Его палец зарылся в шелковистый бугорок между ее ног, раздвигая нежную плоть и ища бархатный вход в ее лоно. Не в силах больше терпеть, Джон лег на нее.
– Тебе будет больно, Анна, – прошептал он.
– Быстрее, Джонни, – крикнула Анна, – не останавливайся. – Она выгнулась всем телом. – Я умру, если ты этого не сделаешь.
– Значит, я снова спасу тебе жизнь, – сказал он, и Анна уловила в его голосе иронию разбойника в ночи, принявшего решение совершить грабеж.
Ничто ни в ее детстве, ни во время ее жизни при дворе не подготовило ее к тому, что случилось дальше. Она имела представление о том, что происходит между мужчинами и женщинами на брачной постели, но не думала, что радость затопит ее и что, несмотря на боль, вознесет к вершине блаженства!
– Джонни! Джонни! – выкрикнула Анна, поднимая бедра в своем стремлении слиться с ним, встретить его атласное мужское естество и ответить на его все ускорявшиеся толчки, а он проникал в нее все глубже, и ее тело вибрировало в предвкушении восхитительной, сладостной муки.
Джон опасался, что девственность, которую она лелеяла столько лет, окажет сопротивление. Впрочем, лишить любую девушку невинности – нелегкий труд. Однако опасения Джона оказались напрасными.
Девственность Анны не оказалась непреодолимым препятствием. Джон окунулся в этот умопомрачительный головокружительный экстаз. У него мелькнула мысль о том, что, возможно, любовь была именно тем, чего ждала Анна, однако наслаждение полностью поглотило его, вытеснив из головы все мысли.
Позже они лежали, теплые и влажные, засыпая на краткие моменты блаженной расслабленности, пропитанной ароматами любви.
– Нам надо поесть, – сказал Джон, разомкнув объятия, и лег рядом с ней, наслаждаясь блаженной истомой.
Анна надула губки и отодвинулась так, что ему пришлось потянуться к ней, и они снова стали резвиться в постели. Лишь утренний свет проник в комнату, Джон Гилберт снова вспомнил о еде.
Джон встал, натянул высохшие бриджи, застегнул пуговицы и подал Анне белье, которое она повесила сушиться на спинку стула.
– Мы можем не опасаться слуг, – сказал Джон с усмешкой.
Анна неохотно надела нижнюю рубашку.
– Это все? – спросила она, вновь ощутив телесный голод, но ей не хотелось ни хлеба, ни вина.
Он рывком поднял ее с постели, усадил на стул у огня, помещал кочергой уголья в камине и добавил топлива.
– О, ты жадная бабенка, – сказал Джон. – Любовь многогранна, это тебе еще предстоит узнать, моя радость, а сейчас…
Он передал ей кружку с вином и отломил кусок хлеба от каравая. Затем поставил на пол поднос, опустился возле него и растянулся на турецком ковре, опираясь на локоть и наблюдая, как она ест.
– Хочешь оставить всю эту клубнику себе? – спросила она, почувствовав наконец, что проголодалась.
Он взял ягодку за черешок и помахал ею перед ее носом, пока она не вышла из своего одурманенного состояния и не опустилась на пол рядом с ним. Ее волосы, освещенные огнем камина, казались такими же красными, как ягода, которую он поднес к ее губам.
Так они неспешно коротали утро перед огнем, утоляя голод и жажду, заверяя друг друга в своей любви, без конца задавая друг другу вопросы о чувствах, пока наконец она, удовлетворенная, не закрыла глаза и не уснула в его объятиях, а он запоминал каждый изгиб ее щеки и плеча и каждый вьющийся локон, обрамлявший ее прелестное лицо, чтобы сохранить все это в своей памяти, когда она не будет ему принадлежать.
Когда Анна проснулась, Джон Гилберт поднялся, подошел к перилам галереи и крикнул Уильяму:
– Принеси горячей воды и бритву.
– О, позволь мне, Джонни, – сказала Анна, когда Уильям принес миску дымящейся воды и кусок душистого мыла для бритья.
Он рассмеялся, потирая подбородок с уже отросшей щетиной.
– Ты постоянно удивляешь меня, Анна. Сначала придворная дама, потом скотница, воительница и вот теперь брадобрей! Ты далеко пойдешь с такими талантами.
– Не уверена, – ответила Анна. – А теперь садись. Я не раз видела, как бреется мой отец.
Анна чересчур густо намылила ему лицо, но он не стал разочаровывать ее, потому что она была так серьезна, так сосредоточенна, что он мог видеть, как она прикусила розовый язычок и его кончик выступал между ее зубами. Лезвие было острым, и, когда она поднесла его к его щеке, рука ее дрогнула.
Он усмехнулся:
– Было время, когда я не позволил бы тебе поднести лезвие к моей глотке.
Анна фыркнула:
– А почему позволил сейчас?
Джон зарылся лицом в ее грудь, Анна ощутила аромат мыла и уронила бритву.
