Вдобавок посыпались неприятности другого рода. Санитарное состояние войск к моменту приезда Суворова было очень скверное. В сущности, оно было таким во всей армии; один очевидец писал, что на русский госпиталь можно было смотреть почти как на могилу: врачей было мало, почти все они были врачами только по названию и в довершение получали грошовую плату. В Финляндии дело обстояло особенно скверно, смертность была очень велика. Вместо того чтобы реорганизовать лечебную часть, Суворов повел дело с обычной экстравагантностью – он совсем закрыл госпитали, заменив их полковыми лазаретами и лечением по правилам домашней гигиены. Ему удалось добиться снижения смертности и заболеваемости, но эта мера дала повод его петербургским недругам осыпать его градом упреков. Возобновились обвинения в том, что он изнуряет людей. Упрекавшие не учитывали, что благодаря разумной организации работы и удовлетворительному питанию даже интенсивный труд не приносил вреда людям. Впрочем, Суворову охотно вменяли в вину все вообще недостатки тогдашнего военного устройства.
Болезненная впечатлительность Суворова не позволяла ему хладнокровно парировать эти упреки. Скоро он потерял душевное равновесие, посылал то угрожающие, то полные самооправданий письма, одному генералу даже пригрозил дуэлью.
* * *
Репнин разбил при Мачине турок; в декабре 1791 года был заключен, наконец, мир. Россия получила Очаков, вернув Турции все прочие завоевания; это было далеко от грандиозных замыслов авторов «греческого проекта», но еще в большей мере просчиталась Турция. Суворов с досадой следил за успехами Репнина. «Отвес списочного старшинства, – с тоскою писал он, – быть мне под его игом, быть кошкою каштанной обезьяны или совою в клетке; не лучше ли полное ничтожество?»
Репнин в самом деле плохо относился к Суворову. Но не его одного подозревал полководец. Иногда ему казалось, что его держат в Финляндии по проискам не то Салтыкова, не то Эльмпта, оскорбленного отказом в сватовстве к Наташе Суворовой, не то Кречетникова. «Кто же меня двуличит?» спрашивал полководец.
Чем больше раздражался Суворов, тем больше плодил он врагов. Когда началась война с Польшей (1792), он прямо обратился к Екатерине с требованием послать его туда; императрица холодно ответила, что «польские дела не требуют графа Суворова». Суворов стал поговаривать о намерении выйти в отставку либо отправиться волонтером в армию, сражавшуюся против якобинцев. Слухи об этом проникли в сановные сферы и дали лишний козырь в руки его врагов.
Затем он как будто успокоился. Окончилась польская война, его «бездействие» перестало казаться ему столь тягостным. Он усиленно занимался фортификацией и незнакомым ему дотоле морским делом. Под его начальством состояла гребная флотилия из 125 судов с 850 орудиями. Суворов ведал морскими учениями и, чтобы изучить морское дело брал специальные уроки. Подучившись, он отправился на экзамен и блестяще сдал его, получив чин мичмана (в значительной мере это была, конечно, демонстрация для Петербурга).
Стремление добиться боевого назначения сменилось у него желанием перемещения – «в Камчатку, Мекку, Мадагаскар и Японь», более всего просился он в Херсон. Обстоятельства наконец-то помогли ему; отношения с Турцией снова обострились, и под влиянием этого в ноябре 1792 года последовал рескрипт: Суворов назначался командующим сухопутными силами Екатеринославщины, Крыма и вновь присоединенного Очаковского района. В письме от 7 января 1793 года Екатерина II рекомендовала Суворову поспешить мерами осторожности, «дабы естьли Порта, паче чаяния, заведена будет возмутителями французами в неприязненные против нас действия, везде встретила сильнейший отпор и уничтожение всяких покушений».
Суворов выехал на юг, исполненный больших надежд. Всякая перемена была для него желанна, тем более, что военные приготовления Турции сулили в перспективе боевую службу. Имя его было овеяно уже такой славой, что самый факт его прибытия на юг произвел в Европе огромное впечатление. В январе 1793 года русский резидент в Константинополе А. С. Хвостов писал Суворову: «Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах и великое у Порты впечатление: одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются».
