Рента оплачена до апреля, поэтому Петерсон не хочет, чтобы тут что-то трогали, пока мы не узнаем, кто является наследником. И еще мы должны выяснить, была ли она случайной жертвой или планировали убить именно ее.
В марте темнеет рано, и город успел утонуть в ночи, пока мы с Мерсером разбирали личные вещи Джеммы Доген. Шел седьмой час, и мне следовало присутствовать на небольшом приеме в Ленокс-Хилл в честь моей лекции в этой школе, организованном правлением в кабинете директора.
Мерсер несколько раз щелкнул фотоаппаратом, снимая гостиную в разных ракурсах. Свет от вспышки отразился от блестящей поверхности небольшого золотого предмета, и я подошла посмотреть, что так ярко сияет в этой тусклой комнате.
— Не нервничай, Купер. Это не украшение.
С третьей полки шкафа Мерсер взял черную подставку длиной в фут и прочитал надпись на прикрепленной к ней бронзовой табличке: «Джемме Доген, в честь вступления в Орден Золотого Скальпеля. 1 июня 1985 года. Королевское медицинское общество, Лондон, Англия».
Медицинский скальпель из чистого золота со стальным лезвием был водружен на подставку из черного дерева. Я взяла вещицу в руки, чтобы полюбоваться.
— Понимаешь, каким выдающимся хирургом она, по всей вероятности, была, если уже в молодости заслужила такую награду?
Я представила себе зал, полный пожилых английских докторов в очках и париках, вручающих молодой талантливой женщине золотой символ своего уважения.
— Выглядит весьма опасным, но при этом очень красиво, ты не находишь?
— Черт, для нее же было бы намного лучше, если бы она хранила это у себя в офисе. Может, тогда у нее был бы шанс оказать сопротивление.
Но мы оба знали, что это не оружие. Это был инструмент женщины, которая спасла не один десяток человеческих жизней.
Я поставила награду обратно на полку и сказала, что готова уходить. Мы оделись, погасили свет, и я закрыла дверь, пока Мерсер вызывал лифт.
* * *
Я распрощалась с Мерсером в шесть тридцать. Он высадил меня у школы имени Джулии Рикман, и я поспешила внутрь, чтобы найти распорядительницу мероприятия.
В шестидесятых и семидесятых годах, на которые пришлись мои детство и юность, разговоры о сексуальном насилии были табу. Изнасилование считалось преступлением, которое, как гласило общественное мнение, не могло произойти с «хорошими девочками» — с нашими сестрами, матерями, дочерьми, подругами. Считалось, что жертвы «сами виноваты», и если это с ними случалось, то они не должны были об этом распространяться. Если они не станут об этом говорить, то, возможно, все пройдет само собой.
Все законодательные реформы в этом направлении произошли в последние двадцать лет. Но оказалось, что законы изменить легче, чем общественное мнение.
Поэтому мы с коллегами проводили много времени, рассказывая людям о том, что составляло наши рабочие будни. Наша аудитория — религиозные организации, школы, колледжи, университеты, профессиональные клубы, гражданские организации — каждый из слушателей мог в любой момент быть избран присяжным по делу нашего профиля. И приходят они в зал суда со своими убеждениями и предрассудками насчет таких преступлений — вот где могут оказаться полезными посеянные нами семена.
Я редко отказывалась отвечать на вопросы аудитории, если люди хотели получить больше информации — о сходстве и различиях между случаями изнасилования знакомым и незнакомцем, о том, какие из сексуальных маньяков не могут быть реабилитированы, о том, как вести себя жертвам насилия в семье и как помочь субъекту нападения, о том, что такое ложный вызов, и о том, что судебная система могла бы лучше относиться к выжившим после сексуального нападения, если бы на подобные программы выделялось больше средств. Нас с Сарой Бреннер ужасно выматывали такие встречи, утренние, вроде круглого стола за завтраком, или вечерние лекции, такие, как сегодня. Чем больше мы станем помогать друг другу, тем больше мы поможем этим женщинам, детям и мужчинам, которые в один ужасный день могут оказаться жертвами, и им придется рассчитывать на справедливый вердикт двенадцати таких же простых граждан, как они сами.
На доске объявлений в школе, сразу напротив входа, были вывешены написанные от руки желтые афиши, оповещавшие о моем выступлении, большая черная стрелка указывала путь к аудитории. Я направилась в ту сторону и остановилась перед открытой дверью в нескольких футах от большого зала. Помедлив несколько секунд, я вошла внутрь.
