Когда сухие позывы рвоты закончились, она долго еще стояла на коленях, прижимаясь к гладкому фаянсу, благодаря бога, что в туалете не было никого из студентов. Ей казалось, что затвердевший комок ужаса по-прежнему стоит у нее в горле. Она чувствовала, что вновь скатывается в черную пропасть, заполненную страхом перед неизведанным будущим, в одну из тех пропастей, где она уже побывала, когда умерла ее мать, когда их разлучили с Дэни, когда погиб отец. Ей казалось, что все огромные и внезапные утраты прошлого снова сошлись вместе и навалились на нее, когда она получила это неожиданное известие. Все ее прошлые победы, все ее упрямое желание быть самостоятельной показались ей пустой мишурой теперь, когда она знала, что за все платил Рэм из его собственных денег, хотя она была убеждена, что содержит себя сама из своих средств. Ее акции ныне ничего не стоят, и она в неоплатном долгу у него. Почему он просто не продал ее акции, не спрашивая у нее разрешения? Как ее опекун, он мог и обязан был это сделать, видя, что происходит с «Ролле-Рейсом». Может быть, он намеренно допустил, чтобы это произошло, чтобы низвести ее до того состояния, в котором она сейчас находится?
«Мне никогда не суждено это узнать», — решила Дэзи, да и какое это имеет теперь значение! Она должна что-то предпринять. При мысли об этом к ней начал возвращаться свойственный ей боевой дух. Она вышла из ванной комнаты и решительным шагом направилась к себе, чтобы все обдумать.
Оставалось еще более четырех месяцев до выпускных экзаменов, после чего у нее появится шанс найти работу. «Значит, — сказала себе Дэзи, — л не буду сдавать выпускные экзамены, ибо у меня нет на это времени». У нее было одно-единственное сокровище — пасхальное яйцо из ляпис-лазури, покоившееся в футляре на дне ее ящика в комоде. Это яйцо отдала ей Маша, когда лежала при смерти шесть лет назад. Маша рассказала, что ее отец подарил это сокровище матери Дэзи, когда та обнаружила, что беременна. Настало время продать яйцо — это позволит выручить средства для Дэни на целый год, а может быть, и больше.
Работа. Дэзи хорошо понимала, что найти работу в театре у нее почти нет шансов. Лишь однажды за последних четыре года перед ней замаячила возможность получить какую-нибудь другую работу, когда та женщина-продюсер коммерческих роликов, кажется, ее звали Бутси, сказала Дэзи, что из нее мог бы получиться неплохой ассистент продюсера. Что это такое, Дэзи точно не знала, но наверняка там платят больше, чем в театре. «Надо узнать у Кики телефон той рекламной компании и Зипа Саймона, что работает у отца Кики, позвонить, представиться и поинтересоваться насчет работы. Что я теряю? — думала Дэзи. — В худшем случае мне просто откажут. А вдруг они согласятся? Даже если они никогда никому не говорят спасибо…»
12
— Снова звонили из этой кошачьей компании, — с надеждой в голосе проговорил Арии Грин, коммерческий директор студии рекламных роликов Фредерика Гордона Норта.
— Ну и что? — спросил Норт.
— На этот раз они просят сделать шесть тридцатисекундных роликов за очень большие деньги. Сущая ерунда, а мы можем очень неплохо заработать.
— Сколько раз мне надо повторял, Арни? Никакой пищи для кошек! Ни за какие деньги я не стану снимать эту дрянь. Я не переношу одного ее вида.
— А что мне ответить «Вейт уотчерз»? Эти люди, следящие за своим весом, желают, чтобы мы дали рекламу их новых программ.
— Можете передать им, чтобы они отвязались. Я просмотрел сценарий и хочу сказать, что предлагаемая концепция фильма мне кажется изначально никуда не годной, а раз я имею возможность выбирать, то я решил ничего не снимать для «Вейт уотчерз».
Арни Грин печально вздохнул. Он был в курсе всех финансовых дел студии и уже набрал заказов больше, чем Норт был способен выполнить, не расширяя производства, но он не любил отказываться от потенциальных клиентов.
— Где Дэзи? — спросил он, оглядывая комнату для совещаний.
— Она пробивает Эмпайр-Стейт-Билдинг ради съемок на их крыше рекламы лака для волос «Ревлон». Ей надо покончить с этим на этой неделе, до пятницы, припоминаешь? — ответил Норт. — А зачем она тебе понадобилась?
