В результате Битька заручилась бы поддержкой мрачного крестоносца с тремя шрамами, познакомилась бы с местными мойщиками паланкинов и накормила бы их роскошным ужином. «Лягушонки в коробчонках», несмотря на героическое сопротивление хозяина таверны «У Тум-дуба», должны были повести себя аналогично поведению их собратьев по разуму в кафе «Миф», погнаться за укрывшейся в своем номере Битькой и старательно ломиться в ее дверь. Собственно говоря, они и ломятся (не сами, а их дуболомы). Именно в это выламывание двери и перерос упомянутый выше аккуратный стук. Но так как запоры на двери пустили вдруг многочисленные побеги, оплели проем и расцвели цветами, листьями и маленькими стрекочущими жучками, то фактически все эти события переносятся на неопределенное время.
Важна лишь мысль, последняя, уплывающая корабликом в сон мысль, не оставшаяся незамеченной Деревом: «Вот бы такой дом для всех сирот…»«Хм… — подумало Дерево, — неплохая идея».
ГЛАВА 8
Проснулась Битька классически: с ощущением, что она дома, и с последующим вопросом: «Где это я?».
Первому способствовал доносящийся откуда-то из бодрящей прохлады появившегося за ночь в стене окна звук, напоминающий жужжание мотоцикла. Однако же, Битьке, подобно многим и многим героиням литературных произведений, попавшим в подобные ситуации, пришлось признать, что несмотря на стремительно нарастающий цивилизациеобразный гул, она все-таки именно «где-то».
Помимо знакомого по вчера интерьера в пользу нахождения не в своем мире наглядно свидетельствовал Дух, уныло слоняющийся по комнате, заглядывающий в разбросанные на полу бутылки и распинывающий порожние.
«Классическое рокерское похмелье,»— констатировала Битька, помахав рукой Духу, дабы тот отвернулся, позволив ей натянуть джинсы и футболку. Дух укоризненно глянул переполненными тоской по пиву глазами и демонстративно уткнулся лицом в стену.
Облачившись, Битька подскочила к окну — как раз в этот момент грохот дорос до предела и оборвался у ворот таверны. Нечто, издававшее его, подняло пыль до небес, и Битька расчихалась.
— Между прочим, — капризно заметил дух, — похмелье — неотъемлемая часть системы образов как российского, так и зарубежного рока. А пиво — один из самых светлых его символов. Например, у Цоя именно пиво обозначает приход весны: «Весна — я уже не грею пиво…», а вовсе не гнезда ласточек, цветы сливы или там ветерок китайских средневековых поэтов…
Пыль осела. Занавес был поднят, и перед Битькой как на сцене возникли две колоритные, на ее взгляд, фигуры: конь и, опять-таки, мужчина.
— Между прочим, — продолжал дух, постанывая, — пиво в некоторых случаях, вообще является определителем, так сказать, породы человека, его морфемы. Выявителем системы ценностей индивидуума, можно сказать. Короче, позволяет отличить человека от гопа…
«Мужчина», а также можно сказать — «незнакомец»был трудно определяемого возраста, так как был сед, но чернобров и юношески гибок, а манерой поведения и вовсе запутывал: взгляд его был весьма самоуверен и надменен, но впечатление важности изрядно портилось шмыганьем носом и попытками сбросить вцепившееся в сапог маленькое оранжево-зеленое существо, кроме того — другой его сапог расшнуровался.
Источник же мотоциклетного ора и пыли представлял собой обыкновенную лошадь, в равной степени с хозяином потрепанную и припорошенную песочком.
— Так, например, у Майка же о гопниках: «…они не греют пиво зимой». То же можно заметить и о шампанском, — обхватив лохматую голову руками, нудил дух. — В частности, еще Толик, то есть, Саня Баширов, сказал: «Шампанское с утра? Уважаю»…
— Эй! Достопочтенные! Пива! Но безо льда, умоляю, — (голос у незнакомца был хрипло-звонкий и очень звучный, Битька даже сказала бы: поставленный. А «умоляю»он произнес так, будто сказал: «А ну, живо, и если только что не так, так вы все здесь меня умолять будете!»). — Или шампанское на худой конец.
Битька и не заметила, как дух оказался впереди нее в окне и отчаянно затряс рукой незнакомцу, как желающий выйти ученик. Тот намек понял и, широко махнув в сторону духа, добавил :
— И сэру…
— Алиса Мон, сэр, мое имя — Алиса Мон, — запричитал дух.
— И сэру Алисамону тоже.
— Только без пузыриков. Нас от них пучит.
