Димка хватает его за руку, шепчет:
— Где Чекарь? Надо разобраться, Я не мог так быстро проиграть. Мне везло. Ты же видел, а? Серый треплет его плечо:
— Тихо, тихо, Студент. Не духарись.
— Где Чекарь?
— Ушел. Что он, тебя станет дожидаться? Уже все, кранты игре.
Группа людей у стола мгновенно рассыпается. Кто ругается себе под нос, опустив голову, кто молчит. Вмиг игроки растаяли в полумраке — и вот уже сталкиваются где-то в темном коридоре, роняют шинели, хлопают дверью, выходя по одному. Исчез и Жорж с игорной доской, фишками и деньгами, а на огромный стол девчонка уже набросила скатерть с бахромой.
— Пошли, пошли, — торопит Серый Димку. — Чего нюни распускаешь? А еще студент.
Из дома они выходят не сразу, а по знаку девчонки, которая стоит у открытой двери и наблюдает за улицей. Серый сжимает локоть Димки:
— Тсс… Молчки, молчки. Потом поговорим.
— Слушай, а этот Жорж много денег уволок.
— Крупье должен содержать дело?
Они быстро шагают темным переулком. Глубокая зимняя ночь нависла над ними, щекочет лицо снежком. Похрустывают замерзшие лужицы. Серый останавливается, придерживает Димку.
Где— то неподалеку проходит патруль, сапоги звонко ломают льдинки, слышны молодые голоса солдат. И хоть комендантского часа давно уже нет в Москве, Серый предпочитает переждать в темном углу, в тени какого-то двухэтажного барака. Ночь остужает Димкину голову. Который же это час? Серый достает из кармана свой «цикач» -летчицкие часы с ярко светящимися цифрами и стрелками.
— Три.
Значит, он, Димка, играл целых четыре часа или больше. Какие-то чудеса в этом темном доме с конусом света — там по-другому время идет, что ли?
— Слушай, Серый, а сколько я там проиграл?
— А сколько у тебя своих было?
— Ты же знаешь. Рублики. Шестнадцать.
— Ну, значит, моих пятьдесят уплыли у тебя. Да ерунда. Ты сколько стипендии получаешь?
— У нас на курсе стипендия двести тридцать рублей, — отвечает Димка — и это чистая правда. Он не добавляет только, что стипендии этой не получает.
— Ну, так мне скоро отдашь.
— А Чекаря деньги? Сколько их было?
— Да кое-что было, — равнодушным тоном говорит Серый. — Тысяч восемь, я думаю. Может, немного больше.
— Сколько?
Нет, эта ночь ему снится! Не было темного дома, рулетки, согнутых спин, не было барака-общежития с фонтанчиками из-под пола. Это он спит в уютнейшей каморке милого, прекрасного, доброго Евгения Георгиевича, в чудном доме с его симпатичными обитателями, и снятся ему всякие рулетки и бараки. Но ночной ветерок так свеж. А руки, если и поднести к лицу, пахнут плексигласовыми фишками и деньгами.
— Тысяч восемь с прицепом, — негромко добавляет Серый.
Он, Димка, держал в руках сумму, о которой и думать раньше не смел. Тысяч восемь — да этих денег ему хватило бы, если экономить, до окончания учебы. Бабка в селе, работая санитаркой на ветпункте, в креозоте и навозе, среди всяких этих чумок, чесоток и клещей, получает в месяц триста восемьдесят — и все соседи ей завидуют, это настоящие деньги, которые каждый месяц держишь в руках, а не начисления на трудодни: то ли будут, то ли нет. Это сколько ж бабке надо мыть цементных полов и боков коровьих, чтобы заработать такую кучу денег? Бежать надо обратно в темный дом, отыскивать Драного Жоржа, трясти его за ворот! Вдвоем с Серым, может, они справятся.
— Серый, не мог я проиграть столько. Надули меня. Или эти, вокруг, деньги растащили!…
Приятель смеется в ответ. Они уже подходят к общажке. Она темна, как брошенное судно. Несколько бродячих псов мелькают на помойке, рыщут, как шакалы, хрустят мерзлой картофельной кожурой.
— Студент, в этой игре никто копейки не возьмет. Там есть люди — следят. Знаешь, что бывает, если хоть рубль чужой сунешь в карман?
— Что?
— Трюмить будут. А потом вытащат подальше, на помойку, и бросят. Утром милиция найдет.
— Это как — трюмить?
— Ногами бить. Но не как попало, а с толком. Чтобы была одна котлета.
Димка вспомнил — он видел однажды коротко остриженного человека, которого утром подобрали милиционеры и пробовали усадить его в извозчичью пролетку. Найденный был чудовищно синего, не имеющего ничего общего с человеческим, цвета. Они усаживали его, как тряпичную куклу, поддерживая руки, ноги, голову. Стриженый дышал, но глаза его смотрели бессмысленно и тупо. И извозчик, и милиционеры понимали, что имеют дело с человеком, который жить не будет. Это Димка хорошо ощущал.
— А этот, сам Драный Жорж?
