не было ли это связано с неприятным впечатлением от разговора с нею? Антон сбросил с себя острое желание наказать наушницу. В конце концов, она - лишь следствие, но никак не причина.
Дабы не залезать в более глубокие дебри сознания, он заново постарался подняться над собственным "я". Антон закрыл глаза, остановившись посередь тротуара так резко, что чуть не сшиб с ног налетевшую на него прохожую. Женщина вскрикнула, ругнулась, обернувшись, и побежала дальше.
Когда Скавронский открыл глаза, возле него не было ни единой души, хотя обычно улица всегда была полна народу. Через некоторое время с ним поравнялся инвалид, передвигающийся на доске с прикрученными подшипниками.
- Что, браток, хреново с перепою или как?
По его тревожному взгляду Антон понял, что фронтовик все это время наблюдал за ним. Это человеческое небезразличие, неспособность остаться в стороне, если кому-то рядом плохо, стало тем толчком, которого Антону и не хватало для душевной ясности.
- Спасибо, отец. Теперь все как надо...
Он и в самом деле уже знал, что грядет и как следует себя вести. Тревоги не было. Всякая чувственная муть отошла на задний план. Он преисполнился необъяснимым спокойствием духа и той радостью, которые вместе определяют не только следующий шаг, но и весь план бытия. Иными словами, Антон уловил свою ноту, ощутил внутренний стержень в самом себе.
Он поднимался по обшарпанным ступеням лестницы, узнавал знакомые запахи, но они были уже новыми. Он слышал привычные звуки коммунальной квартиры, но и это воспринималось как совершенно иное - из другой жизни. "Алексея дома нет", - как-то само собой возникло в его мозгу, но к этой мысли он остался равнодушен. По большому счету, не имело значения - дома тот или нет. Антон не торопился: и времени, и терпения дождаться соперника у него бы хватило.
Открыла ему соседка Шура.
- Уходил бы. Сейчас Шалый вернется. - Небрежным движением она толкнула Антона в грудь, пытаясь захлопнуть перед носом дверь. - Иди, ну...
Скавронский воткнул носок сапога в проем, наперев плечом на дверь. Шура уже обеими руками уперлась в Антона, с кряхтением выталкивая его вон.
- Да что ж ты настырный такой... Тебе ж хуже будет...
Он расхохотался:
- Пусти. - И легко отодвинул ее.
От неожиданности Шура шарахнулась в угол. С грохотом полетели стоящие торчком лыжи и санки.
- Открой, - приказным тоном потребовал Скавронский, стоя у двери комнаты, зная, что Люська все слышит.
За дверью раздался шорох. Она молчала. Антон осознал ее страх, как нечто материальное, повисшее в тишине.
- Открывай, милая, - ласково произнес он. - Так надо. - Голос его был спокойным и решительным. - Вместе шалили, так и подождем его вместе. Ты ведь понимаешь, он не должен быть извергом...
Насколько он попал в точку, Антон понял, увидев ее отекшее от побоев и слез лицо.
- Как же так? Что ж ты не позвала?
Он привлек ее к себе, стараясь не причинить лишней боли. Она отворачивалась, пыталась прикрыться рукой. Вдруг вздрогнула: на лестничной клетке послышались шаги. Любопытная соседка, тупо уставившаяся на них, сразу юркнула в свою комнату.
Алексей Шалый оказался кряжистым мужиком. Костыль ему был без особой надобности, его он волочил за собой по полу, хотя при этом тяжело оседал на ногу. "Он не чувствует за собой никакой ущербности, скорее хочет, чтобы другие его считали обиженным судьбою, убогим", - мгновенно пронеслось в голове у Антона.
- Ну что? Будем знакомы? - жестко сказал Скавронский, не давая Лехе опомниться. - Чего ж на бабе вымещать, что сам слепить не можешь? Извиняться, что у меня получилось, - не буду, не жди. А хочешь с кого спросить, начинай с меня. Вот он я. Антон Скавронский. Или передумал?
Алексей набычился, покраснел. Небритые щеки набрякли, ноздри раздулись, издавая шумное сопение.
Заметив, что Леха ухватился обеими руками за костыль, Антон скорбно вздохнул. Мужик двинулся на Скавронского, пригнув голову, будто только о том и мечтал, чтобы боднуть того. А Антон стоял как вкопанный, только глаза странно поменялись в цвете. Сделались мутными. На губах заиграла кривая усмешка. Людмила, готовая уже кинуться наперерез, с удивлением вдруг увидела, что Алексей, как от внезапной боли, сморщился, вжал голову в плечи, выронил костыль и рыхло осел на табурет, хватая ртом воздух. Перхая, сглатывая слюну, он не мог ни закричать, ни позвать на помощь. Жилы на висках надулись, глаза налились кровью. Антон склонился к его уху.
