Умный преступник за первую добычу покупает себе свидетельство, что работает и зарабатывает уйму денег, благодаря чему редко попадает в петлю, но этот-то парень — любитель и новичок. Значит, отправится на небеса. Что делать, так устроен мир.
Дебрен присел на скамеечку из крашеных досок, какое-то время всматривался в столь же красочный дом на противоположной стороне улицы. Было тепло, в маленьких палисадниках воробьи радостно кувыркались в лужах. Где-то за углом стучал кузнечный молот, скорее всего механический, потому что темп был почти абсолютно правильный, а удары сильные. Опрятно одетая девочка в сабо вышла из дома и, обмениваясь любезностями с греющимся на солнышке старичком, выплескивала в канаву содержимое ночного горшка-кувшинчика, не запачкав ни тротуара, ни ровно покрытой булыжной мостовой. Ну что ж, Дебрен был в Дефоле, самом центре пупа земли, стране чистых городов, степенных обывателей и коров, которым, кажется, перед дойкой моют вымя.
Ну и комаров.
Магун немного помолчал, но прежде чем заговорить, прибил двух.
— Если я не возьму заработанные восемьдесят шеленгов, то парня не повесят, так? А сколько я могу взять, чтобы он вышел из тюрьмы живым?
Десятник, как пристало стражу порядка и представителю передовой нации, ловко стрельнул слюной в красивую, разрисованную цветочками урну.
— И что вы так печетесь об этом отроке? — усмехнулся он догадливо, но и понимающе. — Понравился? Не бойтесь говорить, здесь Дефоль, не какое-нибудь ранневековое княжество, где вершиной разврата считается траханье собственной жены, не снявшей ночной рубашки. Мы здесь, я говорил, народ терпимый. Хотите мальчика? Нет проблем. Но чего ради за какого-то корчмарного уборщика платить восемьдесят шеленгов? Только пойдет о нас дурная слава, мол, все здесь ужасно дорого. Я возвращаюсь в ратушу. Пройдемте со мной, и я вам по пути укажу, где всего за двенадцать шеленгов вам предоставят прелестного мальчишечку, причем культурно, в чистой постельке и при свечах.
— В другой раз. Сейчас, — если вы столь любезны, скажите в ратуше, что четвертой жалобы не будет. Если иначе невозможно, то отказываюсь от оплаты. Или, может, только части хватит, а, десятник?
— Глупость делаете, — покачал головой унтер драбов. — Ну что ж, сердцу не прикажешь. Но это обойдется вам почти во всю сумму. Здесь слуги в корчмах в основном за питание и стирку работают, платят им почти что ничего.
Он приложил руку к штурмаку и ушел. Страдающих с похмелья ирбийских моряков, возвращающихся на корабль без кошелей, башмаков и части гардероба, он приветствовать не стал, хотя по сохранившейся части одежды было видно, что они служат на королевском флоте, а значит, как людям военным приветствие им полагалось. Ирбийцы не обратили внимания на нанесенное им оскорбление. Двое поддерживали третьего, четвертый, распевая серенаду, посылал воздушные поцелуи выглядывающей из-за занавески горожанке, а пятый пытался пнуть собаку.
Дебрен пришиб очередного комара и начал чесаться. В доме было холодно и сыро, а от винных испарений, несмотря на выпитый в качестве профилактики рассол и защитное заклинание, он слегка захмелел. Здесь зверствовали кровожадные скоты, тучами налетающие на город с подмокших лугов, польдеров и стариц. Ревматизм и похмелье — либо малярия. Милый выбор. Конечно, можно укрыться в кухне, но там невыносимая жара и чересчур воняет пережаренным. Избыточно даже для самого проголодавшегося комара. В плотно застегнутом кафтане он долго не выдержит, а увидев первую же расстегиваемую пуговицу, громыхающая горшками ведьма немедленно запирала дверь метлой и принималась задирать юбку. Чертов перецивилизованный Восток, где простая баба не только доживает до пятидесяти, но и после этого все еще гоняется за портками.
Пора бы уже приплыть той барке.
— Эй, ты! Да, я к тебе обращаюсь. Это корчма «Под золотым фазаном»?
Наездник был толще своего мула, хоть и тот излишней худобой похвастаться не мог. Ему было сильно за сорок — наезднику, не мулу, — и на нем была несколько странная для его возраста одежда рыцарского оруженосца. Одежда — хорошего качества, выдержавшая, несомненно, многое, потому что пятна грязи, травы, сажи и жира явно свидетельствовали о том, что ее обладатель редко проводит ночи в корчмах. Тон вопроса больше приличествовал бы рыцарю, нежели слуге, но Дебрена не удивил. Незнакомец свободно говорил по-ирбийски, на языке покровителей или оккупантов — в зависимости от того, кто комментировал, — с дальнего юга. Наглость подданных короля Бельфонса была притчей во языцех, и отличались ею все, начиная от старшего пастуха и выше. Этот скорее всего пастухом не был. Хоть и привел второго мула.
