Как видишь, – добавил адмирал поспешно, – здесь оговорено, что каждый, кто вздумает отказаться от своих нотариально засвидетельствованных слов, если он офицер, уплачивает штраф в десять тысяч мараведи, а если матрос – получает сто ударов плетью, а затем у него вырывают язык. Этот документ я пошлю в Испанию, – продолжал адмирал. – И пускай теперь перед престолом их величеств клеветники попытаются обвинить меня во лжи.
Я молчал. Я никогда еще не слышал о таких нотариальных документах. Мне хотелось возразить против ударов плетью и вырывания языков, но страшная усталость сковала все мои члены.
Ведь не силой же, в конце концов, понудил адмиралвзгляд. – Как не понимаешь ты, что я избран для великих дел и неразумно отрывать меня от них ради какого-то мальчишки!. Разве не присутствовал ты при предсказаниях мавра и не видел короны, которой суждено увенчать мою голову? А линии, исчезнувшие с карты? Разве этого не достаточно, чтобы убедить тебя, что на мне почил дух божий? Как же хочешь ты, чтобы я занимал свои мысли переживаниями ничтожнейшего из ничтожнейших? Разве слон, ступая своей тяжелой ногой, может думать о муравье, которого он, может быть, раздавит в своем победном шествии?!
Прежний огонь загорелся в голубых глазах адмирала. Выпрямив стан, с гордо откинутой головой, он стал походить на адмирала Кристоваля Колона, которого я знал до того, как его истомила лихорадка и иссушило страшное солнце.
– Следует ли мне так понимать вас, господин, – спросил я, – что высокие дела не оставляют вам времени позаботиться о том, кто для вас готов был пожертвовать своей жизнью?
Мои вызывающие слова тотчас же согнали добрую улыбку с лица адмирала, и, нахмурившись, он сказал:
– Что бы я ни думал и что бы ни собирался предпринимать в дальнейшем, тебе я не стану давать отчет в своих мыслях и поступках. Что мне за дело до жизни Орниччо, твоей и еще сотни вам подобных! Ты прав, такой избалованный слуга не может уже хорошо служить господину. Завтра ты пришлешь ко мне Хуана Росу. Жалко, что здесь нет Хуана Яньеса.
Если бы не последние слова господина, я, может быть, спокойно вышел бы из каюты. Но упоминание о Яньесе Кроте взбудоражило меня. Я остановился в дверях, слыша, как где-то в горле стучит мое сердце.
– Хуан Яньес отличный слуга! – сказал я. – И, хотя нельзя говорить дурно о мертвых, я много мог бы вам сообщить о нем. И о карте, которую вы мне велели перерисовать в Палосе, и об исчезновении морских течений, а также и о золотой короне, которую предсказал вам мавр. Если вы сочтете это непочтительным с моей стороны, вы немедленно велите мне замолчать.
Взглянув на адмирала, я увидел, что кровь мгновенно сбежала с его лица и потом опять вернулась, окрасив его щеки в багровый цвет.
– Говори! – произнес он.
– Когда господин отказывает слуге, – продолжал я, отлично понимая, что этого не должен говорить, – то он перечисляет все его проступки, всю разбитую посуду, пропавшие вещи и неаккуратно выполненные поручения. Вы были так великодушны, господин, что, отпуская меня, не сделали никаких замечаний относительно моих провинностей. Но моя собственная совесть мешает мне уйти от вас, не исповедовавшись перед вами в своих проступках. Говорить мне дальше?
– Говори! – велел адмирал, и что-то жалкое и тревожное промелькнуло в его взгляде.
Я почувствовал стеснение в сердце, пот выступил у меня на лбу. Как хорошо было бы, если бы адмирал затопал на меня ногами и выгнал из каюты!
Не лучше ли мне упасть к его ногам и вымолить прощение? Имею ли я право смущать покой этой гордой души?.
Но разве жалкий муравей хоть на одну минуту может смутить покой наступающего на него слона?
– С чего мне начать? – спросил я в надежде, что господин немедленно велит мне замолчать.
– Ты упомянул о карте Кальвахары, – сказал адмирал. – Объясни, что ты имел в виду.
– Господин, – начал я, – в Палосе вы мне приказали перерисовать карту. Она принадлежала человеку, больному проказой.
– Да, – перебил он меня, – я знаю, я виноват перед тобой. Но разве ты поймешь побуждения, которые руководили мной?
Он взял со стола карту нашего путешествия и нотариальный документ и, как видно, хотел мне что-то объяснить.
