ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

она бросает взгляды на посеребренную щетку для волос и коралловые четки, она причитает, топчется на месте, визгливо вскрикивает и ворчит, пока в этой жуткой кутерьме госпожа наконец не успокаивает ее, говоря:
— Я сама останусь здесь и присмотрю, чтобы синьор Фуриозо не позарился на мои безделушки. Идите и примите для успокоения настойку монастырского бальзама и не возвращайтесь, пока я не позову.
Старуха уходит; красавица мгновенно запирает за ней дверь на ключ и тихо улыбается — шалунья.
Отряхивая пыль с коленей, синьор Фуриозо неторопливо встает; он живо срывает фальшивые усики, ибо никакая шутовская деталь не должна испортить это первое, исступленное свидание двух влюбленных. (Бедняга, как дрожат его руки!)
Поскольку я привык к роскошной наготе моих сородичей, которая не препятствует влюбленным душам проявляться в пушистой плоти, меня всегда немного трогает эта мучительная сдержанность, с которой люди стыдливо колеблются, прежде чем, уступив силе желания, скинуть эти никчемные лохмотья, скрывающие их тела. Так что сначала они оба немного постояли, улыбаясь и как будто говоря: «Как странно встретиться с вами здесь!» — все еще не уверенные в том, что они друг другу по-прежнему желанны. И, может, у меня обман зрения, но в уголке его глаза я увидел слезу! Но кто сделает первый шаг навстречу другому? Ну конечно она; из двух полов именно женщины, я думаю, более тонко прислушиваются к мелодичному зову своего тела. (Ну что за грязные мысли, в самом деле! Неужели она — эта умная, серьезная девушка, стоящая перед тобой в неглиже, может подумать, что ты разыграл весь этот спектакль только ради того, чтобы поцеловать ее руку?) Но вдруг она снова отступает — ах, как ей идет этот яркий румянец! — теперь его очередь сделать два шага вперед в этом эротическом танце.
Только мне бы хотелось, чтоб они танцевали его чуть побыстрее; старуха скоро очухается от своего приступа, и что, если она поймает их с поличным?
И вот дрожащей рукой он дотрагивается до ее груди; ее рука, поначалу нерешительная, все уверенней ложится на его штаны. И внезапно они выходят из своего странного транса; после всех этих глупых прелюдий они набрасываются друг на друга с таким аппетитом, коего я доселе не видывал. В мгновение ока они раздевают друг друга догола, словно в их пальцы вселился вихрь, она падает навзничь на кровать, показывает ему мишень, он прицеливается и попадает прямо в яблочко. Браво! Никогда еще эта старая кровать не тряслась от такого натиска. Слышалось лишь их нежное, приглушенное бормотание: «Я никогда…», «Дорогая…», «Еще…», и т. д. и т. п. Ну какое железное сердце не растает от этого!
Один раз, приподнявшись на локтях, он задыхающимся голосом говорит мне:
— Кот, сделай вид, будто душишь крыс! Заглуши музыку Венеры громом Дианы!
Вперед, в атаку! Преданный моему хозяину до конца, я, как могу, играю с мертвыми крысами, разбросанными моей Полосаточкой, одним ударом приканчивая умирающих и грозно завывая, чтобы заглушить странные всхлипывания, издаваемые столь (кто бы мог подумать?) страстной юной госпожой, которая проявила себя в этом деле как нельзя лучше. (Сто очков, Хозяин!)
И тут в дверь ломится старая карга. Что происходит? К чему весь этот шум? И дверь содрогается от ее ударов.
— Спокойно! — кричит синьор Фуриозо. — Я ведь только что заделал огромную крысиную нору!
Но миледи не спешит облачаться снова в свой халатик, она с наслаждением медлит; ее усталые члены исполнены такой благодати, что, кажется, даже ее пупок расплывается в счастливой улыбке. Она с благодарностью чмокает моего хозяина в щечку и, лизнув своим клубнично-розовым язычком клейкую сторону его фальшивых усов, снова пристраивает их на его верхней губе, а потом с самым невинным и безупречным видом впускает свою надзирательницу в спальню, где только что имела место шутовская баталия.
— Посмотри-ка, Кот передушил всех крыс!
Мурлыча от гордости, я приветственно бросаюсь к старухе; ее глаза до краев наполняются слезами.
— А почему постель в таком беспорядке? — вскрикивает она, еще не совсем ослепнув от сырости. И в силу своего подозрительного характера, даже несмотря на grande peur des rats , — какое чувство ответственности! — не покидает свой пост.
— Вот тут произошло небывалое сражение Кота с самой огромной крысой, какую ты когда-либо видела, прямо на этой кровати; вон какие на простынях следы крови! Итак, синьор Фуриозо, сколько мы вам должны за эту неоценимую услугу?
— Сотню дукатов, — не задумываясь, говорю я, потому что знаю: мой хозяин, если предоставить его самому себе, как честный дурак не возьмет ничего.
— Да это же хозяйственные расходы за целый месяц! — запричитала верная служительница скупости.
— И вы не зря потратите каждый пенни! Потому что эти крысы могли бы совсем выжить вас из дома.
Я вижу в юной госпоже проблески твердого характера.
— Пойди и заплати им из своих личных сбережений — я знаю, что они у тебя есть: то, что ты утаивала из денег на хозяйственные расходы.
Старуха постонала, поворчала, но делать нечего; и мы с господином Фуриозо уходим, прихватив на память бельевую корзину, полную дохлых крыс, которых мы сваливаем — хоп! — в ближайшую канаву. И как ни странно, в тот вечер мы садимся за свой честно заработанный обед.
Но молодой дурачок снова лишился аппетита. Он отодвигает от себя тарелку, смеется, плачет, закрывает лицо руками и снова и снова подходит к окну, чтобы посмотреть на закрытые ставни, за которыми его возлюбленная оттирает кровавые пятна, а моя дорогая Полосаточка отдыхает после своих беспримерных трудов. Затем он садится и пишет, потом рвет страницу вчетверо и швыряет в сторону. Я когтем подцепляю упавший обрывок. Боже правый, да он стишки принялся кропать!
— Я должен и буду обладать ею вечно! — восклицает он.
Я вижу, что все мои планы рухнули. Удовлетворение не удовлетворило его; эти души, которые они разглядели в телах друг друга, столь ненасытны, что никакие яства не могут утолить этот голод. Я приступаю к туалету нижней части своего тела, это моя излюбленная поза для размышлений о судьбах мира.
— Как мне жить без нее?
Вы жили без нее двадцать семь лет, сэр, и ни разу по ней не скучали.
— Я сгораю от любви!
Значит, нам не придется платить за дрова.
— Я украду ее у мужа, и она будет жить со мной.
— А чем, позвольте, вы будете жить, сэр?
— Поцелуями, — рассеянно отвечает он. — Объятиями.
— Ну что ж, вы от этого не растолстеете, а вот она — пожалуй. И у вас появятся лишние рты, которых надо кормить.
— Мне противно слушать, я устал от твоих грязных ехидных намеков, Кот, — отрезал он.
И все же сердце мое растаяло, потому что теперь он говорил на простом, чистом и бездумном языке любви, а у кого еще достанет хитрости помочь ему достичь счастья, кроме меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48