С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепостную систему. Но на его беду, едва он прибыл в Херсон, возобновились преследовавшие его неприятности.
Приступив к возведению крепостных построек, он заключил контракты с поставщиками и, не располагая денежными суммами для задатков, выдал векселя. Финансовое ведомство, однако, очень неаккуратно высылало деньги для оплаты векселей. Суворову было разъяснено, что политическое положение не требует спешности в работах и что нужно быть поэкономнее. Он тотчас вскипел; его теперешние обязанности не очень были ему по душе, но он хотел исполнять их добросовестно. «Политическое положение извольте спросить у вицеканцлера, а я его постигаю, как полевой офицер. Пропал бы год, если бы я чуть здесь медлил контрактами, без коих по состоянию страны обойтись не можно». Этот желчный тон вызвал, как обычно, плохие результаты. Особым рескриптом ему повелевалось заключать контракты только через казенную палату, а ранее заключенные объявлялись расторгнутыми.
Суворов был поражен. «Боже мой, в каких я подлостях; и кн. Григорий Александрович никогда так меня не унижал». Вдобавок ему приходилось возместить подрядчикам уже произведенные ими расходы на сумму около 100 тысяч рублей. Он вынужден был занять у некоего Красноглазова 100.000 руб., а затем, не видя иного выхода, распорядился продать свои имения, но тут уже Екатерина сочла, что дело зашло, чересчур далеко, и приказала отпустить из казны требовавшуюся сумму.
После всего этого Суворов стал относиться к своей работе с отвращением. Ничего, кроме новых злоключений, не ждал он от нее. Переписка его полна выражений неудовольствия: «Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал», «Малые мои таланты зарыты», «Известны мне многие придворные изгибы, коими ловят сома в вершу, но и там его благовидностями услаждают, а меня обратили в подрядчика» и т. п.
По отзыву окружающих, Суворов никогда не был так сварлив и желчен, как в это время. Бывали, впрочем, проблески: иногда он устраивал катанья с гор, прогулки, танцы, причем сам плясал по три часа кряду. Но это было кратковременно и снова сменялось угрюмой раздражительностью.
– Я буду говорить всегда, – повторял он: – кто хорош на первой роли, никуда не годен на второй.
Летом 1793 года он послал государыне просьбу уволить его волонтером к союзным армиям, сражавшимся против Франции;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Болезненная впечатлительность Суворова не позволяла ему хладнокровно парировать эти упреки. Скоро он потерял душевное равновесие, посылал то угрожающие, то полные самооправданий письма, одному генералу даже пригрозил дуэлью.
* * *
Репнин разбил при Мачине турок; в декабре 1791 года был заключен, наконец, мир. Россия получила Очаков, вернув Турции все прочие завоевания; это было далеко от грандиозных замыслов авторов «греческого проекта», но еще в большей мере просчиталась Турция. Суворов с досадой следил за успехами Репнина. «Отвес списочного старшинства, – с тоскою писал он, – быть мне под его игом, быть кошкою каштанной обезьяны или совою в клетке; не лучше ли полное ничтожество?»
Репнин в самом деле плохо относился к Суворову. Но не его одного подозревал полководец. Иногда ему казалось, что его держат в Финляндии по проискам не то Салтыкова, не то Эльмпта, оскорбленного отказом в сватовстве к Наташе Суворовой, не то Кречетникова. «Кто же меня двуличит?» спрашивал полководец.
Чем больше раздражался Суворов, тем больше плодил он врагов. Когда началась война с Польшей (1792), он прямо обратился к Екатерине с требованием послать его туда; императрица холодно ответила, что «польские дела не требуют графа Суворова». Суворов стал поговаривать о намерении выйти в отставку либо отправиться волонтером в армию, сражавшуюся против якобинцев. Слухи об этом проникли в сановные сферы и дали лишний козырь в руки его врагов.
