Только я ожидал, что тема будет разработана подробнее. Этого, однако, не произошло.
Сотни книг, миллионы слов – и сплошная бессмыслица. Несмотря на это, после каждого похода в публичку я приносил домой две-три книги по теологии в надежде, что они не окажутся совсем уж безумными. Я перелистывал книгу, пока не убеждался, что ее автор такой же зануда, как и студент-богослов в моих русских пьесах.
Ни один писатель не кажется столь жалок, как тот, кто жаждет написать что-нибудь заумное. То же и с теологией, вся суть которой состоит в создании чего-то запутанного. Если дело в вере, то почему нельзя просто верить, и дело с концом? Сведенборг, обливаясь потом, как лошадь, настрочит пару миллионов слов, после прочтения которых у читателя на всю жизнь пропадает охота улыбаться. Сам по себе это уже теологический поступок, правда, более безыскусный и, уж конечно, не менее бессмысленный, чем те миллионы слов, которые накатал Сведенборг.
Все это подводит меня к сюжету этого рассказа.
Возвращаясь однажды вечером домой из библиотеки, на сортировочной станции я повстречал чрезвычайно сложного и до самозабвения богословски настроенного человека.
– А знаешь ли ты, – прокричал он мне с двадцати метров, – что сегодня вечером наступит конец света?
– В котором часу? – проорал я в ответ.
– Точно не знаю, – сказал он, – но сегодня вечером.
Человек отряхнул с плеч грязь, налипшую, когда он выпрыгнул из вагона, и упал.
– Ты только что приехал? – спросил я.
– Да. Но в этом городе я родился двадцать семь лет назад, – сказал он. – Готов ли ты встретить конец света? – продолжал он, отряхивая пыль с брюк.
– Я готов ко всему, – ответствовал я. – А ты готов?
– Вот в том-то и дело, что нет. Совсем не готов.
И тут он упал.
– Ты знаешь, где больница «скорой помощи»? – спросил я. – Прямо за полицейским участком, на Бродвее, напротив Публичной библиотеки, но если не хочешь идти туда, можешь пойти в районную больницу. Она на той стороне бульвара Вентура, на Ферграундз, впрочем, ты, наверное, и сам знаешь, где это. Я живу по пути в районную больницу и могу проводить тебя до своего дома. Может, тебя кто-нибудь подвезет.
Он оперся о мое плечо, и мы молча заковыляли мимо фабрики по упаковке сухофруктов. Переходя бульвар, он снова упал, и тут остановился какой-то автомобиль. Водитель вышел из машины и подбежал к нам.
– В чем дело? – спросил он.
– Во мне, – еле слышно ответил человек.
– Его нужно отвезти к врачу, – сказал я. – Он поранился.
Водитель помог мне посадить незнакомца в машину. По дороге в госпиталь незнакомец взял одну из трех моих библиотечных книг и раскрыл.
– Сорен Кьеркегор «Или-или», – прочел он. – Кто это?
– Не знаю, – ответил я.
– Таких людей надо знать, – сказал он.
И принялся читать. Когда мы подъехали к больнице, он так вцепился в книгу, что наверняка повредил ее. Библиотекарша в публичке посмотрит на повреждение, потом на меня, недоумевая, как это я умудрился так покалечить книгу, но промолчит.
Водитель сказал, что его зовут Август Бокбель. Я запомнил это имя на всю жизнь, вероятно потому, что водитель, видимо, чувствуя, что незнакомец умирает, поведал нам свою биографию и, между прочим, как из-за перочинного ножа он чуть было не убил своего старшего брата. Затем он помог перенести раненого в приемный покой и ушел, извинившись за то, что у него неотложное дело.
А я остался, потому что раненый по-прежнему читал книгу, взятую мною из библиотеки, и мне казалось, что при таких обстоятельствах будет невежливо просить его вернуть книгу. Читал он с неимоверной быстротой. Когда ему нужно было уходить в сопровождении медсестры и молодого человека в белом халате, мало походившего на доктора, я последовал за ними, отчасти волнуясь за судьбу раненого, а отчасти – за библиотечную книгу. Сестра велела мне возвращаться в приемный покой. Я хотел попросить ее быть столь любезной, чтобы вернуть мне книгу, но вместо этого сказал:
– С ним все будет в порядке?
На что она ответила мне суровым жестом, как бы говоря: «Не задавайте сложных вопросов в такой тяжелый момент».
Я вернулся в приемный покой и сел.
Когда я взялся изучать библиотечные книги, то обнаружил, что мой читательский билет с фамилией и адресом остался в книге Кьеркегора, унесенной незнакомцем. А читательский билет был для меня столь же важен, как паспорт для путешественника. Я собирался подождать минут десять – пятнадцать, но когда выяснилось, что незнакомец унес мой читательский билет вместе с книгой, решил, что прожду хоть два часа, если нужно.
