— Острова и острова. Короче, Вадима на днях чуть не подорвали!
Она сделала паузу, любуясь произведенным эффектом. Лиля не обманула ее ожиданий. Замерев с полуоткрытым ртом, она уставилась на подругу, нервно теребя прядь длинных белокурых волос. Ни дать ни взять ошалевшая Барби.
— Не молчи ты, ради Бога, — простонала она. — Рассказывай!
— Сева за ним заехал, как всегда, утром. Звонил, звонил под дверью — не открывает. Только он вышел из подъезда, как машина рванула. Не слабо так, из дома половина стекол повылетала. Он сейчас в больнице, бедолага, с контузией, ожогами и еще кучей всяких прелестей.
— А Вадим? — еле слышно спросила Лиля.
— А Вадим в это время отлеживался в имении с разбитой головой.
— ???
— Он, оказывается, накануне ночью, никого не предупредив, помчался к этой своей свинарке, и там на него напал какой-то маньяк, приятель его девицы. Чудненькие у нее знакомые, ты не находишь? Шарахнул его по голове камнем, ее саму чуть не зарезал. Тут наудачу подвернулся местный мент и подстрелил его. Вот такая вот «голливудская» история. Сам виноват. Нечего якшаться с простонародьем!
Лиля, как ни была взволнована ее рассказом, не смогла удержаться от улыбки, вспомнив, что мать Кати была простой маникюршей. «Тоже мне, аристократка липовая», — язвительно подумала она.
— А где он теперь?
— У руля, как всегда. Сашка говорит, что у него крутая разборка была с партнерами. Они хотели провернуть какую-то аферу, а он им на яйца наступил. Вот они и решили то ли пугнуть его, то ли и вправду взорвать, да лопухнулись. Помнишь историю с Кивелиди, когда ему яду в телефон подсыпали? Вот, что-то в этом роде. Но ты же знаешь Вадима. Его голыми руками не возьмешь. Он их так всех перетряхнул, что мало не показалось.
— Ничто нас в жизни не может выкинуть из седла, — задумчиво процитировала Лиля.
— Вот-вот. Остригся почти под ноль, ходит с черной повязкой на голове. Хорош до жути. — Она мечтательно прикрыла глаза. — Даже завидно, что та-а-кой мужик достался не тебе, не мне, а какой-то свинарке.
— Послушал бы тебя Саша, — с удовольствием поддела ее Лиля. — А что это за прозвище такое странное — «свинарка»?
— Я придумала. По-моему, подходит.
— А по-моему, не очень.
— Что-то я тебя не пойму, подруга, — прищурилась на нее Катя. — И как это ты так лажанулась? Арсенчик, конечно, киска, но, извини, Вадиму и в подметки не годится.
— Он меня купил, — невозмутимо ответила Лиля, отправив в рот ломтик апельсина.
— А-а-а! — Катя многозначительно повела глазами по сторонам.
— Нет, не это. — Лиля с досады даже поморщилась. — Объясню тебе, пожалуй, чтобы не было лишних разговоров. Хотя ты вряд ли поймешь.
— Попробуй, — надула губки Катя.
— Вадим всегда был слишком независим, и я тоже. Нам было хорошо вместе, но в глубине души мы оба знали, что в случае чего мы прекрасно сможем друг без друга обойтись. Мир от этого не перевернется, понимаешь? А Арсен дышит для меня, буквально ест из рук. Я еще только подумаю о чем-то, а он уже спешит это выполнить. Поначалу я просто с удовольствием пользовалась этим, а потом поняла, что никогда не смогу сделать ему больно.
— Что-то тебя на высокие материи потянуло, — с деланной скукой в голосе протянула Катя. — Слабо верится. Это до первого огнедышащего жеребца с членом до колен.
— Я же говорила, что ты не поймешь.
Два года спустя…
Солнце еще только-только взошло из-за холмов, и свет его, еще неяркий и по-утреннему ласковый, проникая во все уголки спящего сада, разогнал, рассеял ночные тени, коснулся поцелуем чашечек цветов, и они в ответ на ласку засверкали капельками росы.
Вадим вышел на ступеньки, ведущие на лужайку, и с упоением втянул в себя прохладный, терпкий воздух раннего летнего утра. Вот и лето наступило, неожиданно для себя подумал Вадим. Это произошло, как всегда, внезапно, за одну ночь, по крайней мере ему всегда так казалось. Все вокруг — деревья, трава, кусты, небо — вдруг приобрело уверенный, цветущий, слегка самодовольный вид, будто подросток с мечтательными глазами и нежным пушком на щеках в одночасье превратился в зрелого мужчину, пышущего жизнью и здоровьем.
Вадим усмехнулся своим мыслям и неслышно спустился к бассейну. В доме еще все спали, и он был этому рад. В такие минуты не хочется ни о чем говорить, а просто смотреть, дышать и чувствовать себя частичкой этого великолепия. Был лишь один-единственный человек на свете, который не только не помешал бы сейчас, но сделал краски ярче, воздух упоительнее, птиц голосистее.