Затем он как будто успокоился. Окончилась польская война, его «бездействие» перестало казаться ему столь тягостным. Он усиленно занимался фортификацией и незнакомым ему дотоле морским делом. Под его начальством состояла гребная флотилия из 125 судов с 850 орудиями. Суворов ведал морскими учениями и, чтобы изучить морское дело брал специальные уроки. Подучившись, он отправился на экзамен и блестяще сдал его, получив чин мичмана (в значительной мере это была, конечно, демонстрация для Петербурга).
Стремление добиться боевого назначения сменилось у него желанием перемещения – «в Камчатку, Мекку, Мадагаскар и Японь», более всего просился он в Херсон. Обстоятельства наконец-то помогли ему; отношения с Турцией снова обострились, и под влиянием этого в ноябре 1792 года последовал рескрипт: Суворов назначался командующим сухопутными силами Екатеринославщины, Крыма и вновь присоединенного Очаковского района. В письме от 7 января 1793 года Екатерина II рекомендовала Суворову поспешить мерами осторожности, «дабы естьли Порта, паче чаяния, заведена будет возмутителями французами в неприязненные против нас действия, везде встретила сильнейший отпор и уничтожение всяких покушений».
Суворов выехал на юг, исполненный больших надежд. Всякая перемена была для него желанна, тем более, что военные приготовления Турции сулили в перспективе боевую службу. Имя его было овеяно уже такой славой, что самый факт его прибытия на юг произвел в Европе огромное впечатление. В январе 1793 года русский резидент в Константинополе А. С. Хвостов писал Суворову: «Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах и великое у Порты впечатление: одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются».
С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепостную систему. Но на его беду, едва он прибыл в Херсон, возобновились преследовавшие его неприятности.
Приступив к возведению крепостных построек, он заключил контракты с поставщиками и, не располагая денежными суммами для задатков, выдал векселя. Финансовое ведомство, однако, очень неаккуратно высылало деньги для оплаты векселей. Суворову было разъяснено, что политическое положение не требует спешности в работах и что нужно быть поэкономнее. Он тотчас вскипел; его теперешние обязанности не очень были ему по душе, но он хотел исполнять их добросовестно. «Политическое положение извольте спросить у вицеканцлера, а я его постигаю, как полевой офицер. Пропал бы год, если бы я чуть здесь медлил контрактами, без коих по состоянию страны обойтись не можно». Этот желчный тон вызвал, как обычно, плохие результаты. Особым рескриптом ему повелевалось заключать контракты только через казенную палату, а ранее заключенные объявлялись расторгнутыми.
Суворов был поражен. «Боже мой, в каких я подлостях; и кн. Григорий Александрович никогда так меня не унижал». Вдобавок ему приходилось возместить подрядчикам уже произведенные ими расходы на сумму около 100 тысяч рублей. Он вынужден был занять у некоего Красноглазова 100.000 руб., а затем, не видя иного выхода, распорядился продать свои имения, но тут уже Екатерина сочла, что дело зашло, чересчур далеко, и приказала отпустить из казны требовавшуюся сумму.
После всего этого Суворов стал относиться к своей работе с отвращением. Ничего, кроме новых злоключений, не ждал он от нее. Переписка его полна выражений неудовольствия: «Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал», «Малые мои таланты зарыты», «Известны мне многие придворные изгибы, коими ловят сома в вершу, но и там его благовидностями услаждают, а меня обратили в подрядчика» и т. п.
По отзыву окружающих, Суворов никогда не был так сварлив и желчен, как в это время. Бывали, впрочем, проблески: иногда он устраивал катанья с гор, прогулки, танцы, причем сам плясал по три часа кряду. Но это было кратковременно и снова сменялось угрюмой раздражительностью.
– Я буду говорить всегда, – повторял он: – кто хорош на первой роли, никуда не годен на второй.
Летом 1793 года он послал государыне просьбу уволить его волонтером к союзным армиям, сражавшимся против Франции;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84