— Давай, милочка, — обратилась она к Инге, и глаза ее снова были сухи. И снова она была готова помогать всем, кто нуждался в ее помощи. И снова таких будет очень много. И сейчас, и через день, и через год, и всю жизнь Зинаида Павловна будет помогать людям. И не только потому, что она нашла в этом смысл своей нелегкой жизни. Нет… Не только в этом…
Да вот только кто поможет ей?
Инга с Мишенькой и Зинаида Павловна собрались и направились в соседний вагон. Дочке надоело сидеть у меня на руках, и она потребовала, чтобы я опустил ее на пол.
— Идите в свой «мозговой центр», — сказала Светка, словно я тут был совершенно лишним и ненужным человеком. — А мы побудем с детьми. Уж у нас-то с ними ничего плохого не произойдет!
— Иди, Артем, — кивнула мне Тося.
Она все еще цвела после вчерашнего объяснения с Семеном и Иваном, но только я не знал, что у них будет дальше. Отказался ли Иван от своей любви, чтобы возвратить наш поезд в точное железнодорожное расписание? Или справедливый Валерка провел с пассажирами беседу и по вопросу любви? Не знаю… И спрашивать у Тоси мне было неловко, да и у Ивана — тоже.
А дети привыкли к этим женщинам и отпустили меня совершенно спокойно. Я пошел в свое купе.
— Поздравляю, Артем, — сказал Степан Матвеевич.
— Спасибо. Как вы?
— Пока ничего… Через полчаса снова…
— Да что же делать-то?
— Ничего, Артем… Что-нибудь придумаем…
— Академики возьмут Степана Матвеевича под свое крыло, — сообщил мне Федор. — Прямо с вокзала увезут.
— Ничего, Артем. Я верю. Верю, что смогу прожить одну, но свою жизнь, уж какая бы она там ни оказалась.
— Хорошая у тебя семья, — сказал Геннадий Федорович. — На расширение будешь подавать?
— Какое расширение?
— Какое, какое… На расширение квартиры?
— Посмотрим.
— Да что тут смотреть, — вступил в разговор Валерий Михайлович. Говорил он с трудом. И вообще сидел полураздетый. Я уверен, что на нем осталась только та одежда, которую смог пропустить писатель Федор. — Нет, Артемий! Тут рвать надо. Это как в магазине. Не встал в очередь за бельгийским костюмом, будешь носить местной фабрики. Я вот, например, всегда…
Писатель Федор ласково обнял Крестобойникова и погладил по щеке.
— Будет, Валерий Михайлович, будет, — тихо и успокаивающе сказал он.
— А?.. Ах да… Забываю все… Но стараюсь, стараюсь.
— Стараешься, стараешься, — подтвердил Федор. — На вокзале придется в майке выходить.
— В майке, — печально согласился Валерий Михайлович.
Тут уж, видно, ничего нельзя было поделать.
— Приучим, — пообещал Федор. — Постепенно, но приучим.
— Приучим! — возликовал Валерий Михайлович.
В углу сидел Семен, неприступный и злой. Тут одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что у него с Тосей дело погибло навсегда. Да только откуда я мог знать души людей?
Я подошел к нему и протянул руку.
— Спасибо, Семен! Спасибо за сына!
Семен посмотрел на меня с неприязнью, помедлил, но все же свою руку протянул, правда, нехотя, словно только бы отвязаться.
— Ладно, — отмахнулся он. — Невелика заслуга.
— Нет, нет, Семен. Всю жизнь буду помнить.
— Всю жизнь… Добро долго не помнят.
— Это ты зря, Семен.
— Зря?! А я ведь вот что мог сделать! Я ведь мог твоего сына снова увести… ну, то есть… сам понимаешь… а потом не признать. Да и как его, скажи, признать, когда он вырос на четыре года.
— Да зачем же?
— А затем… Тогда бы Тося прибежала ко мне и на коленях молила, чтобы я ее простил и снова взял к себе. Она бы ради твоих детей это сделала. Я знаю. И слова бы мне никогда худого не сказала, виду не подала. Она такая… И еще раньше бы кончилась эта чертовщина!
Я невольно отшатнулся от Семена.
— Прошу прощения! — встрял в разговор Федор.
— Да идите вы к черту со своим прощением! — взревел Семен. — Прощение! Прощение! Кому оно нужно, ваше прощение? Святые! Великомученики! Один за всех, все за одного! А ваше человеческое-то уже начало трещинку давать! Не заметили?
— Истинно, истинно, — подтвердил Валерий Михайлович. Но Федор снова обнял его и погладил по небритой щеке.
Семен отвернулся к окну и замолчал.
— Не надо, Семен, — попросил я. — Я искренне благодарен тебе. И если уж ты и это мог сделать, да не стал…
— Да! Не стал, не стал! — Семен снова повернул ко мне свое злое лицо. — А знаешь, почему не стал? Знаешь? Не смог! Просто не смог! Счастье ваше зацепило. И разбить бы его, а не получается. Потому что своего нет, а хоть какое-то на свете должно быть. Хоть в кино, хоть у соседей. Только у соседей обычно не бывает. А с тобой мы скоро навсегда разойдемся. И я буду думать: вот человек, у которого счастье. И я ему помог. Хоть и свое разлетелось ко всем чертям, а другому помог. Я ведь злюсь на тебя. Я тебя ненавижу за твое такое счастье! Но пусть существует! И Тося… Тосю я не знаю, Таисию Дмитриевну, то есть Голованову… И пусть раньше, чем позже. Детей хоть, слава богу, нет… Никто спрашивать не будет: «А кто мой милый папочка?» И вообще… Можешь ты уйти и не мозолить мне глаза своим странным видом? У тебя на лице написано: «Довожу до сведения всех, что я абсолютно счастлив!» А это не всем нравится. Мне, по крайней мере.
— Хорошо, Семен.
— Вот и катись к своему милому семейству… Ха-ха-ха! А ведь семейство и в самом деле необычное, необычное семейство!
— Ладно, Семен, ты уж как хочешь. Я вовсе не этого хотел.
— Вот и все вы так: ты уж как хочешь. Я, мол, хотел совсем другого, но так получилось.
— У него пройдет, пройдет, — снова влез Федор в разговор. — Я знаю. Я писал однажды про такого. Это у него от боли душевной. Не хочет он показать, что душа его мучается…
— Молчи! — взревел Семен. — Молчи. Немного осталось. Не трави меня. Я ведь не Валерий Михайлович, я могу так дать под одно место, что вперед поезда в Марград прикатишь!
— Успокойтесь, — попросил я. — Не надо.
— Не надо, — подтвердил Семен. — Ничего сейчас не надо!
— Граждане! Сдавайте постельное белье! Прибываем в Марград! Стоянка… Конечная станция… Областной центр, что ли? Учат, учат. А… по радио объявят.
Тетя Маша шла с веником.
— Вещи не оставлять!
Постели у меня не было. Я свернул свой матрас и закинул его на багажную полку. На столике валялась бритва. Ее никто не починил. Никто, наверное, и не брался за это дело. Ну да ладно. В институте разберемся.
— Артем, — позвал меня Геннадий Федорович. — Тут, может, и не в этой штуке дело.
— А в чем же?
— Ведь эксперимент-то предполагался совершенно чистым.
— Слышал уже…
— Ведь никто не знает, кому подложили этот макет. Тебе или еще кому.
— Как! — воскликнул я.
— Одному из десяти командированных он предназначался. Но точно никто не знает, пока не соберемся все в институте и машина не выдаст результат.
— Вот спасибо, Геннадий Федорович!
— За что?
— За то, что сразу этого не сказали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60