— Он водила. Не веришь ему — не играй. Димка стонет:
— Серый, как же я Чекарю такие деньги верну?
— Чего ты мычишь? — возмущается Серый. — А еще играл как настоящий. Чекарь же сказал тебе — на «американку». И ничего такого не потребует с тебя. Кроме трепа. Он к тебе хорошо относится, Чекарь. Повезло. Я и не знал, что вы знакомы. Вот если б я брал деньги, он бы с меня содрал…
— Что?
— Мало ли что? Может, в форточку куда-нибудь залезть. Может, чего похуже. Тут не отвертишься.
— Никак?
— Никак. Тут похуже будет, чем трюмить. Димка ежится, пробирает его холод.
— А если Чекарь передумает? И с меня что-нибудь потребует?
— Чекарь-то передумает? Ты что?
Димка успокаивается. Они тихо обходят, барак, направляясь к черному ходу. В коридоре на стуле, свесив голову с седыми грязными прядями, спит истопница. Она вздрагивает от храпа. Не зажигая света, они стелют на проволочные койки одеяла.
— Жрать хочешь? — спрашивает Серый.
— Очень, — признается Димка. Чувство голода, после того как он пришел в себя на морозце, жжет его внутренности.
— Я тоже, — говорит Серый. — Не подумали мы… Он ворочается, укладываясь поудобнее.
— Вообще-то, ты можешь не только долг списать, но и еще заработать. Больше, чем получил у Чекаря, — говорит Серый, зевая.
— За что?
— Ни за что. За пару слов.
— Каких?
— Потом скажу.
Через минуту Димка спрашивает:
— Ты вправду или болтаешь?
Но Серый уже не отвечает.
Спит Димка плохо. Перед глазами мечется шарик, бьется о стенки круга, прыгает; рябит от красных и черных квадратиков, цифр. «Тащите билетик», — требует Драный Жорж. На изуродованном его лице золотые профессорские очки. Димка тащит билетик, как на экзамене, видит цифру: 13. Драный Жорж, улыбаясь, отсчитывает ему деньги — сотенную за сотенной. «Молодец, Студент, знаешь материал. После сосчитаемся. На „американку“… Много с тебя не потребую. Объяснишь мне, что стремился выразить исландский народ в своих сагах. Какую вековую мечту? Всего только пару слов». Какую мечту? Димка не знает. В сагах много крови. Там без конца режут друг друга. И каждый раз придумывают все более изощренные способы. Трюмят, в общем. Но разве в этом вековая мечта? Не знает Димка ответа, не знает. «Садитесь, двойка».
Димка просыпается, как от толчка, точно в семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Где Чекарь? Надо разобраться, Я не мог так быстро проиграть. Мне везло. Ты же видел, а? Серый треплет его плечо:
— Тихо, тихо, Студент. Не духарись.
— Где Чекарь?
— Ушел. Что он, тебя станет дожидаться? Уже все, кранты игре.
Группа людей у стола мгновенно рассыпается. Кто ругается себе под нос, опустив голову, кто молчит. Вмиг игроки растаяли в полумраке — и вот уже сталкиваются где-то в темном коридоре, роняют шинели, хлопают дверью, выходя по одному. Исчез и Жорж с игорной доской, фишками и деньгами, а на огромный стол девчонка уже набросила скатерть с бахромой.
— Пошли, пошли, — торопит Серый Димку. — Чего нюни распускаешь? А еще студент.
Из дома они выходят не сразу, а по знаку девчонки, которая стоит у открытой двери и наблюдает за улицей. Серый сжимает локоть Димки:
— Тсс… Молчки, молчки. Потом поговорим.
— Слушай, а этот Жорж много денег уволок.
— Крупье должен содержать дело?
Они быстро шагают темным переулком. Глубокая зимняя ночь нависла над ними, щекочет лицо снежком. Похрустывают замерзшие лужицы. Серый останавливается, придерживает Димку.
Где— то неподалеку проходит патруль, сапоги звонко ломают льдинки, слышны молодые голоса солдат. И хоть комендантского часа давно уже нет в Москве, Серый предпочитает переждать в темном углу, в тени какого-то двухэтажного барака. Ночь остужает Димкину голову. Который же это час? Серый достает из кармана свой «цикач» -летчицкие часы с ярко светящимися цифрами и стрелками.
— Три.
Значит, он, Димка, играл целых четыре часа или больше. Какие-то чудеса в этом темном доме с конусом света — там по-другому время идет, что ли?
— Слушай, Серый, а сколько я там проиграл?
— А сколько у тебя своих было?
— Ты же знаешь. Рублики. Шестнадцать.
— Ну, значит, моих пятьдесят уплыли у тебя. Да ерунда. Ты сколько стипендии получаешь?
— У нас на курсе стипендия двести тридцать рублей, — отвечает Димка — и это чистая правда. Он не добавляет только, что стипендии этой не получает.
— Ну, так мне скоро отдашь.
— А Чекаря деньги? Сколько их было?
— Да кое-что было, — равнодушным тоном говорит Серый. — Тысяч восемь, я думаю. Может, немного больше.
— Сколько?
