«Вот, наверное, откуда появился жаргонизм „легавый“, — подумал Владимир Иванович. Он не сделал попытки протиснуться к толпе, а только подошёл и встал прямо за шеренгой солдат. На лицах юнцов в солдатских погонах читалось адское напряжение. Липа молодых офицеров выражали плохо скрываемое бешенство. Они вполголоса о чем-то переговаривались. Дубков протиснулся поближе.
— Хрен их сдержишь, Витя, — услышал он негромкий голос лейтенанта.
— Не рыпайся, — сквозь зубы процедил верзила с погонами капитана.
Прозвучал голос из мегафона: «Внимание! Всем участникам беспорядков лечь на землю. В неподчинившихся будем стрелять!»
«Ой-ой-ой», — сказал про себя Дубков, пытаясь взглядом найти командира омоновцев, вещавшего в мегафон. Однако сделать ему этого не удалось, так как мешали головы солдат. Сзади начали подходить люди, и вскоре все участники событий стали напоминать слоёный пирог. В центре толпа, окружённая ОМОНом, затем цепи солдат, за ними другая толпа. Владимир Иванович заметил, что люди, прибывшие несколько минут назад и столпившиеся позади солдатских шеренг, что-то говорили солдатам.
— Ребята, кого защищать будете? — услышал он справа девичий голос.
— Земляки! Вы ведь не менты. Вы такие же, как мы. У вас же родители сейчас в таких же толпах стоят! — послышался мужской голос слева.
Солдаты стояли спиной к ораторам, и лиц их не было видно, но Дубков почти физически чувствовал, как растёт напряжение. Офицеры делали вид, что ничего не слышат.
«А ведь достаточно одного взбалмошного лейтенантика, который скомандует „фас“, и такое начнётся!» — подумал Дубков, у которого в мозгу почему-то всплыли кадры из художественного фильма о восстании декабристов.
Между тем толпа не выказывала готовности выполнить требования стражей режима. На мгновение все замерло, а затем люди в масках ринулись на толпу. Заработали дубинки. Через несколько минут было ясно, что обе стороны, и нападавшая, и оборонявшаяся, загнали себя в западню. Демонстрантам было некуда отступать, так как со всех сторон они были сжаты подразделениями ОМОНа, а омоновцы избивали только первые ряды демонстрантов. Люди, собравшиеся позади солдатских шеренг, с началом избиения заволновались, но не стали прорываться через шеренги солдат, видимо, потому, что не считали армию своим противником. По мере того как вопли избиваемых, которые оказывали отчаянное сопротивление «работникам правопорядка», становились все громче, в шеренгах солдат росло шевеление.
— Товарищ капитан, что же они делают! Там же женщины! — раздалось из шеренги.
— Разговорчики! — рявкнул капитан. — Не вмешиваться!
Из гущи омоновцев вырвался хлопок пистолетного выстрела. Затем ещё один. И через несколько секунд, после протяжного женского вопля, из солдатской шеренги прозвучала короткая очередь. Несколько омоновцев повалились на асфальт с раздроблёнными ногами.
— Бей ментов, — заорал кто-то в шеренге слева от Дубкова. — Урра-а-а!
— Ни с места! — заорал капитан, но шеренги, ощетинившись штыками и напоминая огромного ежа, бегом двинулись на тылы ОМОНа. За ними ринулась и толпа.
Дубков, стиснутый сзади и спереди, против своей воли устремился вперёд. «Только бы не упасть, — мелькнуло в голове. — Затопчут». Штыковая атака оказалась эффективной только с психологической точки зрения. Солдатские штыки не могли пробить пуленепробиваемые жилеты, в которые были одеты «слуги режима», но, зажатые с двух сторон, «псы» через несколько минут перемешались с толпой и солдатами, и вся эта масса устремилась в разные стороны.
Как позже узнал Дубков, подобные ситуации возникали повсеместно, причём в нескольких случаях солдаты и младшие офицеры не только открыто переходили на сторону демонстрантов, но и открывали огонь по омоновцам, которые оказались единственной силой, сохранившей преданность законному режиму. Милиция действовала очень вяло или вообще отказывалась лезть в эту мясорубку. Приказы, как правило, не выполнялись.
Телефон главного редактора ответил только поздно ночью. Голос Сани звучал очень нервно:
— Выезжай немедленно!
— Ты что! Здесь такие события разворачиваются!
— Не беспокойся. Здесь не менее интересно. Почти два часа Владимир Иванович потратил на то, чтобы пешком добраться до вокзала. Тем не менее вскоре он уже лежал на верхней боковой полке плацкартного вагона. Заснул он только под утро, поскольку имел привычку писать свои статьи сначала мысленно, а нигде ему так хорошо не думалось, как на верхней полке под стук колёс поезда.
Выйдя из вагона, он тут же понял, что случилось что-то страшное. Вокзал был оцеплен милицией, явно ощущался запах гари. В конце платформы стояли несколько милиционеров, они направляли поток приезжих в обход здания вокзала на площадь.
— Скажите, а что случилось? — спросил Владимир Иванович угрюмого милиционера, которому уже явно надоело отвечать на подобные вопросы.
— Проходите. Не задерживайтесь, — сквозь зубы процедил тот.
На площади стояла толпа.
— Что случилось? — спросил Дубков первого попавшегося на его пути мужика.
— Диверсия, — мрачно ответил тот. — Рвануло так, что полвокзала разнесло.
Со стороны вокзала раздавались чьи-то вопли и сигналы реанимобилей. Несмотря на трагичность положения, в толпе шныряли «леваки», задававшие всем стандартный вопрос:
— Машина нужна? Куда ехать?
Придя к окончательному выводу, что пробиться к месту события ему не удастся. Дубков ухватил за руки одного из «водил»:
— Поехали.
Через сорок минут он был уже в редакции, где его встретил Саня с задумчивым выражением вечно кислого лица.
— Докладывай, — коротко бросил он, после того как Владимир Иванович расположился в кресле.
— Ну, ты так сразу. Напои сначала чаем. Я ведь ещё не завтракал, — заметил Дубков, собираясь с мыслями.
Его симпатии были явно на стороне «повстанцев», так как, будучи демократом, он все же ухитрялся в душе оставаться порядочным человеком в отличие от главного редактора, который справедливо считал себя наёмником и сумел абстрагироваться от морали. «Мораль и журналистика — вещи несовместимые», — любил повторять он в неприятных ситуациях, которые, как правило, возникали в связи со срочными заказами хозяев. «Если хотите чтить мораль, то вам лучше переквалифицироваться в школьные учителя».
Зная все это, Владимир Иванович прикидывал, как бы ему изложить все так, чтобы граждане его родного Питера не предстали в его будущих статьях шайкой люмпенов красно-коричневого цвета, не желающих трудиться.
— Два чая и бутерброды, — приказал Саня по громкоговорящей связи своей секретарше. — Нет, дежурные.
Это означало, что вместо бутербродов с икрой, которые любил главный редактор, Дубкову придётся есть вчерашние из холодильника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84