Комната была закрыта. Комната Коррин тоже была закрыта. Вдруг я услышала приглушенный шум в конце коридора. Шум нарастал. Он был похож на смех.
— Коррин, — услышала я шепот, — что бы стало со мной, не найди я тебя? Как я смог бы жить? Ты — моя жизнь. Ты — смысл моей жизни.
— Шшш, — сказала Коррин, — нас могут услышать.
— Я не боюсь. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы все знали об этом.
Свет излучался из двойных дверей лебединой комнаты. Сжав в руке письмо, я приоткрыла дверь. На постели лежали полуобнаженные Коррин и Кристофер. Они обнимались и тесно прижимались друг к другу. Ее голова была откинута назад, губы были искусаны до крови и слегка разжаты. Кристофер целовал ее обнаженную грудь!
Я была ошеломлена и с шумом закрыла дверь. Голова у меня закружилась от ярости и ужаса. Кристофер и Коррин! Они были любовниками! О, Боже, они ведь были брат и сестра! Что я наделала! Что все мы наделали! Я упала на пол, теряя сознание. Что делать? Должна ли я бороться с ними? Или мне следует рассказать им всю правду? Покарает ли их Господь за содеянное!
Вдруг надо мной склонилась фигура Джона Эмоса:
— Что случилось, Оливия? Почему ты лежишь на полу?
И вдруг его проницательные глаза увидели свет, исходящий из лебединой комнаты.
Он ворвался туда и увидел Кристофера с Коррин на лебединой кровати.
Казалось, Джон Эмос воплотил весь гнев Божий в своих проклятиях.
— Грешники! Осквернители! Как вы посмели опорочить этот дом? Весь гнев Божий выльется на вас. Это мерзкое, похотливое святотатственное кровосмешение. Бог сошлет ваши души в ад!
Я попыталась подняться, но Джон Эмос быстро захлопнул дверь — Ты — сумасшедшая женщина. Сколько раз я говорил тебе о том, что происходит прямо у тебя перед глазами, но ты и слушать не хотела.
Ты приютила дьявола в своем доме, женщина. Ты пригласила его, накормила его, пригрела его, а теперь он пришел, чтобы забрать твою жизнь.
ПЛАТА ЗА ГРЕХ
Меня уносило в водоворот смятения и ужаса. Я чувствовала, что меня предали и ощущала себя злой, обиженной и истерзанной. И все же было во мне столько любви — но, боже мой, это была греховная, не угодная Богу любовь. Кто стал этому причиной? Была ли в том моя вина? Или случилось это из-за Малькольма и его похотливой родословной, которая теперь приближалась к своему конечному осуществлению?
Меня обуревала то ярость, то бесконечная жалость к ним. Я знала, что должна все рассказать Малькольму. Собрав все свои силы, я поднялась на ноги и сказала Джону Эмосу, чтобы он ушел. Затем, медленно, держась за дверь, дабы не упасть, я вошла в Лебединую комнату, и голосом таким странным и слабым, что я едва узнавала его, сказала Кристоферу и Коррин через пятнадцать минут быть в библиотеке Малькольма. Коррин старалась спрятать свою наготу за спиной Кристофера, а он стоял завернувшись в простыню. Глаза у них обоих покраснели от слез. Затем я тихо затворила за собой дверь и, пошатываясь, пошла искать Малькольма.
— Пожалуйста, возьми себя в руки, — сказала я, открывая дверь библиотеки, — случилось нечто ужасное.
— С детьми? О, Господи, неужели опять? — сказал Малькольм, поднимаясь во весь рост.
— Сын твоего отца соблазнил нашу дочь! — проинформировала я его.
Словами невозможно описать муку, которая исказила лицо Малькольма. Наблюдая за ним, я ощущала, будто вижу зеркало, в котором отражаются мои собственные чувства; и в то время, как в нем пытались взять верх ярость, горечь, ненависть и любовь к дочери. Но все же было одно чувство, проявляющее себя сильней других и подавляющее все остальные: ярость. Ярость, какой я никогда не видела раньше.
— Ну-ну, Малькольм, — сказала я, пытаясь предостеречь его.
При этом его неспособность контролировать себя помогла мне обрести свое собственное присутствие духа.
— Мы должны оставаться спокойными. Мы должны понять, что лучше всего сейчас нам сделать. Многое поставлено на карту. Ты это знаешь, и я это знаю. Они через минуту будут здесь. Пожалуйста, Малькольм, ну, пожалуйста, найди в себе силы с тем, чтобы мы могли положить конец этой неслыханной мерзости.
В этот момент мы оба услышали, как дверь со скрипом отворилась, и в библиотеку вошел Кристофер, ведя за собой Коррин, в любую минуту готовый защитить ее. У них было всего несколько минут, чтобы набросить на себя одежду, и некоторые пуговицы оставались незастегнутыми.
