ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Двадцать восьмого сентября тысяча девятьсот сорок второго года Людмила Зайковская умерла. Об этом был составлен официальный акт. Тело умершей свезли на кладбище и похоронили.
— Совершенно верно.
— Но… вы живы!
— Вам многое известно, — улыбнулась Людмила Иннокентьевна. — Неужели вы не догадались об остальном?
— Подождите, — пробормотал я. — Галя Наливайко… она поступила в больницу с брюшным тифом. Потом ей стало лучше.
— Ей не стало лучше, — ответила Зайковская. — Она умерла двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот сорок второго года, а в ночь на двадцать восьмое члены подпольной организации врачи Ксения Васильевна Липатова и Юрий Гаврилович Скорняк перенесли меня из тюремной палаты в операционную, а оттуда в инфекционное отделение, где лежала в изоляторе Наливайко. Меня положили на ее место, а тело Наливайко закрыли простыней и на тележке отвезли в тюремную палату. Немецкий врач, подписывавший акт, не знал меня в лицо. На рассвете Наливайко похоронили, а я через несколько дней была переправлена из больницы в партизанский отряд. Так я стала Галей Наливайко.
— Как это просто! — прошептал я.
— Точно таким же способом Липатова и Скорняк освободили из концлагеря многих советских военнопленных. Люди просились в больницу, а из больницы уходили на волю.
— Значит, Липатова и Скорняк знали, что вы подпольщица?
— Они получили записку от находившегося в тюрьме секретаря подпольного горкома партии Лагутенко. Ведь это он придумал, как меня спасти.
— У меня есть еще один вопрос, — сказал я. — Вскоре после того, как вас арестовали, вы написали письмо шефу полиции Прибельска Кернеру. Но, может быть, не было никакого письма?
В ожидании ответа я даже затаил дыхание. Сейчас все должно было решиться…
— Вы действительно хорошо осведомлены. — Людмила Иннокентьевна с любопытством посмотрела на меня. — Письмо было, и я его написала. Неужели оно сохранилось?
— Этого я не знаю, — сказал я. — Вы не вспомните содержание?
— Я его прекрасно помню. В этом письме я сообщила господину Кернеру фамилии и адреса Остапа Тимчука, Семена Гаевого, Тараса Михалевича и Василия Галушки.
— Всех четверых после этого арестовали?
— Да, на другой же день их арестовали и вскоре повесили. Я написала, что они взорвали железнодорожный мост. — Людмила Иннокентьевна говорила обычным тоном, словно речь шла не о предательстве, а о. вещах, которые ее не касались.
Я бессмысленно смотрел на нее. Она подняла брови и вдруг усмехнулась:
— Что вы на меня так смотрите? Раз вы все знаете, то вы должны знать, что эти адреса и фамилии я назвала Кернеру по приказу Лагутенко.
— По приказу?!
— Ну, конечно! А вы что же думали? Я никого из этих людей раньше в глаза не видела. Лагутенко передал в мою камеру записку с приказом разыграть этот спектакль.
— Зачем? — ошалело спросил я.
— Тимчук, Гаевой, Михалевич и Галушка были предателями. Пробравшись в штаб нашей организации, они попытались взорвать ее изнутри. Занимались антисоветской агитацией между подпольщиками и кончили тем, что установили связь с полицией. В мае тысяча девятьсот сорок второго года Георгию Александровичу стало известно об их предательской деятельности. Галушку, Михалевича, Тимчука и Гаевого вызвали на заседание штаба, но они не явились. Заседание было проведено без них. Приняли решение расстрелять предателей. Однако привести приговор в исполнение не успели. Через несколько дней Лагутенко и его друзья были арестованы. Кто-то написал анонимный донос в гестапо. Находясь в тюрьме, Лагутенко решил казнить предателей руками немцев. Так родился план, который я осуществила. Впоследствии гестаповцы узнали о том, что повесили своих единомышленников, но было уже поздно.
Теперь мне все стало ясно, в том числе и странное поведение вдовы Тимчук. Зная, кем был ее муж она боялась, если откроется правда, лишиться пенсии, потому и мешала мне, как могла…
Все было ясно, но я вспомнил осторожного, недоверчивого Томилина и спросил:
— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?
— Разве они нуждаются в подтверждении?
— Вам пора узнать все, — ответил я. — После войны в архивах полиции было найдено ваше письмо к Кернеру. В Прибельске до сих пор считают вас предательницей, а вдовы и члены семей Галушки, Тимчука, Гаевого и Михалевича получают государственные пенсии.
— Понимаю, — прошептала она. — А я ничего не знала… Мне нужно было съездить туда хоть раз… Я поеду в Прибельск завтра же! — Она нахмурилась. — Хорошо, что вы нашли меня!
— Но с чем вы поедете? На слово вам могут не поверить.
— У меня сохранилась записка Лагутенко.
— Где она?
— Здесь.
Людмила Иннокентьевна открыла шкаф, достала небольшую деревянную шкатулку и протянула мне пожелтевший клочок бумаги, вложенный в целлофановый конверт. Я увидел неровные строчки, написанные карандашом, и узнал почерк секретаря подпольного горкома.
«Держись, Люся! — прочел я. — Мы в тюрьме, но немцы нас не сломили и не сломят. Штаб жив, штаб действует, штаб выполняет свои решения. Сообщи Кернеру, что ты желаешь спастись от смерти и с этой целью называешь имена и адреса четверых самых главных подпольщиков: Тимчука, Гаевого, Галушки и Михалевича. Живут они соответственно: Маркса, 11, кв. 3, Чкалова, 5, кв. 9, 2-й Красногвардейский, 12, кв. 7 и Короленко, 8 кв. 1. Напиши, что они якобы взорвали железнодорожный мост. Пусть немцы исполнят наш приговор и сами повесят этих предателей и мерзавцев. Г. Л. ».
Да, это был документ, неопровержимо подтверждавший то, что рассказала Людмила Зайковская.
— Как вам удалось сохранить записку? — спросил я.
— В тюрьме я носила ее с собой, готовая в любую минуту уничтожить. Попав в больницу, передала Ксении Васильевне Липатовой. Она потом мне ее вернула… В партизанском отряде и позже я уже не расставалась с запиской. Я храню ее почти двадцать лет и сберегу до смерти в память о Лагутенко, о моей молодости…
— Да, вы должны поехать в Прибельск, — сказал я. — Но перед этим вы должны поехать со мной в Москву. Мы поедем сейчас, немедленно. Нас ждет машина.
— Сейчас? — удивилась Людмила Иннокентьевна. — Что мне делать в Москве? И разве нельзя подождать до утра!
— Нет, ждать нельзя, — ответил я и, сняв с вешалки пальто, подал ей. — Вы и так ждали девятнадцать лет. Кстати, как получилось, что вы остались Галей Наливайко?
— В тылу у немцев это было необходимо, в армии восстанавливать прежнюю фамилию мне не пришло в голову, а позже я просто привыкла к ней и не хотела, чтобы что-то связывало меня с прошлым. Слишком мучительно было вспоминать о нем.
— Итак, мы едем? Не смотрите на часы, остановите их! Забудьте о времени! Мы едем?
— Какой вы странный! — улыбнулась она. — Простите за нескромный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39