— Она получила счета от вспомогательных служб и забрала их вчера вечером домой, чтобы проверить, заявив, что у нас перерасход средств. Она не позволит мне оплатить их, пока не выяснит из-за чего. Честное слово, Норт, мне кажется, что она параноик. Всякий раз она утверждает, что нас надувают с этой рыбой. Я твержу ей, что мы обязаны угощать клиентов на ленч копченой лососиной, что они всю дорогу из Чикаго только и мечтают о копченой лососине. Уже четыре года я талдычу ей об этом, но она все равно проверяет счета.
— Она делает это, чтобы не оказаться на улице, — коротко ответил Норт. Его почему-то раздражало, что Дэзи находит в себе силы и желание тратить свое свободное время после изматывающего рабочего дня на то, чтобы беспокоиться о счетах. Это раздражало его не меньше, чем ее привычка проводить уик-энды в деревне, поближе к конюшням. Спасибо Бутси, умудрившейся найти на место ассистента чистокровную русскую княжну с этими ее проклятыми великосветскими приятелями. Если бы она не работала так чертовски хорошо, он ни за что не отдал бы ей место Бутси, когда оно освободилось. Но, с другой стороны, кто мог вообразить, что Бутси в глубине души мечтает забеременеть, а если это произойдет, захочет сохранить ребенка. Хотя, конечно, после десяти лет замужества она имела на это право, Норт не мог этого отрицать.
Фредерика Гордона Норта все называли просто Нортом, потому что он запрещал обращаться к себе, употребляя свои два первых имени, которыми наградили его родители, происходившие из старинных, хорошо обеспеченных коннектикутских фамилий. Он не признавал и разных уменьшительных имен вроде Фред, Фредди, Рик, Рикки. Робкая попытка его сотоварищей по Йелю придумать ему прозвище также не удалась. Прозвище Флэш, как нельзя лучше подходившее ему, удержалось за ним не больше одного дня. Только родители по-прежнему называли его Фредериком, но для братьев и сестер он был уже Норт. Впрочем, им вообще нечасто удавалось обращаться к нему, только на Рождество и в День благодарения, поскольку вся их семья не отличалась особо тесными родственными узами, а сам Норт меньше, чем кто-либо еще, стремился общаться с родными.
Почти с самого рождения Норт предпочитал одиночество, и, даже учась в Эндовере, а затем в университете в Йеле, он ухитрился принимать самое минимальное участие в обязательных общественных мероприятиях. Он целиком и полностью отдал свое сердце драматической школе Йельского университета. Его жизненное предназначение было тогда абсолютно ясным для него: он хотел стать режиссером и ставить на сцене Шекспира, О'Нила, Ибсена, может быть, даже Теннесси Уильямса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
«Мне никогда не суждено это узнать», — решила Дэзи, да и какое это имеет теперь значение! Она должна что-то предпринять. При мысли об этом к ней начал возвращаться свойственный ей боевой дух. Она вышла из ванной комнаты и решительным шагом направилась к себе, чтобы все обдумать.
Оставалось еще более четырех месяцев до выпускных экзаменов, после чего у нее появится шанс найти работу. «Значит, — сказала себе Дэзи, — л не буду сдавать выпускные экзамены, ибо у меня нет на это времени». У нее было одно-единственное сокровище — пасхальное яйцо из ляпис-лазури, покоившееся в футляре на дне ее ящика в комоде. Это яйцо отдала ей Маша, когда лежала при смерти шесть лет назад. Маша рассказала, что ее отец подарил это сокровище матери Дэзи, когда та обнаружила, что беременна. Настало время продать яйцо — это позволит выручить средства для Дэни на целый год, а может быть, и больше.
Работа. Дэзи хорошо понимала, что найти работу в театре у нее почти нет шансов. Лишь однажды за последних четыре года перед ней замаячила возможность получить какую-нибудь другую работу, когда та женщина-продюсер коммерческих роликов, кажется, ее звали Бутси, сказала Дэзи, что из нее мог бы получиться неплохой ассистент продюсера. Что это такое, Дэзи точно не знала, но наверняка там платят больше, чем в театре. «Надо узнать у Кики телефон той рекламной компании и Зипа Саймона, что работает у отца Кики, позвонить, представиться и поинтересоваться насчет работы. Что я теряю? — думала Дэзи. — В худшем случае мне просто откажут. А вдруг они согласятся? Даже если они никогда никому не говорят спасибо…»
12
— Снова звонили из этой кошачьей компании, — с надеждой в голосе проговорил Арии Грин, коммерческий директор студии рекламных роликов Фредерика Гордона Норта.