— Без пузырей, чтоб сэра не вспучило, — невозмутимо отдал распоряжение незнакомец. Губы его по-прежнему оставались плотно сжатыми, однако в глазах, да и пожалуй, не только в глазах, но и во всем его существе, заискрились-заскакали веселые чертики. Дух же кубарем скатился с подоконника, пробкой вылетел за дверь, и вот уже где-то внизу раздается известный по «Белой розе»напев:
— Нас пучит, нас пучит, нас пучит,
Нас пучит родная страна…
«Даже в глубокой эмиграции дух российского рок-энд-ролла не перестает пучить горячо любимая родина. Кстати, интересно, что чем глубже эмиграция, тем злее русские писатели и художники-эмигранты. Что вроде бы злиться? Можно наконец вдохнуть полной грудью воздух свободы, расслабиться в песке Майами или за пивом в Мюнхене. Так нет — желчь кипит, и слюни брызжут. Может, так допекли. Может, за это больше платят. Может, за друзей страшно. Может, писать больше не о чем. А, может, домой хотят…»— из раздумий о судьбах российской эмиграции Битьку вывел короткий, но явно к ней обращенный вопрос:
— Нну? — незнакомец откинул назад пышно ошевелюренную голову, упер руки в боки.
— Что — «ну»? — робко и изо всех сил вежливо поинтересовалась Битька. Ссориться с симпатичным забиякой не хотелось.
— Баранки гну. Что Вы, мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, так на меня уставились?
Битька растерялась. Она, собственно, уставилась-то нечаянно, в задумчивости, только сложно это объяснить, когда ты высоко в окне, а твой собеседник — далеко внизу. Еще ей очень хотелось спросить, откуда этот человек знает арию Керубино из «Фигаро», но с языка само собой сорвалось что-то по поводу потрясающей быстроты коня незнакомца.
— Ну дак, — хмыкнул тот. Без хвастовства, скорее удивленный невежеством Битьки. — Это же чистокровный арагонец, — и отвесив, исполненный глубокого почтения поклон в сторону жеребца, добавил: — Достопочтенный Друпикус оказывает мне невиданную честь своею службой. Я многим обязан его скорости, верности, мудрости и другим, не менее выдающимся качествам.
Означенный Друпикус флегматично, с выражением лица (таки лица!), более подобающим перекормленному бассету, нежели скакуну, носящемуся по дорогам со скоростью «Явы», обернулся к незнакомцу и скорчил кислую гримасу. Что-то типа: «Да ну, ладно уж, не стоит. На моем месте так поступил бы каждый.»
— Мое имя — Санди Сан. Для друзей — Саня, для остальных — сэр Сандонато Сан Эйро. Род моих занятий, я думаю, для Вас, юноша, значения не имеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Важна лишь мысль, последняя, уплывающая корабликом в сон мысль, не оставшаяся незамеченной Деревом: «Вот бы такой дом для всех сирот…»«Хм… — подумало Дерево, — неплохая идея».
ГЛАВА 8
Проснулась Битька классически: с ощущением, что она дома, и с последующим вопросом: «Где это я?».
Первому способствовал доносящийся откуда-то из бодрящей прохлады появившегося за ночь в стене окна звук, напоминающий жужжание мотоцикла. Однако же, Битьке, подобно многим и многим героиням литературных произведений, попавшим в подобные ситуации, пришлось признать, что несмотря на стремительно нарастающий цивилизациеобразный гул, она все-таки именно «где-то».
Помимо знакомого по вчера интерьера в пользу нахождения не в своем мире наглядно свидетельствовал Дух, уныло слоняющийся по комнате, заглядывающий в разбросанные на полу бутылки и распинывающий порожние.
«Классическое рокерское похмелье,»— констатировала Битька, помахав рукой Духу, дабы тот отвернулся, позволив ей натянуть джинсы и футболку. Дух укоризненно глянул переполненными тоской по пиву глазами и демонстративно уткнулся лицом в стену.
Облачившись, Битька подскочила к окну — как раз в этот момент грохот дорос до предела и оборвался у ворот таверны. Нечто, издававшее его, подняло пыль до небес, и Битька расчихалась.
— Между прочим, — капризно заметил дух, — похмелье — неотъемлемая часть системы образов как российского, так и зарубежного рока. А пиво — один из самых светлых его символов. Например, у Цоя именно пиво обозначает приход весны: «Весна — я уже не грею пиво…», а вовсе не гнезда ласточек, цветы сливы или там ветерок китайских средневековых поэтов…
Пыль осела. Занавес был поднят, и перед Битькой как на сцене возникли две колоритные, на ее взгляд, фигуры: конь и, опять-таки, мужчина.