— Фазан, дурень, — взмахнул локтями толстяк. — Золотой, понимаешь? Зо-ло-той фазан. Вы здесь когда-нибудь научитесь человеческому языку? Вижу, ты ничего не понял.
— Значит, плохо видите. Понял. Я знаю староречь, а ирбийский от нее идет.
— Ха! — Наездник помолчал. — Надо же! Полиглот.
— А вот дефольского не знаю, — честно признался Дебрен. — И не уверен, попали ли вы туда, куда хотели. Существо, намалеванное на вывеске рядом с названием, с равным успехом можно считать красным тетеревом, анвашским индюком или… кто его знает, чем еще…
— Не морочь мне голову, мужик, — потерял терпение румяный ирбиец. — Я примчался сюда с поля боя не для словесных игр. Глотну вина — и в путь.
— Что случилось? — посерьезнел Дебрен. — Надеюсь, не… не восстание?
— Ты хотел сказать «бунт», — холодно поправил толстяк и слез с мула. — Прощаю тебе оговорку, потому что староречь все же не ирбийский язык. Поэтому буду считать, что ты просто ошибся. Однако на будущее избегай таких оговорок.
— Простите.
— Прощаю. Присмотри за моими мулами, коли уж ты тут сидишь и бьешь баклуши.
— Догадываюсь, что скорее всего вспыхнул… бунт. Можно ли узнать…
Узнать было нельзя, потому что толстяк ворвался в корчму, во весь голос требуя вина. Кто-то захлопнул дверь, и Дебрен остался лицом, если можно так сказать, к лицу с двумя не очень утомленными мулами. Не похоже было, что их загнали в спешке. Хороший знак. Бунт, который местные жители назвали бы восстанием, явно не вспыхивал, и весьма вероятно, что задерживающаяся барка завтра дотянется до пристани еще как барка, а не как речной вспомогательный военный корабль независимого Дефоля.
Он прихлопнул четырнадцать комаров и нацеливался на пятнадцатого, когда пухлый оруженосец снова появился на крыльце.
— За такую мочу я платить не стану! — перекрикивал он вопли жены корчмаря. — И вообще лучше замолчи, бесстыжая баба! Мы с моим господином грудь за вас подставляем, с чудовищами деремся! И какова благодарность? Скопидомы дефольские, вымогатели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Дебрен присел на скамеечку из крашеных досок, какое-то время всматривался в столь же красочный дом на противоположной стороне улицы. Было тепло, в маленьких палисадниках воробьи радостно кувыркались в лужах. Где-то за углом стучал кузнечный молот, скорее всего механический, потому что темп был почти абсолютно правильный, а удары сильные. Опрятно одетая девочка в сабо вышла из дома и, обмениваясь любезностями с греющимся на солнышке старичком, выплескивала в канаву содержимое ночного горшка-кувшинчика, не запачкав ни тротуара, ни ровно покрытой булыжной мостовой. Ну что ж, Дебрен был в Дефоле, самом центре пупа земли, стране чистых городов, степенных обывателей и коров, которым, кажется, перед дойкой моют вымя.
Ну и комаров.
Магун немного помолчал, но прежде чем заговорить, прибил двух.
— Если я не возьму заработанные восемьдесят шеленгов, то парня не повесят, так? А сколько я могу взять, чтобы он вышел из тюрьмы живым?
Десятник, как пристало стражу порядка и представителю передовой нации, ловко стрельнул слюной в красивую, разрисованную цветочками урну.
— И что вы так печетесь об этом отроке? — усмехнулся он догадливо, но и понимающе. — Понравился? Не бойтесь говорить, здесь Дефоль, не какое-нибудь ранневековое княжество, где вершиной разврата считается траханье собственной жены, не снявшей ночной рубашки. Мы здесь, я говорил, народ терпимый. Хотите мальчика? Нет проблем. Но чего ради за какого-то корчмарного уборщика платить восемьдесят шеленгов? Только пойдет о нас дурная слава, мол, все здесь ужасно дорого. Я возвращаюсь в ратушу. Пройдемте со мной, и я вам по пути укажу, где всего за двенадцать шеленгов вам предоставят прелестного мальчишечку, причем культурно, в чистой постельке и при свечах.
— В другой раз. Сейчас, — если вы столь любезны, скажите в ратуше, что четвертой жалобы не будет. Если иначе невозможно, то отказываюсь от оплаты. Или, может, только части хватит, а, десятник?
— Глупость делаете, — покачал головой унтер драбов. — Ну что ж, сердцу не прикажешь. Но это обойдется вам почти во всю сумму. Здесь слуги в корчмах в основном за питание и стирку работают, платят им почти что ничего.
