. Впрочем, можно предположить, что женское начало мадмуазель Раисы Кобель нашло в есауле Ерохимове достойный мужской конец.
В трубке булькнуло. Некоторое время Лабух вынужден был наслаждаться мелодией неопределенной ориентации, после чего раздался зычный голос товарища Ерохимова. Последний был краток.
— Товарищ Лабух! — Товарищ Ерохимов привык командовать и делал это профессионально, то есть ни на миг не сомневаясь, что все его распоряжения будут немедленно исполнены. — Комитет революционных музыкантов принял решение поручить тебе сыграть новое имя для этого погрязшего в мелкобуржуазной стихии города. За невыполнение — расстрел!
Лабух торопливо, словно ядовитую гадину, швырнул трубку за борт. Кувыркаясь, она золотой искоркой сверкнула в лучах восходящего солнца и, набирая скорость, со свистом устремилась вниз. Падая, трубка запоздало принялась пиликать «Турецкий марш», но соображения умной Эльзы по теме «Имя для города» так и остались неозвученными.
«Хорошо бы, чтобы она угодила в темечко товарищу Ерохимову! — с чувством подумал Лабух. — Или хотя бы Густаву».
Рассчитывать на такое везенье, однако, не приходилось, поэтому Лабух просто плюнул вслед канувшей в подернутую пеньюарной голубой дымкой бездну трубке. Настроение было безнадежно испорчено, любая музыка ничего, кроме чувства здорового отвращения, не вызывала. Лабух зло щелкнул переключателем, врубил звук и грязно выругался, чуть не порвав при этом струны.
— Эй ты кончай баловать! — раздался откуда-то снизу мощный голос.
Дед Федя, понял Лабух, вот ведь! А ему-то чего надо?
— Ты-то как до меня докричался, ведь я трубку выкинул! — Лабух был в отчаянии. Похоже, даже в отпуске его не собирались оставить в покое. — Я в отпуск собрался, не слыхал, что ли?
— Нам никакие трубки не надобны, ни мобильные, ни клистирные, — серьезно сообщил дед Федя. — А найти тебя не проблема. Сначала ты, не оправившись даже, не побрившись, не перекрестившись, за серьезное дело берешься, потом плюешься и ругаешься почем зря, у меня вон аж баян, и тот покраснел. Опять же, эфир штука нежная, а ты в него плюешь, словно в сортирное очко. И после этого ты хочешь, чтобы я не вмешивался?
— Так я всего-навсего хотел дать имя этому городу, — принялся оправдываться Лабух. — Только взялся за инструмент, как на меня навалились со всех сторон. Сыграй то, сыграй это... Такой драйв сорвали, что я не выдержал, да и плюнул в сердцах!
— А кто это тебя уполномочивал имя городу давать? Тоже мне, демиург самозваный выискался! — Дед Федя, похоже, не на шутку рассердился.
— А что, не демиург, по-твоему? — Лабуху стало обидно. — Вон мой портрет на десятке хотят напечатать. Чем я тебе не демиург?
— Мало ли какую фигню на десятках печатают! — не унимался дед. — Никакой ты не демиург, в лучшем случае — так, мизинец демиурга. Да и не мизинец даже, а другая часть тела, сказал бы, какая, да при женщинах неудобно! Одно слово — Лабух.
— Ну, это тоже неплохо, — не унимался Лабух. — А кто, по-твоему, должен Городу имя дать, уж не ты ли?
— Да есть у него имя, есть, просто оно забыто! Не вчера же этот Город возник, и не позавчера. И не твоими стараниями. Дай время, все вспомнится, чего ты все лезешь, куда тебя не просят! А теперь вот и жук, и жаба — все захотят в новом имени прозвучать. Подумай сам, что из этого выйдет. Сплошное безобразие!
— Уже захотели, — сообщил Лабух. — И жук, и жаба, и даже революционный товарищ Ерохимов.
— Вот видишь, — укоризненно сказал дед. — Чуть было не наделал делов. Хорошо, что я вовремя поспел. А не то, как пить дать, наделал бы!
— Ну ладно, — Лабух опустил инструмент. — Есть у него имя, ну и хорошо. Но, во-первых, оно устарело, а во вторых — мне-то теперь чем заняться?
— Ну, ежели ты считаешь себя демиургом или, — дед хмыкнул, — скажем, хотя бы его мизинцем, то вспомни, чем демиурги занимаются, закончив работу. Правильно, отдыхают. Так что скажи: «Это хорошо!» — и с чистой совестью отправляйся отдыхать. Мизинцу тоже отдых потребен.
Лабух подумал, вдохнул прохладный утренний воздух, хотел было сказать: «Это хорошо», но понял, что хитрый дед просто подтрунивает над ним, засмеялся и выключил звук.
— Честно говоря, я и сам не знаю, хорошо это или нет, — признался он. — Но ведь хотелось как-то завершить работу, так сказать, черту подвести, точку поставить. Что, нельзя?
— Знаешь, — сказал дед, — если город часто переименовывать, то скоро от него ничего не останется. Вот послушай-ка байку. Жил да был некогда один город. И было у него имя. Может быть, не очень красивое, но все-таки свое, исконное. Так он и жил с этим именем, в столицы не стремился, но уважения к себе требовал. Прорастал улицами, понемногу растворял в себе окрестные деревеньки и хутора. Понемногу рос, иногда расцветал праздниками, терпел юношеские прыщи кабаков, как мог лечился от воров да бандитов — в общем, все как полагается. Но однажды отдельным шибко умным жителям надоело жить в городе, который даже столицей стать не стремится, они взяли да и придумали ему новое имя. Сначала, правда, переименовали улицы и переулки, потом площади, а потом и весь город целиком. Ну, город от такого обращения, конечно же, занемог. Путаться начал в себе самом, несуразицы в нем стало много. Растерялся. Следить за собой перестал, чуть ли не в запой ушел. Воры и бандиты, почуяв слабину, размножились сверх всякой меры. В общем, потерял город веру в себя. Ведь переименовать город, это все равно что человеку насильно пол изменить. Представляешь, засыпаешь ты мужиком, а просыпаешься бабой! Долго город болел, наконец переболел, что-то прежнее в нем отмерло, что-то новое появилось. Приспособился, пообвыкся, воров и жуликов частью повывел, частью к порядку призвал, оклемался и опять понемногу в рост пошел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91