Но Джон Гилберт потерял интерес к бритью. Он привлек Анну к себе, усадил верхом себе на колени и лицом к нему, и вскоре мыльная пена оказалась на сорочке Анны, пока он изучал ее груди, шею и руки, а она расстегнула его бриджи, взяла в руки его атласный член и ощутила, как он разбухает.
Затем, вдруг устыдившись, положила голову ему на плечо.
– Должно быть, ты считаешь меня распутной. Я все время хочу тебя, сама не понимаю почему.
– Прелесть моя, ты вовсе не распутна. Просто ты слишком долго отказывала себе в плотских радостях, а теперь жаждешь наверстать упущенное. – Джон усмехнулся. – Тебе повезло, что рядом с тобой мужчина, который может тебя удовлетворить.
Джон нежно раздвинул складки ее разбухшей плоти, медленно вошел в нее и принялся раскачивать, как укачивают младенца, осыпая ее поцелуями, а она проливала слезы восторга и радостного изумления и запрокидывала голову, как если бы ехала на Сэре Пегасе, взбираясь на высокий росистый холм. Если бы они дали себе труд следить за временем, переворачивая песочные часы, то увидели бы, что песок давно перестал сыпаться, когда наконец поднялись с места.
Джон уложил Анну на постель.
– Мы должны поговорить о наших планах, Анна. Мы не можем долго оставаться здесь. Награда, назначенная Уэверби, может многих ввести в искушение, даже лучших из слуг. А я пока не решаюсь отвезти тебя назад в Уиттлвуд, но должен сделать все, чтобы ты не попала в лапы Уэверби.
Анна не ответила, потому что снова уснула. Ощутив холод, Джон раздул огонь и, надев свой уже высохший камзол, сел полюбоваться Анной.
Когда Анна проснулась и окликнула его, в ответ услышала лишь сдавленный стон. Джон сидел, скорчившись возле камина, держась рукой за лоб.
– Что с тобой? – Анна соскочила с кровати.
Джон снова застонал. Анна подбежала к двери.
– Уильям! Уильям! – позвала она. Внизу в холле появился слуга.
– Помоги мне, – крикнула она и поспешила к Джону.
– В чем дело, миледи? – спросил Уильям, держа в руке зажженную свечу, поскольку уже смеркалось.
– У него лихорадка.
– Мастер Гилберт, – сказал. Уильям, держа свечу перед собой, и тотчас в ужасе отшатнулся. – Он не может здесь оставаться! Заберите его на улицу и оставьте на милость констеблей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Тебе будет больно, Анна, – прошептал он.
– Быстрее, Джонни, – крикнула Анна, – не останавливайся. – Она выгнулась всем телом. – Я умру, если ты этого не сделаешь.
– Значит, я снова спасу тебе жизнь, – сказал он, и Анна уловила в его голосе иронию разбойника в ночи, принявшего решение совершить грабеж.
Ничто ни в ее детстве, ни во время ее жизни при дворе не подготовило ее к тому, что случилось дальше. Она имела представление о том, что происходит между мужчинами и женщинами на брачной постели, но не думала, что радость затопит ее и что, несмотря на боль, вознесет к вершине блаженства!
– Джонни! Джонни! – выкрикнула Анна, поднимая бедра в своем стремлении слиться с ним, встретить его атласное мужское естество и ответить на его все ускорявшиеся толчки, а он проникал в нее все глубже, и ее тело вибрировало в предвкушении восхитительной, сладостной муки.
Джон опасался, что девственность, которую она лелеяла столько лет, окажет сопротивление. Впрочем, лишить любую девушку невинности – нелегкий труд. Однако опасения Джона оказались напрасными.
Девственность Анны не оказалась непреодолимым препятствием. Джон окунулся в этот умопомрачительный головокружительный экстаз. У него мелькнула мысль о том, что, возможно, любовь была именно тем, чего ждала Анна, однако наслаждение полностью поглотило его, вытеснив из головы все мысли.
Позже они лежали, теплые и влажные, засыпая на краткие моменты блаженной расслабленности, пропитанной ароматами любви.
– Нам надо поесть, – сказал Джон, разомкнув объятия, и лег рядом с ней, наслаждаясь блаженной истомой.
Анна надула губки и отодвинулась так, что ему пришлось потянуться к ней, и они снова стали резвиться в постели. Лишь утренний свет проник в комнату, Джон Гилберт снова вспомнил о еде.
Джон встал, натянул высохшие бриджи, застегнул пуговицы и подал Анне белье, которое она повесила сушиться на спинку стула.
– Мы можем не опасаться слуг, – сказал Джон с усмешкой.
Анна неохотно надела нижнюю рубашку.
– Это все? – спросила она, вновь ощутив телесный голод, но ей не хотелось ни хлеба, ни вина.
Он рывком поднял ее с постели, усадил на стул у огня, помещал кочергой уголья в камине и добавил топлива.