— Ну и что? — спросил Норт.
— На этот раз они просят сделать шесть тридцатисекундных роликов за очень большие деньги. Сущая ерунда, а мы можем очень неплохо заработать.
— Сколько раз мне надо повторял, Арни? Никакой пищи для кошек! Ни за какие деньги я не стану снимать эту дрянь. Я не переношу одного ее вида.
— А что мне ответить «Вейт уотчерз»? Эти люди, следящие за своим весом, желают, чтобы мы дали рекламу их новых программ.
— Можете передать им, чтобы они отвязались. Я просмотрел сценарий и хочу сказать, что предлагаемая концепция фильма мне кажется изначально никуда не годной, а раз я имею возможность выбирать, то я решил ничего не снимать для «Вейт уотчерз».
Арни Грин печально вздохнул. Он был в курсе всех финансовых дел студии и уже набрал заказов больше, чем Норт был способен выполнить, не расширяя производства, но он не любил отказываться от потенциальных клиентов.
— Где Дэзи? — спросил он, оглядывая комнату для совещаний.
— Она пробивает Эмпайр-Стейт-Билдинг ради съемок на их крыше рекламы лака для волос «Ревлон». Ей надо покончить с этим на этой неделе, до пятницы, припоминаешь? — ответил Норт. — А зачем она тебе понадобилась?
— Она получила счета от вспомогательных служб и забрала их вчера вечером домой, чтобы проверить, заявив, что у нас перерасход средств. Она не позволит мне оплатить их, пока не выяснит из-за чего. Честное слово, Норт, мне кажется, что она параноик. Всякий раз она утверждает, что нас надувают с этой рыбой. Я твержу ей, что мы обязаны угощать клиентов на ленч копченой лососиной, что они всю дорогу из Чикаго только и мечтают о копченой лососине. Уже четыре года я талдычу ей об этом, но она все равно проверяет счета.
— Она делает это, чтобы не оказаться на улице, — коротко ответил Норт. Его почему-то раздражало, что Дэзи находит в себе силы и желание тратить свое свободное время после изматывающего рабочего дня на то, чтобы беспокоиться о счетах. Это раздражало его не меньше, чем ее привычка проводить уик-энды в деревне, поближе к конюшням. Спасибо Бутси, умудрившейся найти на место ассистента чистокровную русскую княжну с этими ее проклятыми великосветскими приятелями. Если бы она не работала так чертовски хорошо, он ни за что не отдал бы ей место Бутси, когда оно освободилось. Но, с другой стороны, кто мог вообразить, что Бутси в глубине души мечтает забеременеть, а если это произойдет, захочет сохранить ребенка. Хотя, конечно, после десяти лет замужества она имела на это право, Норт не мог этого отрицать.
Фредерика Гордона Норта все называли просто Нортом, потому что он запрещал обращаться к себе, употребляя свои два первых имени, которыми наградили его родители, происходившие из старинных, хорошо обеспеченных коннектикутских фамилий. Он не признавал и разных уменьшительных имен вроде Фред, Фредди, Рик, Рикки. Робкая попытка его сотоварищей по Йелю придумать ему прозвище также не удалась. Прозвище Флэш, как нельзя лучше подходившее ему, удержалось за ним не больше одного дня. Только родители по-прежнему называли его Фредериком, но для братьев и сестер он был уже Норт. Впрочем, им вообще нечасто удавалось обращаться к нему, только на Рождество и в День благодарения, поскольку вся их семья не отличалась особо тесными родственными узами, а сам Норт меньше, чем кто-либо еще, стремился общаться с родными.
Почти с самого рождения Норт предпочитал одиночество, и, даже учась в Эндовере, а затем в университете в Йеле, он ухитрился принимать самое минимальное участие в обязательных общественных мероприятиях. Он целиком и полностью отдал свое сердце драматической школе Йельского университета. Его жизненное предназначение было тогда абсолютно ясным для него: он хотел стать режиссером и ставить на сцене Шекспира, О'Нила, Ибсена, может быть, даже Теннесси Уильямса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144