Кристофер был без ботинок, в одних носках. Позади них я увидела Джона Эмоса, который маячил на верхних ступенях лестницы, глядя на нас сверху с выражением обреченности. Казалось, что он с каждым моментом молчания увеличивался все больше и больше, так как он раньше знал, он всегда знал об этом; а я отказывалась верить. В памяти моей возникли его пророческие слова: «Никто так не слеп, как те, кто отказываются верить».
И я знала, что гнев господний тяжело и безоговорочно пал на дом Фоксворта.
Каждая тень, призрак каждого потомка стонали во флигелях дома. Все, что оставалось, было услышать слова. Малькольм сделал шаг вперед и захлопнул за ними двери.
— Папа, — начала разговор Коррин, схватив Кристофера за руку, в то время как они подходили к Малькольму. — Мы влюблены друг в друга. Мы влюблены уже долгое время, и мы собираемся пожениться.
Она посмотрела на Кристофера, чтобы собрать все свое мужество. Он улыбнулся ей своей обаятельной, сочувствующей улыбкой, которая так очаровывала всех в Фоксворт Холле эти последние три года.
— Мы с Кристофером собирались пожениться почти с того самого дня, когда мы впервые встретились, мы ждали, когда мне исполнится восемнадцать. Мы даже думали о том, чтобы сбежать, потому что не знали, выразите ли вы нам свое одобрение. Но мы очень хотели обвенчаться в церкви, благословить священный долг нашей любви.
Каждое слово, произнесенное Коррин, глубже и глубже вгоняло нож в мое сердце. Она сказала все то, чего я больше всего боялась. Малькольм выглядел так, словно он ничего не слышал. Он странным образом, не отрываясь, смотрел на Коррин. Похоже было, что он не видел ее, а вместо нее видел Алисию или, возможно, даже свою мать.» Затем его лицо страшно исказилось. Таким я его еще никогда не видела. От ярости, охватившей его, лицо его вздулось, щеки воспалились, плечи поднялись так, что он казался теперь гигантом. Я быстро подошла к нему и встала рядом.
— Мы надеялись, что вы порадуетесь за нас, — сказала Коррин, и голос ее задрожал, — и дадите нам ваше благословение. Конечно, если бы вы захотели устроить нам ширркую свадьбу и пригласили бы сотни гостей, а затем если бы у нас здесь в Фоксворт Холле организовать прекрасный вечер, мы были бы в восторге. Мы хотим, чтобы вы были так же счастливы, как счастливы мы, — добавила она.
— Счастливы? — сказал Малькольм, произнеся это слово так, будто оно было самым странным словом, которое он когда-либо слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Коррин, — услышала я шепот, — что бы стало со мной, не найди я тебя? Как я смог бы жить? Ты — моя жизнь. Ты — смысл моей жизни.
— Шшш, — сказала Коррин, — нас могут услышать.
— Я не боюсь. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы все знали об этом.
Свет излучался из двойных дверей лебединой комнаты. Сжав в руке письмо, я приоткрыла дверь. На постели лежали полуобнаженные Коррин и Кристофер. Они обнимались и тесно прижимались друг к другу. Ее голова была откинута назад, губы были искусаны до крови и слегка разжаты. Кристофер целовал ее обнаженную грудь!
Я была ошеломлена и с шумом закрыла дверь. Голова у меня закружилась от ярости и ужаса. Кристофер и Коррин! Они были любовниками! О, Боже, они ведь были брат и сестра! Что я наделала! Что все мы наделали! Я упала на пол, теряя сознание. Что делать? Должна ли я бороться с ними? Или мне следует рассказать им всю правду? Покарает ли их Господь за содеянное!
Вдруг надо мной склонилась фигура Джона Эмоса:
— Что случилось, Оливия? Почему ты лежишь на полу?
И вдруг его проницательные глаза увидели свет, исходящий из лебединой комнаты.
Он ворвался туда и увидел Кристофера с Коррин на лебединой кровати.
Казалось, Джон Эмос воплотил весь гнев Божий в своих проклятиях.
— Грешники! Осквернители! Как вы посмели опорочить этот дом? Весь гнев Божий выльется на вас. Это мерзкое, похотливое святотатственное кровосмешение. Бог сошлет ваши души в ад!
Я попыталась подняться, но Джон Эмос быстро захлопнул дверь — Ты — сумасшедшая женщина. Сколько раз я говорил тебе о том, что происходит прямо у тебя перед глазами, но ты и слушать не хотела.
Ты приютила дьявола в своем доме, женщина. Ты пригласила его, накормила его, пригрела его, а теперь он пришел, чтобы забрать твою жизнь.
ПЛАТА ЗА ГРЕХ
Меня уносило в водоворот смятения и ужаса. Я чувствовала, что меня предали и ощущала себя злой, обиженной и истерзанной. И все же было во мне столько любви — но, боже мой, это была греховная, не угодная Богу любовь. Кто стал этому причиной? Была ли в том моя вина? Или случилось это из-за Малькольма и его похотливой родословной, которая теперь приближалась к своему конечному осуществлению?