Полная женщина с копной светлых волос, закрученных в пучок на макушке, поспешила мне навстречу и протянула руку:
— Здравствуйте, вы, должно быть, Александра Купер. А я — Лидди Максвейн. В этом году я отвечаю за приглашенных лекторов. Мы очень рады видеть вас здесь, особенно принимая во внимание это жуткое убийство. Мы видели ваше имя в газете этим утром, и я была уверена, что лекцию придется отменить.
Она провела меня в комнату, где было около дюжины членов комитета — они перекусывали бутербродами. Я представилась некоторым из них и решила поесть перед выходом на сцену. На трех подносах лежали кусочки хлеба «семь злаков»: на одном — с кресс-салатом, на втором — с салатом и яйцами, на третьем — с помидорами. Я мысленно обругала себя за то, что несколько часов назад отказалась от большого бутерброда с индейкой, что предлагал мне Чэпмен, и променяла его на эти крошки, но делать было нечего, и я положила несколько штук на бумажную тарелку.
Я обошла комнату, вежливо отвечая на вопросы о работе окружного прокурора и заверяя тех, кому пожимала руки, что передам их наилучшие пожелания Полу Батталье. Все больше женщин средних лет стекалось в комнату. Их можно было разделить на две группы — постарше и помоложе. Дамы за пятьдесят держали в руках сумочки «Вюитон» и были обуты в туфли «Феррагамо» на плоской подошве. Почти все были натуральными блондинками, и большинство сделали высокие прически, придав волосам пышность с помощью шампуня и бальзама «Клэрол», как предписывала реклама. Те, что были помоложе и, очевидно, новенькие, отдавали предпочтение сумочкам «Дуни энд Бёрк», которые носили не в руках, а на плече, и туфлям «Феррагамо» на низком каблуке. Они тоже в основном были натуральными блондинками, но попадались и крашеные. В целом же аудитория казалась практически монолитной, и я мысленно сделала для себя пометку не заменять выражением «половые органы» термины «пенис» и «влагалище».
За десять минут до выхода на сцену я сходила в дамскую комнату, и толпа плавно перетекла в большой зал. Пока более двухсот женщин занимали места, я просмотрела свои карточки, желая убедиться, что обозначила все моменты, на которых хочу остановиться в этой лекции.
Миссис Максвейн выступила с приятной вводной речью и великодушно перечислила все мои регалии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
В марте темнеет рано, и город успел утонуть в ночи, пока мы с Мерсером разбирали личные вещи Джеммы Доген. Шел седьмой час, и мне следовало присутствовать на небольшом приеме в Ленокс-Хилл в честь моей лекции в этой школе, организованном правлением в кабинете директора.
Мерсер несколько раз щелкнул фотоаппаратом, снимая гостиную в разных ракурсах. Свет от вспышки отразился от блестящей поверхности небольшого золотого предмета, и я подошла посмотреть, что так ярко сияет в этой тусклой комнате.
— Не нервничай, Купер. Это не украшение.
С третьей полки шкафа Мерсер взял черную подставку длиной в фут и прочитал надпись на прикрепленной к ней бронзовой табличке: «Джемме Доген, в честь вступления в Орден Золотого Скальпеля. 1 июня 1985 года. Королевское медицинское общество, Лондон, Англия».
Медицинский скальпель из чистого золота со стальным лезвием был водружен на подставку из черного дерева. Я взяла вещицу в руки, чтобы полюбоваться.
— Понимаешь, каким выдающимся хирургом она, по всей вероятности, была, если уже в молодости заслужила такую награду?
Я представила себе зал, полный пожилых английских докторов в очках и париках, вручающих молодой талантливой женщине золотой символ своего уважения.
— Выглядит весьма опасным, но при этом очень красиво, ты не находишь?
— Черт, для нее же было бы намного лучше, если бы она хранила это у себя в офисе. Может, тогда у нее был бы шанс оказать сопротивление.
Но мы оба знали, что это не оружие. Это был инструмент женщины, которая спасла не один десяток человеческих жизней.
Я поставила награду обратно на полку и сказала, что готова уходить. Мы оделись, погасили свет, и я закрыла дверь, пока Мерсер вызывал лифт.
* * *
Я распрощалась с Мерсером в шесть тридцать. Он высадил меня у школы имени Джулии Рикман, и я поспешила внутрь, чтобы найти распорядительницу мероприятия.