- Ты меня слышишь? Вижу: слышишь. Ну так если еще раз руку на нее поднимешь, пеняй на себя. Больше не вздохнешь. Понял? - Леха хрипел, глаза в ужасе выкатились, по щекам сползала слеза. - Вот и хорошо, что понял.
Не оборачиваясь, Антон пошел к выходу. Он не видел, как заметалась по комнате Люська, как капала вонючую микстуру, как дрожала ее рука. Не слышал, как дребезжала склянка об стакан, как хлюпала она носом. Все гудело и плавало вокруг него. Он дернул ворот. Скорей на воздух. Здесь душно... Но на пороге резко остановился, уставившись в половицу, произнес:
- Не ищи меня, Люся. А ты, дурень, пить бросай. Плохо тебе от этого.
Кивнул сам себе и пошел, погруженный в мысли, по сторонам не глядя.
(4)
Год пробежал для Антона как одно дыхание. Не коснулись его ни горе, ни ужас, охватившие всех после смерти вождя, ни общее смятение при мысли: что ж с нами теперь будет. Они с Ревеккой только переглядывались, прослушивая сводки информбюро, но ни словом друг с другом не поделились.
Антон успешно перешел на третий курс Новосибирского института инженеров путей сообщения, упивался мечтами об электропоездах будущего, работал, как и прежде, в депо, а свободное время все чаще уделял ученикам Ревекки. Вскоре он втянулся в репетиторство.
Учительство увлекло его, заставляя усиленно работать память: словарный запас английского и немецкого, на которых он свободно болтал еще в раннем детстве с матерью и дедом, за последние годы изрядно истощился. Помогая кому-то из старушкиных школяров подтянуть хвосты по языковым предметам, он удивлялся тому факту, что учитель в первую очередь учится сам, обновляясь в потоке нового времени и возрождая в себе юность. В прошлое канули дни, исполненные чувством безысходности. Он жил в предощущении счастья и радости, будто он подошел к заветной черте, переступи которую - расцветет весна и пробьются небывалые силы. Ревекка Соломоновна даже обратила внимание на то, что дети начинают подражать его жестам, цитируют его слова, стараются щегольнуть друг перед другом знанием поэзии, так любимой Антоном. Поначалу он было испытывал некоторую неловкость перед старой учительницей, будто перетянул на себя то, что по праву принадлежало ей. Однако Ревекка не преминула рассеять его сомнения по этому поводу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Дабы не залезать в более глубокие дебри сознания, он заново постарался подняться над собственным "я". Антон закрыл глаза, остановившись посередь тротуара так резко, что чуть не сшиб с ног налетевшую на него прохожую. Женщина вскрикнула, ругнулась, обернувшись, и побежала дальше.
Когда Скавронский открыл глаза, возле него не было ни единой души, хотя обычно улица всегда была полна народу. Через некоторое время с ним поравнялся инвалид, передвигающийся на доске с прикрученными подшипниками.
- Что, браток, хреново с перепою или как?
По его тревожному взгляду Антон понял, что фронтовик все это время наблюдал за ним. Это человеческое небезразличие, неспособность остаться в стороне, если кому-то рядом плохо, стало тем толчком, которого Антону и не хватало для душевной ясности.
- Спасибо, отец. Теперь все как надо...
Он и в самом деле уже знал, что грядет и как следует себя вести. Тревоги не было. Всякая чувственная муть отошла на задний план. Он преисполнился необъяснимым спокойствием духа и той радостью, которые вместе определяют не только следующий шаг, но и весь план бытия. Иными словами, Антон уловил свою ноту, ощутил внутренний стержень в самом себе.
Он поднимался по обшарпанным ступеням лестницы, узнавал знакомые запахи, но они были уже новыми. Он слышал привычные звуки коммунальной квартиры, но и это воспринималось как совершенно иное - из другой жизни. "Алексея дома нет", - как-то само собой возникло в его мозгу, но к этой мысли он остался равнодушен. По большому счету, не имело значения - дома тот или нет. Антон не торопился: и времени, и терпения дождаться соперника у него бы хватило.
Открыла ему соседка Шура.
- Уходил бы. Сейчас Шалый вернется. - Небрежным движением она толкнула Антона в грудь, пытаясь захлопнуть перед носом дверь. - Иди, ну...
Скавронский воткнул носок сапога в проем, наперев плечом на дверь. Шура уже обеими руками уперлась в Антона, с кряхтением выталкивая его вон.
- Да что ж ты настырный такой... Тебе ж хуже будет...
Он расхохотался:
- Пусти. - И легко отодвинул ее.
От неожиданности Шура шарахнулась в угол. С грохотом полетели стоящие торчком лыжи и санки.