Меня обуревала то ярость, то бесконечная жалость к ним. Я знала, что должна все рассказать Малькольму. Собрав все свои силы, я поднялась на ноги и сказала Джону Эмосу, чтобы он ушел. Затем, медленно, держась за дверь, дабы не упасть, я вошла в Лебединую комнату, и голосом таким странным и слабым, что я едва узнавала его, сказала Кристоферу и Коррин через пятнадцать минут быть в библиотеке Малькольма. Коррин старалась спрятать свою наготу за спиной Кристофера, а он стоял завернувшись в простыню. Глаза у них обоих покраснели от слез. Затем я тихо затворила за собой дверь и, пошатываясь, пошла искать Малькольма.
— Пожалуйста, возьми себя в руки, — сказала я, открывая дверь библиотеки, — случилось нечто ужасное.
— С детьми? О, Господи, неужели опять? — сказал Малькольм, поднимаясь во весь рост.
— Сын твоего отца соблазнил нашу дочь! — проинформировала я его.
Словами невозможно описать муку, которая исказила лицо Малькольма. Наблюдая за ним, я ощущала, будто вижу зеркало, в котором отражаются мои собственные чувства; и в то время, как в нем пытались взять верх ярость, горечь, ненависть и любовь к дочери. Но все же было одно чувство, проявляющее себя сильней других и подавляющее все остальные: ярость. Ярость, какой я никогда не видела раньше.
— Ну-ну, Малькольм, — сказала я, пытаясь предостеречь его.
При этом его неспособность контролировать себя помогла мне обрести свое собственное присутствие духа.
— Мы должны оставаться спокойными. Мы должны понять, что лучше всего сейчас нам сделать. Многое поставлено на карту. Ты это знаешь, и я это знаю. Они через минуту будут здесь. Пожалуйста, Малькольм, ну, пожалуйста, найди в себе силы с тем, чтобы мы могли положить конец этой неслыханной мерзости.
В этот момент мы оба услышали, как дверь со скрипом отворилась, и в библиотеку вошел Кристофер, ведя за собой Коррин, в любую минуту готовый защитить ее. У них было всего несколько минут, чтобы набросить на себя одежду, и некоторые пуговицы оставались незастегнутыми.
Кристофер был без ботинок, в одних носках. Позади них я увидела Джона Эмоса, который маячил на верхних ступенях лестницы, глядя на нас сверху с выражением обреченности. Казалось, что он с каждым моментом молчания увеличивался все больше и больше, так как он раньше знал, он всегда знал об этом; а я отказывалась верить. В памяти моей возникли его пророческие слова: «Никто так не слеп, как те, кто отказываются верить».
И я знала, что гнев господний тяжело и безоговорочно пал на дом Фоксворта.
Каждая тень, призрак каждого потомка стонали во флигелях дома. Все, что оставалось, было услышать слова. Малькольм сделал шаг вперед и захлопнул за ними двери.
— Папа, — начала разговор Коррин, схватив Кристофера за руку, в то время как они подходили к Малькольму. — Мы влюблены друг в друга. Мы влюблены уже долгое время, и мы собираемся пожениться.
Она посмотрела на Кристофера, чтобы собрать все свое мужество. Он улыбнулся ей своей обаятельной, сочувствующей улыбкой, которая так очаровывала всех в Фоксворт Холле эти последние три года.
— Мы с Кристофером собирались пожениться почти с того самого дня, когда мы впервые встретились, мы ждали, когда мне исполнится восемнадцать. Мы даже думали о том, чтобы сбежать, потому что не знали, выразите ли вы нам свое одобрение. Но мы очень хотели обвенчаться в церкви, благословить священный долг нашей любви.
Каждое слово, произнесенное Коррин, глубже и глубже вгоняло нож в мое сердце. Она сказала все то, чего я больше всего боялась. Малькольм выглядел так, словно он ничего не слышал. Он странным образом, не отрываясь, смотрел на Коррин. Похоже было, что он не видел ее, а вместо нее видел Алисию или, возможно, даже свою мать.» Затем его лицо страшно исказилось. Таким я его еще никогда не видела. От ярости, охватившей его, лицо его вздулось, щеки воспалились, плечи поднялись так, что он казался теперь гигантом. Я быстро подошла к нему и встала рядом.
— Мы надеялись, что вы порадуетесь за нас, — сказала Коррин, и голос ее задрожал, — и дадите нам ваше благословение. Конечно, если бы вы захотели устроить нам ширркую свадьбу и пригласили бы сотни гостей, а затем если бы у нас здесь в Фоксворт Холле организовать прекрасный вечер, мы были бы в восторге. Мы хотим, чтобы вы были так же счастливы, как счастливы мы, — добавила она.
— Счастливы? — сказал Малькольм, произнеся это слово так, будто оно было самым странным словом, которое он когда-либо слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82