Ждать, однако, понадобилось гораздо дольше. Я страшно проголодался, из-за чего меня подташнивало, к тому же я сильно разозлился. Сначала я злился на сестру, которая влетала в приемную каждые десять – пятнадцать минут в сильном смятении и замешательстве и не желала ни слушать меня, ни отвечать на мои вопросы о состоянии больного. Потом я рассердился на самого пациента, живого или мертвого, за то, что он так бесцеремонно умыкнул мою книгу, которую я поклялся вернуть в Публичную библиотеку в том состоянии, в каком взял. И наконец, я был зол на Кьеркегора, о котором не знал ровным счетом ничего, кроме того, что он написал книгу со странным названием «Или-или».
Я прождал возвращения книги битых три часа с хвостиком, пока ко мне не подошла сестра. В ее поведении угадывалось явное намерение говорить со мной. Разговор начался с безнадежного коверканья моего собственного имени.
– Да, – отозвался я.
– Он умер, – продолжала она. – Доктор Хампкит (по крайней мере, мне показалось, что она произнесла фамилию именно так) сделал все возможное, но тщетно.
– Жаль. Я хотел попросить вас вернуть мою книгу.
– Какую книгу?
– Кьеркегора.
– Он говорил, что это его книга. Во всяком случае, в нее был заложен его читательский билет с его именем и адресом.
– Читательский билет в книге – мой, – сказал я. – Вы все напутали. Я шел домой из Публичной библиотеки с тремя книгами, когда встретил его на сортировочной станции. Он только что спрыгнул с поезда и ушибся, вот я и помог ему дойти до бульвара Вентура, там он упал, остановилась машина и подвезла его сюда. В машине он взял одну из моих библиотечных книг, и она осталась у него. Теперь он умер, и только потому, что в книге оказался мой читательский билет, вы присвоили ему мое имя. Кто бы он ни был, мне очень жаль, конечно, что он скончался, но я бы хотел получить книгу обратно.
– Он сам назвался этим именем, – сказала сестра. – И я вношу его в больничные списки. А книгу мы вернем в Публичную библиотеку.
– Научили же вас в школе на свою голову, – сказал я в сердцах, потому что был зол и голоден, вышел из госпиталя и зашагал домой.
Когда я добрался до дому, то увидел на нашей улице уйму автомобилей.
1 2 3 4
Сотни книг, миллионы слов – и сплошная бессмыслица. Несмотря на это, после каждого похода в публичку я приносил домой две-три книги по теологии в надежде, что они не окажутся совсем уж безумными. Я перелистывал книгу, пока не убеждался, что ее автор такой же зануда, как и студент-богослов в моих русских пьесах.
Ни один писатель не кажется столь жалок, как тот, кто жаждет написать что-нибудь заумное. То же и с теологией, вся суть которой состоит в создании чего-то запутанного. Если дело в вере, то почему нельзя просто верить, и дело с концом? Сведенборг, обливаясь потом, как лошадь, настрочит пару миллионов слов, после прочтения которых у читателя на всю жизнь пропадает охота улыбаться. Сам по себе это уже теологический поступок, правда, более безыскусный и, уж конечно, не менее бессмысленный, чем те миллионы слов, которые накатал Сведенборг.
Все это подводит меня к сюжету этого рассказа.
Возвращаясь однажды вечером домой из библиотеки, на сортировочной станции я повстречал чрезвычайно сложного и до самозабвения богословски настроенного человека.
– А знаешь ли ты, – прокричал он мне с двадцати метров, – что сегодня вечером наступит конец света?
– В котором часу? – проорал я в ответ.
– Точно не знаю, – сказал он, – но сегодня вечером.
Человек отряхнул с плеч грязь, налипшую, когда он выпрыгнул из вагона, и упал.
– Ты только что приехал? – спросил я.
– Да. Но в этом городе я родился двадцать семь лет назад, – сказал он. – Готов ли ты встретить конец света? – продолжал он, отряхивая пыль с брюк.
– Я готов ко всему, – ответствовал я. – А ты готов?
– Вот в том-то и дело, что нет. Совсем не готов.
И тут он упал.
– Ты знаешь, где больница «скорой помощи»? – спросил я. – Прямо за полицейским участком, на Бродвее, напротив Публичной библиотеки, но если не хочешь идти туда, можешь пойти в районную больницу. Она на той стороне бульвара Вентура, на Ферграундз, впрочем, ты, наверное, и сам знаешь, где это. Я живу по пути в районную больницу и могу проводить тебя до своего дома. Может, тебя кто-нибудь подвезет.
