— Или в преисподней. Впрочем, как посмотрит на тебя начальство.
— Вы имеете в виду Бога? — влез Дож — Дырявый Мешок.
— Да, гном, именно его я и имел в виду. Кстати, так как мы не нашли гномьего священника, тебе придется исповедоваться мне, — благодушно промолвил монах.
— Надо же, какая честь! — пробурчал Дож.
— А что делать, — блаженно пособолезновал священник, — наш правитель, храни его Господи, трепетно относится к вопросам религии и вероисповедания своих граждан, кем бы они ни являлись. Впрочем, к вопросам морали, нравственности и этики он относится не менее трепетно, — скосил он взгляд в мою сторону.
— Нет, господа люди! Я могу понять все, кроме этого! — взвился гном. — Меня-то, меня-то за что?! Мой проступок не столь тяжек, чтобы за него ложиться на плаху.
— Сын мой… — начал было монах.
— Я не ваш сын, ПАПА!!! Я сын своего народа! Слышишь, ты, переросток в сутане!!! — взорвался гном.
— Это уже мелочи, — сдержанно проговорил священник, — все мы дети Господа нашего, ибо созданы Им по воле Его.
— Ты еще скажи по образу и подобию Его! — хлопнул себя по брюху гном. — По воле родителей моих, идиот! Или уж на худой конец по воле богов Небесной Горы! То есть наших богов. И раз уж ваш губернатор-маразматик так трясется над религией, так пусть предоставит мне счастье говорить с нашим священником.
— Я полностью согласен с тобой, малыш, — священник соболезнующее улыбнулся, — но обстоятельства таковы, что у нас, то есть у Владыки, просто нет времени на поиски.
Я стоял как истукан, медленно, но верно переваривая их перепалку. Начну с того, что я тупо не понимал, чего так бесится гном по поводу священнослужителя «из своих». Насколько я помню, у гномов просто не было обряда исповеди или отпущения грехов. Жрецы у них, конечно, есть, кто об этом спорит. Но, как мне объясняли, со своим народом они как-то напрямую и не общались, а тихо и мирно молились за своих мертвых и живых оптом, так как проследить за всей этой кочующей по свету огромной толпой просто невозможно, тем более определить, кто еще жив, а кто уже нет. И уж не все ли равно самому гному, казнят его с отпущенными грехами или с ними в нагрузку, ведь у них там нет ни гномьего рая, ни ада, а просто одна большая пещера, где пиво рекой, а столы ломятся от обилия еды. И уж там точно всем все равно, насколько тяжки были при жизни твои грехи. Главное — сколько раз ты успел нагрешить и чтобы рассказ об этом был интересен собутыльникам.
Скорей всего, гном просто тянул время. Хотя и непонятно зачем… Как мне думалось, виной всему было то, что славилось как «гномья упрямость».
В этот мир меня вернул рык гнома:
— Так в чем же я виноват — объясните мне!
Судя по ухмыляющимся, еле сдерживающим смех рожам стражников, я пропустил массу интересного. Прав был старина Вили, говоря, что «если тролль задумался, то добром это не кончится».
— Понимаешь ли, гном, ты прав в том, что твой проступок не столь велик, чтобы за него умереть. Просто, дружок, — священник опять соболезнующее улыбнулся, — ты оказался не в том месте и не в то время. Если хочешь, я даже принесу тебе извинения… Надеюсь… — он сделал паузу, — тебе будет легче?
Дож — Дырявый Мешок закатил глаза и завернул по-эльфийски что-то насчет вороньих глаз и невыплаченных долгов. Стражник, приставив к его затылку самострел, потянул гнома наружу.
— Пусти меня, ты, жертва случайной неосторожности! Потомок Великого Кроила может идти и без твоей помощи. Пусти, говорю, по-хорошему! Сам дойду!
— Ну, а когда мы наконец-то избавились от этого недомерка, сын мой, — как-то нехорошо улыбнулся монах, я бы сказал, даже хищно улыбнулся, — настала твоя очередь.
— Что, — встрепенулся я, — куда-то надо идти?
— О нет. Пока еще нет, — монах доверительно взял меня под руку, — сначала тебе надо исповедоваться.
— Думаете, стоит?
— Уверен, сын мой! Абсолютно уверен. — Монах махнул рукой остаткам стражи, и та вышмыгнула за дверь. — Итак, каешься ли ты в грехах своих?
— А в каких именно?..
— Неужели их так много, сын мой?
— Ну, смотря что называть этим словом…
По-моему, преподобный Хари (так звали священника) начал косеть, когда я закончил рассказывать о том, как накануне Праздника Зимнего Равноденствия спер у мамули пирожки с начинкой из крольчатины с брусникой. Не торопясь, как подобает настоящему троллю, со всеми подробностями я каялся второй или, может быть, даже третий час.