— Между прочим, — продолжал дух, постанывая, — пиво в некоторых случаях, вообще является определителем, так сказать, породы человека, его морфемы. Выявителем системы ценностей индивидуума, можно сказать. Короче, позволяет отличить человека от гопа…
«Мужчина», а также можно сказать — «незнакомец»был трудно определяемого возраста, так как был сед, но чернобров и юношески гибок, а манерой поведения и вовсе запутывал: взгляд его был весьма самоуверен и надменен, но впечатление важности изрядно портилось шмыганьем носом и попытками сбросить вцепившееся в сапог маленькое оранжево-зеленое существо, кроме того — другой его сапог расшнуровался.
Источник же мотоциклетного ора и пыли представлял собой обыкновенную лошадь, в равной степени с хозяином потрепанную и припорошенную песочком.
— Так, например, у Майка же о гопниках: «…они не греют пиво зимой». То же можно заметить и о шампанском, — обхватив лохматую голову руками, нудил дух. — В частности, еще Толик, то есть, Саня Баширов, сказал: «Шампанское с утра? Уважаю»…
— Эй! Достопочтенные! Пива! Но безо льда, умоляю, — (голос у незнакомца был хрипло-звонкий и очень звучный, Битька даже сказала бы: поставленный. А «умоляю»он произнес так, будто сказал: «А ну, живо, и если только что не так, так вы все здесь меня умолять будете!»). — Или шампанское на худой конец.
Битька и не заметила, как дух оказался впереди нее в окне и отчаянно затряс рукой незнакомцу, как желающий выйти ученик. Тот намек понял и, широко махнув в сторону духа, добавил :
— И сэру…
— Алиса Мон, сэр, мое имя — Алиса Мон, — запричитал дух.
— И сэру Алисамону тоже.
— Только без пузыриков. Нас от них пучит.
— Без пузырей, чтоб сэра не вспучило, — невозмутимо отдал распоряжение незнакомец. Губы его по-прежнему оставались плотно сжатыми, однако в глазах, да и пожалуй, не только в глазах, но и во всем его существе, заискрились-заскакали веселые чертики. Дух же кубарем скатился с подоконника, пробкой вылетел за дверь, и вот уже где-то внизу раздается известный по «Белой розе»напев:
— Нас пучит, нас пучит, нас пучит,
Нас пучит родная страна…
«Даже в глубокой эмиграции дух российского рок-энд-ролла не перестает пучить горячо любимая родина. Кстати, интересно, что чем глубже эмиграция, тем злее русские писатели и художники-эмигранты. Что вроде бы злиться? Можно наконец вдохнуть полной грудью воздух свободы, расслабиться в песке Майами или за пивом в Мюнхене. Так нет — желчь кипит, и слюни брызжут. Может, так допекли. Может, за это больше платят. Может, за друзей страшно. Может, писать больше не о чем. А, может, домой хотят…»— из раздумий о судьбах российской эмиграции Битьку вывел короткий, но явно к ней обращенный вопрос:
— Нну? — незнакомец откинул назад пышно ошевелюренную голову, упер руки в боки.
— Что — «ну»? — робко и изо всех сил вежливо поинтересовалась Битька. Ссориться с симпатичным забиякой не хотелось.
— Баранки гну. Что Вы, мальчик резвый, кудрявый, влюбленный, так на меня уставились?
Битька растерялась. Она, собственно, уставилась-то нечаянно, в задумчивости, только сложно это объяснить, когда ты высоко в окне, а твой собеседник — далеко внизу. Еще ей очень хотелось спросить, откуда этот человек знает арию Керубино из «Фигаро», но с языка само собой сорвалось что-то по поводу потрясающей быстроты коня незнакомца.
— Ну дак, — хмыкнул тот. Без хвастовства, скорее удивленный невежеством Битьки. — Это же чистокровный арагонец, — и отвесив, исполненный глубокого почтения поклон в сторону жеребца, добавил: — Достопочтенный Друпикус оказывает мне невиданную честь своею службой. Я многим обязан его скорости, верности, мудрости и другим, не менее выдающимся качествам.
Означенный Друпикус флегматично, с выражением лица (таки лица!), более подобающим перекормленному бассету, нежели скакуну, носящемуся по дорогам со скоростью «Явы», обернулся к незнакомцу и скорчил кислую гримасу. Что-то типа: «Да ну, ладно уж, не стоит. На моем месте так поступил бы каждый.»
— Мое имя — Санди Сан. Для друзей — Саня, для остальных — сэр Сандонато Сан Эйро. Род моих занятий, я думаю, для Вас, юноша, значения не имеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125