Он приложил руку к штурмаку и ушел. Страдающих с похмелья ирбийских моряков, возвращающихся на корабль без кошелей, башмаков и части гардероба, он приветствовать не стал, хотя по сохранившейся части одежды было видно, что они служат на королевском флоте, а значит, как людям военным приветствие им полагалось. Ирбийцы не обратили внимания на нанесенное им оскорбление. Двое поддерживали третьего, четвертый, распевая серенаду, посылал воздушные поцелуи выглядывающей из-за занавески горожанке, а пятый пытался пнуть собаку.
Дебрен пришиб очередного комара и начал чесаться. В доме было холодно и сыро, а от винных испарений, несмотря на выпитый в качестве профилактики рассол и защитное заклинание, он слегка захмелел. Здесь зверствовали кровожадные скоты, тучами налетающие на город с подмокших лугов, польдеров и стариц. Ревматизм и похмелье — либо малярия. Милый выбор. Конечно, можно укрыться в кухне, но там невыносимая жара и чересчур воняет пережаренным. Избыточно даже для самого проголодавшегося комара. В плотно застегнутом кафтане он долго не выдержит, а увидев первую же расстегиваемую пуговицу, громыхающая горшками ведьма немедленно запирала дверь метлой и принималась задирать юбку. Чертов перецивилизованный Восток, где простая баба не только доживает до пятидесяти, но и после этого все еще гоняется за портками.
Пора бы уже приплыть той барке.
— Эй, ты! Да, я к тебе обращаюсь. Это корчма «Под золотым фазаном»?
Наездник был толще своего мула, хоть и тот излишней худобой похвастаться не мог. Ему было сильно за сорок — наезднику, не мулу, — и на нем была несколько странная для его возраста одежда рыцарского оруженосца. Одежда — хорошего качества, выдержавшая, несомненно, многое, потому что пятна грязи, травы, сажи и жира явно свидетельствовали о том, что ее обладатель редко проводит ночи в корчмах. Тон вопроса больше приличествовал бы рыцарю, нежели слуге, но Дебрена не удивил. Незнакомец свободно говорил по-ирбийски, на языке покровителей или оккупантов — в зависимости от того, кто комментировал, — с дальнего юга. Наглость подданных короля Бельфонса была притчей во языцех, и отличались ею все, начиная от старшего пастуха и выше. Этот скорее всего пастухом не был. Хоть и привел второго мула.
— Фазан, дурень, — взмахнул локтями толстяк. — Золотой, понимаешь? Зо-ло-той фазан. Вы здесь когда-нибудь научитесь человеческому языку? Вижу, ты ничего не понял.
— Значит, плохо видите. Понял. Я знаю староречь, а ирбийский от нее идет.
— Ха! — Наездник помолчал. — Надо же! Полиглот.
— А вот дефольского не знаю, — честно признался Дебрен. — И не уверен, попали ли вы туда, куда хотели. Существо, намалеванное на вывеске рядом с названием, с равным успехом можно считать красным тетеревом, анвашским индюком или… кто его знает, чем еще…
— Не морочь мне голову, мужик, — потерял терпение румяный ирбиец. — Я примчался сюда с поля боя не для словесных игр. Глотну вина — и в путь.
— Что случилось? — посерьезнел Дебрен. — Надеюсь, не… не восстание?
— Ты хотел сказать «бунт», — холодно поправил толстяк и слез с мула. — Прощаю тебе оговорку, потому что староречь все же не ирбийский язык. Поэтому буду считать, что ты просто ошибся. Однако на будущее избегай таких оговорок.
— Простите.
— Прощаю. Присмотри за моими мулами, коли уж ты тут сидишь и бьешь баклуши.
— Догадываюсь, что скорее всего вспыхнул… бунт. Можно ли узнать…
Узнать было нельзя, потому что толстяк ворвался в корчму, во весь голос требуя вина. Кто-то захлопнул дверь, и Дебрен остался лицом, если можно так сказать, к лицу с двумя не очень утомленными мулами. Не похоже было, что их загнали в спешке. Хороший знак. Бунт, который местные жители назвали бы восстанием, явно не вспыхивал, и весьма вероятно, что задерживающаяся барка завтра дотянется до пристани еще как барка, а не как речной вспомогательный военный корабль независимого Дефоля.
Он прихлопнул четырнадцать комаров и нацеливался на пятнадцатого, когда пухлый оруженосец снова появился на крыльце.
— За такую мочу я платить не стану! — перекрикивал он вопли жены корчмаря. — И вообще лучше замолчи, бесстыжая баба! Мы с моим господином грудь за вас подставляем, с чудовищами деремся! И какова благодарность? Скопидомы дефольские, вымогатели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97