В шестидесятых и семидесятых годах, на которые пришлись мои детство и юность, разговоры о сексуальном насилии были табу. Изнасилование считалось преступлением, которое, как гласило общественное мнение, не могло произойти с «хорошими девочками» — с нашими сестрами, матерями, дочерьми, подругами. Считалось, что жертвы «сами виноваты», и если это с ними случалось, то они не должны были об этом распространяться. Если они не станут об этом говорить, то, возможно, все пройдет само собой.
Все законодательные реформы в этом направлении произошли в последние двадцать лет. Но оказалось, что законы изменить легче, чем общественное мнение.
Поэтому мы с коллегами проводили много времени, рассказывая людям о том, что составляло наши рабочие будни. Наша аудитория — религиозные организации, школы, колледжи, университеты, профессиональные клубы, гражданские организации — каждый из слушателей мог в любой момент быть избран присяжным по делу нашего профиля. И приходят они в зал суда со своими убеждениями и предрассудками насчет таких преступлений — вот где могут оказаться полезными посеянные нами семена.
Я редко отказывалась отвечать на вопросы аудитории, если люди хотели получить больше информации — о сходстве и различиях между случаями изнасилования знакомым и незнакомцем, о том, какие из сексуальных маньяков не могут быть реабилитированы, о том, как вести себя жертвам насилия в семье и как помочь субъекту нападения, о том, что такое ложный вызов, и о том, что судебная система могла бы лучше относиться к выжившим после сексуального нападения, если бы на подобные программы выделялось больше средств. Нас с Сарой Бреннер ужасно выматывали такие встречи, утренние, вроде круглого стола за завтраком, или вечерние лекции, такие, как сегодня. Чем больше мы станем помогать друг другу, тем больше мы поможем этим женщинам, детям и мужчинам, которые в один ужасный день могут оказаться жертвами, и им придется рассчитывать на справедливый вердикт двенадцати таких же простых граждан, как они сами.
На доске объявлений в школе, сразу напротив входа, были вывешены написанные от руки желтые афиши, оповещавшие о моем выступлении, большая черная стрелка указывала путь к аудитории. Я направилась в ту сторону и остановилась перед открытой дверью в нескольких футах от большого зала. Помедлив несколько секунд, я вошла внутрь.
Полная женщина с копной светлых волос, закрученных в пучок на макушке, поспешила мне навстречу и протянула руку:
— Здравствуйте, вы, должно быть, Александра Купер. А я — Лидди Максвейн. В этом году я отвечаю за приглашенных лекторов. Мы очень рады видеть вас здесь, особенно принимая во внимание это жуткое убийство. Мы видели ваше имя в газете этим утром, и я была уверена, что лекцию придется отменить.
Она провела меня в комнату, где было около дюжины членов комитета — они перекусывали бутербродами. Я представилась некоторым из них и решила поесть перед выходом на сцену. На трех подносах лежали кусочки хлеба «семь злаков»: на одном — с кресс-салатом, на втором — с салатом и яйцами, на третьем — с помидорами. Я мысленно обругала себя за то, что несколько часов назад отказалась от большого бутерброда с индейкой, что предлагал мне Чэпмен, и променяла его на эти крошки, но делать было нечего, и я положила несколько штук на бумажную тарелку.
Я обошла комнату, вежливо отвечая на вопросы о работе окружного прокурора и заверяя тех, кому пожимала руки, что передам их наилучшие пожелания Полу Батталье. Все больше женщин средних лет стекалось в комнату. Их можно было разделить на две группы — постарше и помоложе. Дамы за пятьдесят держали в руках сумочки «Вюитон» и были обуты в туфли «Феррагамо» на плоской подошве. Почти все были натуральными блондинками, и большинство сделали высокие прически, придав волосам пышность с помощью шампуня и бальзама «Клэрол», как предписывала реклама. Те, что были помоложе и, очевидно, новенькие, отдавали предпочтение сумочкам «Дуни энд Бёрк», которые носили не в руках, а на плече, и туфлям «Феррагамо» на низком каблуке. Они тоже в основном были натуральными блондинками, но попадались и крашеные. В целом же аудитория казалась практически монолитной, и я мысленно сделала для себя пометку не заменять выражением «половые органы» термины «пенис» и «влагалище».
За десять минут до выхода на сцену я сходила в дамскую комнату, и толпа плавно перетекла в большой зал. Пока более двухсот женщин занимали места, я просмотрела свои карточки, желая убедиться, что обозначила все моменты, на которых хочу остановиться в этой лекции.
Миссис Максвейн выступила с приятной вводной речью и великодушно перечислила все мои регалии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93