Молодой человек задумался. Ресницы у него были белые, рот узкий, умный — немного похоже на клоуна.
— Н-ну, о том, как важно, чтобы писались книги. Как вышло, что удостоенный премии стал писателем…
— По-вашему, о подобных вещах стоит говорить?
Интервьюируемый интервьюер неопределенно пожал плечами.
— Такова традиция.
— Швеция — страна традиций, да?
Рыжеватые волосы парня были такие тонкие, что кое-где стояли дыбом под действием статического электричества. Он нерешительно улыбнулся. Он не настолько хорошо владел английским, чтобы знать наверняка, что это не издевка.
— Пожалуй, можно так сказать, — ответил он.
— И кажется, к нам в номер скоро должны ворваться ангелы?
— Да, да, певцы, которые возвещают приход святой Лючии, это наш праздник света. — Парнишку все еще беспокоил вопрос о власти традиций в его стране, должно быть, Америка, по его понятиям, вообще страна без традиций. — Зимы у нас долгие, — пустился он в объяснения. — Дни короткие. Отсюда, наверно, потребность шведов в праздниках — в празднествах. Мы зажигаем свечи, много свечей и много факелов, вот увидите. У нас теперь Нобелевская неделя стала веселее Рождественской.
Шведы роздали длинные листы с поминутным расписанием предстоящей церемонии — какая музыка будет исполняться; в каком порядке пойдет процессия; кто где рассядется на подиуме среди членов всяких Академий, и обязательно так, чтобы лауреаты сидели лицом к королевской чете; а по краю сцены будут протянуты цветочные гирлянды, чтобы никто не оступился; а потом в огромном Голубом зале красно-кирпичной Стокгольмской ратуши состоится банкет на тысячу триста персон, есть будут со специального Нобелевского сервиза (Нубельсервисен) под пение Уппсальского мужского хора, по широкой парадной лестнице вниз, танцуя, пойдут девушки в голубых народных костюмах, а им навстречу будут подниматься вереницы официантов, держащих над головой блюда с десертом под тихо трепещущими язычками синего пламени. Но чтобы заработать право на участие в этих грандиозных мероприятиях, Бек должен сочинить и прочесть свою Нобелевскую лекцию.
— Бог мой, что же со мной будет? — жаловался он Робин в гостиничном номере. — Через два дня надо выступать с этой чертовой речью, а у меня нет ни минуты, чтобы сесть и написать текст, все время какие-то приемы и все время приходится пить шампанское.
— Генри, ну что ты дергаешься, я как женщина нуждаюсь в том, чтобы ты был спокойным и светским.
— Что ни придумаю, все не годится. Просто я недостоин.
— Это они и без тебя знают. Ты же сам говорил, что академики выбрали тебя, потому что голосовали друг дружке назло.
— А может быть, тот, кто мне это рассказал, шутил. У них такой своеобразный нордический юмор. Хо-хо, сейчас вышибу тебе мозги!
— А ты знал, — спросила Робин, — что во время войны они были не такие уж нейтральные? Я нашла в Интернете, что их Сапо, секретная полиция, сдавала нацистам бойцов Сопротивления. И у многих шведско-еврейских предпринимателей загадочным образом возникали пожары на производстве. Гитлер обожал шведов; в его глазах они были идеальная нация, das Volk.
— Не пугай меня, пожалуйста. У вас с Голдой расовые предрассудки.
— Она довольно много уже понимает. На-ка. Удели раз в жизни немного внимания дочери. — Она сунула ему на руки Голду. Ползунки у малышки немного промокли. Она улыбалась, обнажая редкие зубки и пуская слюни. Еще один зубок режется. Ее липкая любопытная лапка потянулась к лицу Бека и ухватила его за щеку.
— Ой, — поморщился он.
— Она так привыкла целыми днями оставаться со мной, что удивляется твоей щетине. Я пойду переоденусь и выйду на часок. Один симпатичный молодой служащий в конторе внизу предложил показать мне гостиничный компьютерный комплекс, а потом свозить на набережную, в высотный американский бар с видом на море. Он в ужас пришел, когда услышал, что я совершенно не видела Стокгольма. Не мог поверить, что я тут такая заброшенная.
— А ты ему не объяснила, что это в основном твоя добрая воля? Ингер предлагала найти африканку для Голды, хотя здесь это не так-то просто.
— Они тут все жулики, торгуют поддельными сенегальскими сумками. Ингер говорит, что есть очень смуглые турчанки, но я сказала, нет уж, спасибо, мусульман не надо.
— Вот видишь. Опять предрассудки. До Израиля мусульмане относились к евреям гораздо лучше, чем христиане.
Робин прочитала на его лице тревогу, готовность к поражению и сказала:
— Генри, я молодая. Мне необходимо размяться. Я вернусь вовремя, чтобы ты успел к восьми на этот официальный концерт. И Голда нуждается в магии отцовского влияния. Вот вы с ней как раз и напишете тебе лекцию.
— Члены Академии, достопочтенные гости, иностранные и местные, — так начал свою лекцию Бек. — Нобелевская премия стала такой огромной и знаменитой среди своих собратьев, что по справедливости ее никто не заслуживает и недостойному избраннику только остается прятать свое смущение за спинами остальных, столь же недостойных. — Публика сидела на стульях, расставленных по длинному полутемному парадному залу Шведской академии среди всяких арок и пилястров, — эдакая ренессансная фантазия, видение Микеланджело о человеческом теле, обращенном в архитектурные формы. Король, долговязый и серьезный, в очках в царственно-тонкой оправе, отсутствовал, равно как и его темнокудрая красавица королева. Бек-то по глупости воображал, что будет вещать с вершины мира. А перед ним оказались бледнолицые, равнодушно-вежливые слушатели, собранные в этом жарко натопленном зале у северной кромки Европы, субконтинента, жители которого на протяжении последних веков давили и дурачили остальной мир. Кое-где виднелись отдельные знакомые лица. Мери Джо Цвенглер и лохматый длинноногий, полулежащий на стуле Джим Флаггерти, директор издательства, заметно поседевший за те двадцать лет, что они знакомы, но все так же перекатывающий из-за щеки за щеку воображаемую жевательную резинку, прилетели, отринув заботы, чтобы оказать моральную поддержку своему автору. Явились, надев костюмы в полоску, некоторые из посольской мелкой сошки, командированные специально почтить присутствием. Робин устроилась в первом ряду, сияющая теплом среди ледяных иностранных лиц. Вся эта публика удивленно всколыхнулась, когда Бек после краткого представления, произнесенного профессором Стуре Алленом, появился на подиуме с младенцем на руках. Но так как в зале были главным образом шведы, они немедленно подавили отдельные смешки, решив, наверно, что живой ребенок — это своеобразная принадлежность национального костюма вроде африканской мантии Воле Шойинки за несколько лет до того.
— Нобелевская премия, она возносит человека на головокружительную высоту, — продолжал Бек, а Голда крутилась у него на согнутой правой руке, того гляди выскользнет, — ставит его на миг в центр всепланетного внимания и соблазняет вещать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9