– О, ты жадная бабенка, – сказал Джон. – Любовь многогранна, это тебе еще предстоит узнать, моя радость, а сейчас…
Он передал ей кружку с вином и отломил кусок хлеба от каравая. Затем поставил на пол поднос, опустился возле него и растянулся на турецком ковре, опираясь на локоть и наблюдая, как она ест.
– Хочешь оставить всю эту клубнику себе? – спросила она, почувствовав наконец, что проголодалась.
Он взял ягодку за черешок и помахал ею перед ее носом, пока она не вышла из своего одурманенного состояния и не опустилась на пол рядом с ним. Ее волосы, освещенные огнем камина, казались такими же красными, как ягода, которую он поднес к ее губам.
Так они неспешно коротали утро перед огнем, утоляя голод и жажду, заверяя друг друга в своей любви, без конца задавая друг другу вопросы о чувствах, пока наконец она, удовлетворенная, не закрыла глаза и не уснула в его объятиях, а он запоминал каждый изгиб ее щеки и плеча и каждый вьющийся локон, обрамлявший ее прелестное лицо, чтобы сохранить все это в своей памяти, когда она не будет ему принадлежать.
Когда Анна проснулась, Джон Гилберт поднялся, подошел к перилам галереи и крикнул Уильяму:
– Принеси горячей воды и бритву.
– О, позволь мне, Джонни, – сказала Анна, когда Уильям принес миску дымящейся воды и кусок душистого мыла для бритья.
Он рассмеялся, потирая подбородок с уже отросшей щетиной.
– Ты постоянно удивляешь меня, Анна. Сначала придворная дама, потом скотница, воительница и вот теперь брадобрей! Ты далеко пойдешь с такими талантами.
– Не уверена, – ответила Анна. – А теперь садись. Я не раз видела, как бреется мой отец.
Анна чересчур густо намылила ему лицо, но он не стал разочаровывать ее, потому что она была так серьезна, так сосредоточенна, что он мог видеть, как она прикусила розовый язычок и его кончик выступал между ее зубами. Лезвие было острым, и, когда она поднесла его к его щеке, рука ее дрогнула.
Он усмехнулся:
– Было время, когда я не позволил бы тебе поднести лезвие к моей глотке.
Анна фыркнула:
– А почему позволил сейчас?
Джон зарылся лицом в ее грудь, Анна ощутила аромат мыла и уронила бритву.
Но Джон Гилберт потерял интерес к бритью. Он привлек Анну к себе, усадил верхом себе на колени и лицом к нему, и вскоре мыльная пена оказалась на сорочке Анны, пока он изучал ее груди, шею и руки, а она расстегнула его бриджи, взяла в руки его атласный член и ощутила, как он разбухает.
Затем, вдруг устыдившись, положила голову ему на плечо.
– Должно быть, ты считаешь меня распутной. Я все время хочу тебя, сама не понимаю почему.
– Прелесть моя, ты вовсе не распутна. Просто ты слишком долго отказывала себе в плотских радостях, а теперь жаждешь наверстать упущенное. – Джон усмехнулся. – Тебе повезло, что рядом с тобой мужчина, который может тебя удовлетворить.
Джон нежно раздвинул складки ее разбухшей плоти, медленно вошел в нее и принялся раскачивать, как укачивают младенца, осыпая ее поцелуями, а она проливала слезы восторга и радостного изумления и запрокидывала голову, как если бы ехала на Сэре Пегасе, взбираясь на высокий росистый холм. Если бы они дали себе труд следить за временем, переворачивая песочные часы, то увидели бы, что песок давно перестал сыпаться, когда наконец поднялись с места.
Джон уложил Анну на постель.
– Мы должны поговорить о наших планах, Анна. Мы не можем долго оставаться здесь. Награда, назначенная Уэверби, может многих ввести в искушение, даже лучших из слуг. А я пока не решаюсь отвезти тебя назад в Уиттлвуд, но должен сделать все, чтобы ты не попала в лапы Уэверби.
Анна не ответила, потому что снова уснула. Ощутив холод, Джон раздул огонь и, надев свой уже высохший камзол, сел полюбоваться Анной.
Когда Анна проснулась и окликнула его, в ответ услышала лишь сдавленный стон. Джон сидел, скорчившись возле камина, держась рукой за лоб.
– Что с тобой? – Анна соскочила с кровати.
Джон снова застонал. Анна подбежала к двери.
– Уильям! Уильям! – позвала она. Внизу в холле появился слуга.
– Помоги мне, – крикнула она и поспешила к Джону.
– В чем дело, миледи? – спросил Уильям, держа в руке зажженную свечу, поскольку уже смеркалось.
– У него лихорадка.
– Мастер Гилберт, – сказал. Уильям, держа свечу перед собой, и тотчас в ужасе отшатнулся. – Он не может здесь оставаться! Заберите его на улицу и оставьте на милость констеблей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81