К этому времени монах, облюбовав кучу соломы, на которой я провел ночь, страдальчески подвел глаза к небу и, судя по усердно шевелящимся губам, воздавал Небесам молитву за мои проступки, прося их простить меня. Я прекрасно его понимаю, ведь то, что вытворялось мною в детстве, ни в какие рамки не лезло в образ приличного тролля, каким себя я, собственно говоря, считал и по сей день считаю.
Только спустя еще один час, когда лицо священника из ярко-пунцового стало совсем уж багрового оттенка, я неожиданно для себя приметил, что моя… нижняя часть спины разлеглась прямо на копытах церковника. Наверное, это случилось, когда ему стало нехорошо после моего наиподробнейшего рассказа о невинной забаве нашей детворы (ну, когда я еще входил в число этой самой детворы) на Празднике Весны.
Видимо, когда преподобный Хари уселся на ту самую кучу, крестясь и поминая всех святых через слово, я решил, что стоять, в самом деле, не стоит, и уселся рядом. К сожалению, не приметив при этом, что прижал к полу пару чужих конечностей.
Извиняясь и чистосердечно прижимая руки к груди, я вскочил, давая священнослужителю отдышаться.
Сначала он лег на живот… затем стал на четвереньки… затем, даже как-то неприлично, издавая нечленораздельные звуки, попытался встать… затем, отмахиваясь от кого-то или от чего-то головой, начал уж совсем непристойно пыхтеть и шипеть.
Полный сострадания к ближнему, я как можно осторожнее приблизился к нему:
— Мож, надо чего?
В ответ — утвердительный кивок.
— А чего надо-то?
— С-с-с-сс…
— Ой, я даже и не знаю… — почесал я репу. — Нет, мне в принципе не зазорно. «Интересно, я правильно употребил данное слово?». Но вы ведь не дитя малое, чтобы справлять нужду со сторонней помощью. Но уж если вы так хотите… — Я пододвинулся к нему.
Из последних сил преподобный сиганул от меня, как гном от дракона.
— Уб-б-бери руки, м-м-му…
Видимо, у него совсем помутилось в голове, потому как дальше он просто зарылся носом в солому.
— Что, что-то не так? Ну, а чего тогда надо? В ответ тишина, перемешанная с шуршанием высохшей травы.
— Мож, позвать кого, а?
Преподобный яростно закивал, не обращая внимания на то, что его башка находилась в опасной близости от каменного пола.
— А кого?
— С-с-с-сс…
— Ну вот, опять! Нет, ну вы можете нормально говорить или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Вы имеете в виду Бога? — влез Дож — Дырявый Мешок.
— Да, гном, именно его я и имел в виду. Кстати, так как мы не нашли гномьего священника, тебе придется исповедоваться мне, — благодушно промолвил монах.
— Надо же, какая честь! — пробурчал Дож.
— А что делать, — блаженно пособолезновал священник, — наш правитель, храни его Господи, трепетно относится к вопросам религии и вероисповедания своих граждан, кем бы они ни являлись. Впрочем, к вопросам морали, нравственности и этики он относится не менее трепетно, — скосил он взгляд в мою сторону.
— Нет, господа люди! Я могу понять все, кроме этого! — взвился гном. — Меня-то, меня-то за что?! Мой проступок не столь тяжек, чтобы за него ложиться на плаху.
— Сын мой… — начал было монах.
— Я не ваш сын, ПАПА!!! Я сын своего народа! Слышишь, ты, переросток в сутане!!! — взорвался гном.
— Это уже мелочи, — сдержанно проговорил священник, — все мы дети Господа нашего, ибо созданы Им по воле Его.
— Ты еще скажи по образу и подобию Его! — хлопнул себя по брюху гном. — По воле родителей моих, идиот! Или уж на худой конец по воле богов Небесной Горы! То есть наших богов. И раз уж ваш губернатор-маразматик так трясется над религией, так пусть предоставит мне счастье говорить с нашим священником.
— Я полностью согласен с тобой, малыш, — священник соболезнующее улыбнулся, — но обстоятельства таковы, что у нас, то есть у Владыки, просто нет времени на поиски.
Я стоял как истукан, медленно, но верно переваривая их перепалку. Начну с того, что я тупо не понимал, чего так бесится гном по поводу священнослужителя «из своих». Насколько я помню, у гномов просто не было обряда исповеди или отпущения грехов. Жрецы у них, конечно, есть, кто об этом спорит. Но, как мне объясняли, со своим народом они как-то напрямую и не общались, а тихо и мирно молились за своих мертвых и живых оптом, так как проследить за всей этой кочующей по свету огромной толпой просто невозможно, тем более определить, кто еще жив, а кто уже нет. И уж не все ли равно самому гному, казнят его с отпущенными грехами или с ними в нагрузку, ведь у них там нет ни гномьего рая, ни ада, а просто одна большая пещера, где пиво рекой, а столы ломятся от обилия еды. И уж там точно всем все равно, насколько тяжки были при жизни твои грехи. Главное — сколько раз ты успел нагрешить и чтобы рассказ об этом был интересен собутыльникам.