Маша. Жена. А любопытно, подумал Вадим, что в некоторых славянских языках слово «жена» сохранило еще свое первоначальное значение. Женщина. В чешском, например. Моя жена, моя женушка, мое все.
Она умела быть такой разной, его Маша. Молчаливой и болтливой, развеселой и задумчивой, могла заплакать над трогательным местом в книжке или когда играли «Адажио» Альбинони, а могла не дрогнув смывать кровь с его лица и перевязывать страшную рваную рану так, будто это простой порез на пальце. Словно отвечая его мыслям, в кустах запела птица: «Тр-р-р, Маша спит! Тр-р-р, Маша спит!»
«Как бы я жил без нее?» — спросил себя Вадим. Слава Богу, что вопрос этот для него чисто гипотетический и на него можно не отвечать.
Он разбежался и нырнул. Дыхание перехватило от холодной еще с ночи воды. Энергично загребая, он несколько раз пересек бассейн и только тогда почувствовал, что согрелся. Его большое, сильное тело уверенно разрезало голубоватую воду, расставаясь с остатками сна.
Вадим еще немного поплавал, с наслаждением растерся пушистым полотенцем и вытянулся в шезлонге. Давешняя птица все еще насвистывала свою незатейливую песенку о Маше: «Тр-р-р, Маша спит! Тр-р-р, Маша спит!» Солнце ослепительно сверкало в стеклах окон так, что глазам было больно.
Сквозь смеженные веки Вадим увидел женщину. Она была молода и прекрасна. Это — Маша, подумал Вадим, но только… Он смотрел и не узнавал ее. Все в ней, и длинные локоны, обрамляющие бледное лицо, и белое платье с пышной, длинной юбкой, колышущейся в такт шагам, было ново, необычно, словно сошло с портрета прошлого века. Она улыбнулась ему и подняла в приветствии тонкую руку.
Вадим тряхнул головой, отгоняя наваждение, выпрямился и, прикрыв рукой глаза от солнца, всмотрелся. К нему через лужайку шла Маша в белом утреннем платье со свободными рукавами. На бедре ее, крепко прижатый рукой, гарцевал ребенок, весь бело-розовый, с круглыми щечками и легкими белыми волосенками, похожими на цыплячий пух. Пухлыми пальчиками он теребил разбросанные по плечам волосы матери, она клонила к нему голову и улыбалась. Оба они, и мать, и ребенок, являли собой такую чистую и незамутненную картинку любви к счастья, что у Вадима перехватило горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Она сделала паузу, любуясь произведенным эффектом. Лиля не обманула ее ожиданий. Замерев с полуоткрытым ртом, она уставилась на подругу, нервно теребя прядь длинных белокурых волос. Ни дать ни взять ошалевшая Барби.
— Не молчи ты, ради Бога, — простонала она. — Рассказывай!
— Сева за ним заехал, как всегда, утром. Звонил, звонил под дверью — не открывает. Только он вышел из подъезда, как машина рванула. Не слабо так, из дома половина стекол повылетала. Он сейчас в больнице, бедолага, с контузией, ожогами и еще кучей всяких прелестей.
— А Вадим? — еле слышно спросила Лиля.
— А Вадим в это время отлеживался в имении с разбитой головой.
— ???
— Он, оказывается, накануне ночью, никого не предупредив, помчался к этой своей свинарке, и там на него напал какой-то маньяк, приятель его девицы. Чудненькие у нее знакомые, ты не находишь? Шарахнул его по голове камнем, ее саму чуть не зарезал. Тут наудачу подвернулся местный мент и подстрелил его. Вот такая вот «голливудская» история. Сам виноват. Нечего якшаться с простонародьем!
Лиля, как ни была взволнована ее рассказом, не смогла удержаться от улыбки, вспомнив, что мать Кати была простой маникюршей. «Тоже мне, аристократка липовая», — язвительно подумала она.
— А где он теперь?
— У руля, как всегда. Сашка говорит, что у него крутая разборка была с партнерами. Они хотели провернуть какую-то аферу, а он им на яйца наступил. Вот они и решили то ли пугнуть его, то ли и вправду взорвать, да лопухнулись. Помнишь историю с Кивелиди, когда ему яду в телефон подсыпали? Вот, что-то в этом роде. Но ты же знаешь Вадима. Его голыми руками не возьмешь. Он их так всех перетряхнул, что мало не показалось.
— Ничто нас в жизни не может выкинуть из седла, — задумчиво процитировала Лиля.
— Вот-вот. Остригся почти под ноль, ходит с черной повязкой на голове. Хорош до жути. — Она мечтательно прикрыла глаза. — Даже завидно, что та-а-кой мужик достался не тебе, не мне, а какой-то свинарке.
— Послушал бы тебя Саша, — с удовольствием поддела ее Лиля. — А что это за прозвище такое странное — «свинарка»?
— Я придумала. По-моему, подходит.
— А по-моему, не очень.