Он оперся о мое плечо, и мы молча заковыляли мимо фабрики по упаковке сухофруктов. Переходя бульвар, он снова упал, и тут остановился какой-то автомобиль. Водитель вышел из машины и подбежал к нам.
– В чем дело? – спросил он.
– Во мне, – еле слышно ответил человек.
– Его нужно отвезти к врачу, – сказал я. – Он поранился.
Водитель помог мне посадить незнакомца в машину. По дороге в госпиталь незнакомец взял одну из трех моих библиотечных книг и раскрыл.
– Сорен Кьеркегор «Или-или», – прочел он. – Кто это?
– Не знаю, – ответил я.
– Таких людей надо знать, – сказал он.
И принялся читать. Когда мы подъехали к больнице, он так вцепился в книгу, что наверняка повредил ее. Библиотекарша в публичке посмотрит на повреждение, потом на меня, недоумевая, как это я умудрился так покалечить книгу, но промолчит.
Водитель сказал, что его зовут Август Бокбель. Я запомнил это имя на всю жизнь, вероятно потому, что водитель, видимо, чувствуя, что незнакомец умирает, поведал нам свою биографию и, между прочим, как из-за перочинного ножа он чуть было не убил своего старшего брата. Затем он помог перенести раненого в приемный покой и ушел, извинившись за то, что у него неотложное дело.
А я остался, потому что раненый по-прежнему читал книгу, взятую мною из библиотеки, и мне казалось, что при таких обстоятельствах будет невежливо просить его вернуть книгу. Читал он с неимоверной быстротой. Когда ему нужно было уходить в сопровождении медсестры и молодого человека в белом халате, мало походившего на доктора, я последовал за ними, отчасти волнуясь за судьбу раненого, а отчасти – за библиотечную книгу. Сестра велела мне возвращаться в приемный покой. Я хотел попросить ее быть столь любезной, чтобы вернуть мне книгу, но вместо этого сказал:
– С ним все будет в порядке?
На что она ответила мне суровым жестом, как бы говоря: «Не задавайте сложных вопросов в такой тяжелый момент».
Я вернулся в приемный покой и сел.
Когда я взялся изучать библиотечные книги, то обнаружил, что мой читательский билет с фамилией и адресом остался в книге Кьеркегора, унесенной незнакомцем. А читательский билет был для меня столь же важен, как паспорт для путешественника. Я собирался подождать минут десять – пятнадцать, но когда выяснилось, что незнакомец унес мой читательский билет вместе с книгой, решил, что прожду хоть два часа, если нужно.
Ждать, однако, понадобилось гораздо дольше. Я страшно проголодался, из-за чего меня подташнивало, к тому же я сильно разозлился. Сначала я злился на сестру, которая влетала в приемную каждые десять – пятнадцать минут в сильном смятении и замешательстве и не желала ни слушать меня, ни отвечать на мои вопросы о состоянии больного. Потом я рассердился на самого пациента, живого или мертвого, за то, что он так бесцеремонно умыкнул мою книгу, которую я поклялся вернуть в Публичную библиотеку в том состоянии, в каком взял. И наконец, я был зол на Кьеркегора, о котором не знал ровным счетом ничего, кроме того, что он написал книгу со странным названием «Или-или».
Я прождал возвращения книги битых три часа с хвостиком, пока ко мне не подошла сестра. В ее поведении угадывалось явное намерение говорить со мной. Разговор начался с безнадежного коверканья моего собственного имени.
– Да, – отозвался я.
– Он умер, – продолжала она. – Доктор Хампкит (по крайней мере, мне показалось, что она произнесла фамилию именно так) сделал все возможное, но тщетно.
– Жаль. Я хотел попросить вас вернуть мою книгу.
– Какую книгу?
– Кьеркегора.
– Он говорил, что это его книга. Во всяком случае, в нее был заложен его читательский билет с его именем и адресом.
– Читательский билет в книге – мой, – сказал я. – Вы все напутали. Я шел домой из Публичной библиотеки с тремя книгами, когда встретил его на сортировочной станции. Он только что спрыгнул с поезда и ушибся, вот я и помог ему дойти до бульвара Вентура, там он упал, остановилась машина и подвезла его сюда. В машине он взял одну из моих библиотечных книг, и она осталась у него. Теперь он умер, и только потому, что в книге оказался мой читательский билет, вы присвоили ему мое имя. Кто бы он ни был, мне очень жаль, конечно, что он скончался, но я бы хотел получить книгу обратно.
– Он сам назвался этим именем, – сказала сестра. – И я вношу его в больничные списки. А книгу мы вернем в Публичную библиотеку.
– Научили же вас в школе на свою голову, – сказал я в сердцах, потому что был зол и голоден, вышел из госпиталя и зашагал домой.
Когда я добрался до дому, то увидел на нашей улице уйму автомобилей.
1 2 3 4