Скорей всего, гном просто тянул время. Хотя и непонятно зачем… Как мне думалось, виной всему было то, что славилось как «гномья упрямость».
В этот мир меня вернул рык гнома:
— Так в чем же я виноват — объясните мне!
Судя по ухмыляющимся, еле сдерживающим смех рожам стражников, я пропустил массу интересного. Прав был старина Вили, говоря, что «если тролль задумался, то добром это не кончится».
— Понимаешь ли, гном, ты прав в том, что твой проступок не столь велик, чтобы за него умереть. Просто, дружок, — священник опять соболезнующее улыбнулся, — ты оказался не в том месте и не в то время. Если хочешь, я даже принесу тебе извинения… Надеюсь… — он сделал паузу, — тебе будет легче?
Дож — Дырявый Мешок закатил глаза и завернул по-эльфийски что-то насчет вороньих глаз и невыплаченных долгов. Стражник, приставив к его затылку самострел, потянул гнома наружу.
— Пусти меня, ты, жертва случайной неосторожности! Потомок Великого Кроила может идти и без твоей помощи. Пусти, говорю, по-хорошему! Сам дойду!
— Ну, а когда мы наконец-то избавились от этого недомерка, сын мой, — как-то нехорошо улыбнулся монах, я бы сказал, даже хищно улыбнулся, — настала твоя очередь.
— Что, — встрепенулся я, — куда-то надо идти?
— О нет. Пока еще нет, — монах доверительно взял меня под руку, — сначала тебе надо исповедоваться.
— Думаете, стоит?
— Уверен, сын мой! Абсолютно уверен. — Монах махнул рукой остаткам стражи, и та вышмыгнула за дверь. — Итак, каешься ли ты в грехах своих?
— А в каких именно?..
— Неужели их так много, сын мой?
— Ну, смотря что называть этим словом…
По-моему, преподобный Хари (так звали священника) начал косеть, когда я закончил рассказывать о том, как накануне Праздника Зимнего Равноденствия спер у мамули пирожки с начинкой из крольчатины с брусникой. Не торопясь, как подобает настоящему троллю, со всеми подробностями я каялся второй или, может быть, даже третий час.
К этому времени монах, облюбовав кучу соломы, на которой я провел ночь, страдальчески подвел глаза к небу и, судя по усердно шевелящимся губам, воздавал Небесам молитву за мои проступки, прося их простить меня. Я прекрасно его понимаю, ведь то, что вытворялось мною в детстве, ни в какие рамки не лезло в образ приличного тролля, каким себя я, собственно говоря, считал и по сей день считаю.
Только спустя еще один час, когда лицо священника из ярко-пунцового стало совсем уж багрового оттенка, я неожиданно для себя приметил, что моя… нижняя часть спины разлеглась прямо на копытах церковника. Наверное, это случилось, когда ему стало нехорошо после моего наиподробнейшего рассказа о невинной забаве нашей детворы (ну, когда я еще входил в число этой самой детворы) на Празднике Весны.
Видимо, когда преподобный Хари уселся на ту самую кучу, крестясь и поминая всех святых через слово, я решил, что стоять, в самом деле, не стоит, и уселся рядом. К сожалению, не приметив при этом, что прижал к полу пару чужих конечностей.
Извиняясь и чистосердечно прижимая руки к груди, я вскочил, давая священнослужителю отдышаться.
Сначала он лег на живот… затем стал на четвереньки… затем, даже как-то неприлично, издавая нечленораздельные звуки, попытался встать… затем, отмахиваясь от кого-то или от чего-то головой, начал уж совсем непристойно пыхтеть и шипеть.
Полный сострадания к ближнему, я как можно осторожнее приблизился к нему:
— Мож, надо чего?
В ответ — утвердительный кивок.
— А чего надо-то?
— С-с-с-сс…
— Ой, я даже и не знаю… — почесал я репу. — Нет, мне в принципе не зазорно. «Интересно, я правильно употребил данное слово?». Но вы ведь не дитя малое, чтобы справлять нужду со сторонней помощью. Но уж если вы так хотите… — Я пододвинулся к нему.
Из последних сил преподобный сиганул от меня, как гном от дракона.
— Уб-б-бери руки, м-м-му…
Видимо, у него совсем помутилось в голове, потому как дальше он просто зарылся носом в солому.
— Что, что-то не так? Ну, а чего тогда надо? В ответ тишина, перемешанная с шуршанием высохшей травы.
— Мож, позвать кого, а?
Преподобный яростно закивал, не обращая внимания на то, что его башка находилась в опасной близости от каменного пола.
— А кого?
— С-с-с-сс…
— Ну вот, опять! Нет, ну вы можете нормально говорить или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89