— Что-то я тебя не пойму, подруга, — прищурилась на нее Катя. — И как это ты так лажанулась? Арсенчик, конечно, киска, но, извини, Вадиму и в подметки не годится.
— Он меня купил, — невозмутимо ответила Лиля, отправив в рот ломтик апельсина.
— А-а-а! — Катя многозначительно повела глазами по сторонам.
— Нет, не это. — Лиля с досады даже поморщилась. — Объясню тебе, пожалуй, чтобы не было лишних разговоров. Хотя ты вряд ли поймешь.
— Попробуй, — надула губки Катя.
— Вадим всегда был слишком независим, и я тоже. Нам было хорошо вместе, но в глубине души мы оба знали, что в случае чего мы прекрасно сможем друг без друга обойтись. Мир от этого не перевернется, понимаешь? А Арсен дышит для меня, буквально ест из рук. Я еще только подумаю о чем-то, а он уже спешит это выполнить. Поначалу я просто с удовольствием пользовалась этим, а потом поняла, что никогда не смогу сделать ему больно.
— Что-то тебя на высокие материи потянуло, — с деланной скукой в голосе протянула Катя. — Слабо верится. Это до первого огнедышащего жеребца с членом до колен.
— Я же говорила, что ты не поймешь.
Два года спустя…
Солнце еще только-только взошло из-за холмов, и свет его, еще неяркий и по-утреннему ласковый, проникая во все уголки спящего сада, разогнал, рассеял ночные тени, коснулся поцелуем чашечек цветов, и они в ответ на ласку засверкали капельками росы.
Вадим вышел на ступеньки, ведущие на лужайку, и с упоением втянул в себя прохладный, терпкий воздух раннего летнего утра. Вот и лето наступило, неожиданно для себя подумал Вадим. Это произошло, как всегда, внезапно, за одну ночь, по крайней мере ему всегда так казалось. Все вокруг — деревья, трава, кусты, небо — вдруг приобрело уверенный, цветущий, слегка самодовольный вид, будто подросток с мечтательными глазами и нежным пушком на щеках в одночасье превратился в зрелого мужчину, пышущего жизнью и здоровьем.
Вадим усмехнулся своим мыслям и неслышно спустился к бассейну. В доме еще все спали, и он был этому рад. В такие минуты не хочется ни о чем говорить, а просто смотреть, дышать и чувствовать себя частичкой этого великолепия. Был лишь один-единственный человек на свете, который не только не помешал бы сейчас, но сделал краски ярче, воздух упоительнее, птиц голосистее.
Маша. Жена. А любопытно, подумал Вадим, что в некоторых славянских языках слово «жена» сохранило еще свое первоначальное значение. Женщина. В чешском, например. Моя жена, моя женушка, мое все.
Она умела быть такой разной, его Маша. Молчаливой и болтливой, развеселой и задумчивой, могла заплакать над трогательным местом в книжке или когда играли «Адажио» Альбинони, а могла не дрогнув смывать кровь с его лица и перевязывать страшную рваную рану так, будто это простой порез на пальце. Словно отвечая его мыслям, в кустах запела птица: «Тр-р-р, Маша спит! Тр-р-р, Маша спит!»
«Как бы я жил без нее?» — спросил себя Вадим. Слава Богу, что вопрос этот для него чисто гипотетический и на него можно не отвечать.
Он разбежался и нырнул. Дыхание перехватило от холодной еще с ночи воды. Энергично загребая, он несколько раз пересек бассейн и только тогда почувствовал, что согрелся. Его большое, сильное тело уверенно разрезало голубоватую воду, расставаясь с остатками сна.
Вадим еще немного поплавал, с наслаждением растерся пушистым полотенцем и вытянулся в шезлонге. Давешняя птица все еще насвистывала свою незатейливую песенку о Маше: «Тр-р-р, Маша спит! Тр-р-р, Маша спит!» Солнце ослепительно сверкало в стеклах окон так, что глазам было больно.
Сквозь смеженные веки Вадим увидел женщину. Она была молода и прекрасна. Это — Маша, подумал Вадим, но только… Он смотрел и не узнавал ее. Все в ней, и длинные локоны, обрамляющие бледное лицо, и белое платье с пышной, длинной юбкой, колышущейся в такт шагам, было ново, необычно, словно сошло с портрета прошлого века. Она улыбнулась ему и подняла в приветствии тонкую руку.
Вадим тряхнул головой, отгоняя наваждение, выпрямился и, прикрыв рукой глаза от солнца, всмотрелся. К нему через лужайку шла Маша в белом утреннем платье со свободными рукавами. На бедре ее, крепко прижатый рукой, гарцевал ребенок, весь бело-розовый, с круглыми щечками и легкими белыми волосенками, похожими на цыплячий пух. Пухлыми пальчиками он теребил разбросанные по плечам волосы матери, она клонила к нему голову и улыбалась. Оба они, и мать, и ребенок, являли собой такую чистую и незамутненную картинку любви к счастья, что у Вадима перехватило горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38