Нет, эта ночь ему снится! Не было темного дома, рулетки, согнутых спин, не было барака-общежития с фонтанчиками из-под пола. Это он спит в уютнейшей каморке милого, прекрасного, доброго Евгения Георгиевича, в чудном доме с его симпатичными обитателями, и снятся ему всякие рулетки и бараки. Но ночной ветерок так свеж. А руки, если и поднести к лицу, пахнут плексигласовыми фишками и деньгами.
— Тысяч восемь с прицепом, — негромко добавляет Серый.
Он, Димка, держал в руках сумму, о которой и думать раньше не смел. Тысяч восемь — да этих денег ему хватило бы, если экономить, до окончания учебы. Бабка в селе, работая санитаркой на ветпункте, в креозоте и навозе, среди всяких этих чумок, чесоток и клещей, получает в месяц триста восемьдесят — и все соседи ей завидуют, это настоящие деньги, которые каждый месяц держишь в руках, а не начисления на трудодни: то ли будут, то ли нет. Это сколько ж бабке надо мыть цементных полов и боков коровьих, чтобы заработать такую кучу денег? Бежать надо обратно в темный дом, отыскивать Драного Жоржа, трясти его за ворот! Вдвоем с Серым, может, они справятся.
— Серый, не мог я проиграть столько. Надули меня. Или эти, вокруг, деньги растащили!…
Приятель смеется в ответ. Они уже подходят к общажке. Она темна, как брошенное судно. Несколько бродячих псов мелькают на помойке, рыщут, как шакалы, хрустят мерзлой картофельной кожурой.
— Студент, в этой игре никто копейки не возьмет. Там есть люди — следят. Знаешь, что бывает, если хоть рубль чужой сунешь в карман?
— Что?
— Трюмить будут. А потом вытащат подальше, на помойку, и бросят. Утром милиция найдет.
— Это как — трюмить?
— Ногами бить. Но не как попало, а с толком. Чтобы была одна котлета.
Димка вспомнил — он видел однажды коротко остриженного человека, которого утром подобрали милиционеры и пробовали усадить его в извозчичью пролетку. Найденный был чудовищно синего, не имеющего ничего общего с человеческим, цвета. Они усаживали его, как тряпичную куклу, поддерживая руки, ноги, голову. Стриженый дышал, но глаза его смотрели бессмысленно и тупо. И извозчик, и милиционеры понимали, что имеют дело с человеком, который жить не будет. Это Димка хорошо ощущал.
— А этот, сам Драный Жорж?
— Он водила. Не веришь ему — не играй. Димка стонет:
— Серый, как же я Чекарю такие деньги верну?
— Чего ты мычишь? — возмущается Серый. — А еще играл как настоящий. Чекарь же сказал тебе — на «американку». И ничего такого не потребует с тебя. Кроме трепа. Он к тебе хорошо относится, Чекарь. Повезло. Я и не знал, что вы знакомы. Вот если б я брал деньги, он бы с меня содрал…
— Что?
— Мало ли что? Может, в форточку куда-нибудь залезть. Может, чего похуже. Тут не отвертишься.
— Никак?
— Никак. Тут похуже будет, чем трюмить. Димка ежится, пробирает его холод.
— А если Чекарь передумает? И с меня что-нибудь потребует?
— Чекарь-то передумает? Ты что?
Димка успокаивается. Они тихо обходят, барак, направляясь к черному ходу. В коридоре на стуле, свесив голову с седыми грязными прядями, спит истопница. Она вздрагивает от храпа. Не зажигая света, они стелют на проволочные койки одеяла.
— Жрать хочешь? — спрашивает Серый.
— Очень, — признается Димка. Чувство голода, после того как он пришел в себя на морозце, жжет его внутренности.
— Я тоже, — говорит Серый. — Не подумали мы… Он ворочается, укладываясь поудобнее.
— Вообще-то, ты можешь не только долг списать, но и еще заработать. Больше, чем получил у Чекаря, — говорит Серый, зевая.
— За что?
— Ни за что. За пару слов.
— Каких?
— Потом скажу.
Через минуту Димка спрашивает:
— Ты вправду или болтаешь?
Но Серый уже не отвечает.
Спит Димка плохо. Перед глазами мечется шарик, бьется о стенки круга, прыгает; рябит от красных и черных квадратиков, цифр. «Тащите билетик», — требует Драный Жорж. На изуродованном его лице золотые профессорские очки. Димка тащит билетик, как на экзамене, видит цифру: 13. Драный Жорж, улыбаясь, отсчитывает ему деньги — сотенную за сотенной. «Молодец, Студент, знаешь материал. После сосчитаемся. На „американку“… Много с тебя не потребую. Объяснишь мне, что стремился выразить исландский народ в своих сагах. Какую вековую мечту? Всего только пару слов». Какую мечту? Димка не знает. В сагах много крови. Там без конца режут друг друга. И каждый раз придумывают все более изощренные способы. Трюмят, в общем. Но разве в этом вековая мечта? Не знает Димка ответа, не знает. «Садитесь, двойка».
Димка просыпается, как от толчка, точно в семь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89