- Открой, - приказным тоном потребовал Скавронский, стоя у двери комнаты, зная, что Люська все слышит.
За дверью раздался шорох. Она молчала. Антон осознал ее страх, как нечто материальное, повисшее в тишине.
- Открывай, милая, - ласково произнес он. - Так надо. - Голос его был спокойным и решительным. - Вместе шалили, так и подождем его вместе. Ты ведь понимаешь, он не должен быть извергом...
Насколько он попал в точку, Антон понял, увидев ее отекшее от побоев и слез лицо.
- Как же так? Что ж ты не позвала?
Он привлек ее к себе, стараясь не причинить лишней боли. Она отворачивалась, пыталась прикрыться рукой. Вдруг вздрогнула: на лестничной клетке послышались шаги. Любопытная соседка, тупо уставившаяся на них, сразу юркнула в свою комнату.
Алексей Шалый оказался кряжистым мужиком. Костыль ему был без особой надобности, его он волочил за собой по полу, хотя при этом тяжело оседал на ногу. "Он не чувствует за собой никакой ущербности, скорее хочет, чтобы другие его считали обиженным судьбою, убогим", - мгновенно пронеслось в голове у Антона.
- Ну что? Будем знакомы? - жестко сказал Скавронский, не давая Лехе опомниться. - Чего ж на бабе вымещать, что сам слепить не можешь? Извиняться, что у меня получилось, - не буду, не жди. А хочешь с кого спросить, начинай с меня. Вот он я. Антон Скавронский. Или передумал?
Алексей набычился, покраснел. Небритые щеки набрякли, ноздри раздулись, издавая шумное сопение.
Заметив, что Леха ухватился обеими руками за костыль, Антон скорбно вздохнул. Мужик двинулся на Скавронского, пригнув голову, будто только о том и мечтал, чтобы боднуть того. А Антон стоял как вкопанный, только глаза странно поменялись в цвете. Сделались мутными. На губах заиграла кривая усмешка. Людмила, готовая уже кинуться наперерез, с удивлением вдруг увидела, что Алексей, как от внезапной боли, сморщился, вжал голову в плечи, выронил костыль и рыхло осел на табурет, хватая ртом воздух. Перхая, сглатывая слюну, он не мог ни закричать, ни позвать на помощь. Жилы на висках надулись, глаза налились кровью. Антон склонился к его уху.
- Ты меня слышишь? Вижу: слышишь. Ну так если еще раз руку на нее поднимешь, пеняй на себя. Больше не вздохнешь. Понял? - Леха хрипел, глаза в ужасе выкатились, по щекам сползала слеза. - Вот и хорошо, что понял.
Не оборачиваясь, Антон пошел к выходу. Он не видел, как заметалась по комнате Люська, как капала вонючую микстуру, как дрожала ее рука. Не слышал, как дребезжала склянка об стакан, как хлюпала она носом. Все гудело и плавало вокруг него. Он дернул ворот. Скорей на воздух. Здесь душно... Но на пороге резко остановился, уставившись в половицу, произнес:
- Не ищи меня, Люся. А ты, дурень, пить бросай. Плохо тебе от этого.
Кивнул сам себе и пошел, погруженный в мысли, по сторонам не глядя.
(4)
Год пробежал для Антона как одно дыхание. Не коснулись его ни горе, ни ужас, охватившие всех после смерти вождя, ни общее смятение при мысли: что ж с нами теперь будет. Они с Ревеккой только переглядывались, прослушивая сводки информбюро, но ни словом друг с другом не поделились.
Антон успешно перешел на третий курс Новосибирского института инженеров путей сообщения, упивался мечтами об электропоездах будущего, работал, как и прежде, в депо, а свободное время все чаще уделял ученикам Ревекки. Вскоре он втянулся в репетиторство.
Учительство увлекло его, заставляя усиленно работать память: словарный запас английского и немецкого, на которых он свободно болтал еще в раннем детстве с матерью и дедом, за последние годы изрядно истощился. Помогая кому-то из старушкиных школяров подтянуть хвосты по языковым предметам, он удивлялся тому факту, что учитель в первую очередь учится сам, обновляясь в потоке нового времени и возрождая в себе юность. В прошлое канули дни, исполненные чувством безысходности. Он жил в предощущении счастья и радости, будто он подошел к заветной черте, переступи которую - расцветет весна и пробьются небывалые силы. Ревекка Соломоновна даже обратила внимание на то, что дети начинают подражать его жестам, цитируют его слова, стараются щегольнуть друг перед другом знанием поэзии, так любимой Антоном. Поначалу он было испытывал некоторую неловкость перед старой учительницей, будто перетянул на себя то, что по праву принадлежало ей. Однако Ревекка не преминула рассеять его сомнения по этому поводу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75