– Эту карту похитил у вас, – сказал я, – Яньес Крот, которого вы считали таким верным слугой. Он подменил ее другой, на которой не были нанесены ни морские течения, ни градусы широты и долготы. Отсутствовали на ней и острова, которые я так тщательно вырисовывал на вашей карте. Не думаю, чтобы Крот мог сам вычертить вторую карту, но кто бы это ни сделал – сделал для того, чтобы сбить вас с правильного пути. Вы же сочли это за проявление промысла божьего.
– Дальше! – сказал адмирал. – О великом кристалле. Я боялся поднять на него глаза.
– По пути в Геную, – продолжал я, – мне посчастливилось оказать услугу одному мавру, у которого я вправе был искать потом помощи. Зная ваше пристрастие к гаданию, я убедил его уверить вас, что судьба ваша неразрывно связана с судьбой Орниччо. Я сделал это для того, чтобы поскорее отыскать моего друга.
– Это ложь! – крикнул адмирал хрипло. – Я сам видел в глубине кристалла то, о чем ты говоришь.
– Я смотрел в самую глубину камня, – возразил я, – и видел только сверкание граней и темные жилки, вы же видели то, что вам подсказывал мавр и чего хотел я.
– Дальше! – сказал господин. – А корона? А рыцарь Алонсо Охеда?.
Подобно камню, брошенному в пропасть сильной рукой, я уже не мог остановиться.
– Это все вымысел мавра, придуманный нами для того, чтобы побудить вас искать Орниччо, – ответил я.
Он пробормотал что-то, и я поднял на него глаза.
Страшная своей неподвижностью нечеловеческая маска смотрела на меня – белое как снег лицо с синей тенью вокруг глаз, носа и рта, с запавшими мертвыми глазами. Бумага выскользнула из его рук и упала на пол.
Я протянул ему ее, но он даже не повернул глаз на мое движение.
– Этот нотариальный документ, – сказал я, – тоже не принесет вам славы: матросы подписали его, исключительно желая избавиться.
Страшный, душераздирающий вопль вырвался из груди адмирала.
Я никогда не слышал, чтобы так кричал мужчина. Когда Франческо Урбани попал меж двух галер и ему раздавило грудь, мать его, Катарина Урбани, так кричала над его гробом.
Этот безумный крик растопил ту ужасную глыбу льда, которую вот уже на протяжении многих недель я ощущал на месте своего сердца.
Я бросился к адмиралу, но так как стол мешал мне к нему подойти, я подполз к нему на коленях, схватил его руку и стал осыпать ее поцелуями.
– Господин, – говорил я, – простите меня! Эти душные испарения и это страшное солнце делают людей безумными. Забудьте мои слова, если это возможно, а если нет, закуйте меня в цепи и бросьте в тюрьму, чтобы я до конца жизни оплакивал свою вину перед вами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Я молчал. Я никогда еще не слышал о таких нотариальных документах. Мне хотелось возразить против ударов плетью и вырывания языков, но страшная усталость сковала все мои члены.
Ведь не силой же, в конце концов, понудил адмиралвзгляд. – Как не понимаешь ты, что я избран для великих дел и неразумно отрывать меня от них ради какого-то мальчишки!. Разве не присутствовал ты при предсказаниях мавра и не видел короны, которой суждено увенчать мою голову? А линии, исчезнувшие с карты? Разве этого не достаточно, чтобы убедить тебя, что на мне почил дух божий? Как же хочешь ты, чтобы я занимал свои мысли переживаниями ничтожнейшего из ничтожнейших? Разве слон, ступая своей тяжелой ногой, может думать о муравье, которого он, может быть, раздавит в своем победном шествии?!
Прежний огонь загорелся в голубых глазах адмирала. Выпрямив стан, с гордо откинутой головой, он стал походить на адмирала Кристоваля Колона, которого я знал до того, как его истомила лихорадка и иссушило страшное солнце.
– Следует ли мне так понимать вас, господин, – спросил я, – что высокие дела не оставляют вам времени позаботиться о том, кто для вас готов был пожертвовать своей жизнью?
Мои вызывающие слова тотчас же согнали добрую улыбку с лица адмирала, и, нахмурившись, он сказал:
– Что бы я ни думал и что бы ни собирался предпринимать в дальнейшем, тебе я не стану давать отчет в своих мыслях и поступках. Что мне за дело до жизни Орниччо, твоей и еще сотни вам подобных! Ты прав, такой избалованный слуга не может уже хорошо служить господину. Завтра ты пришлешь ко мне Хуана Росу. Жалко, что здесь нет Хуана Яньеса.
Если бы не последние слова господина, я, может быть, спокойно вышел бы из каюты. Но упоминание о Яньесе Кроте взбудоражило меня. Я остановился в дверях, слыша, как где-то в горле стучит мое сердце.
– Хуан Яньес отличный слуга! – сказал я. – И, хотя нельзя говорить дурно о мертвых, я много мог бы вам сообщить о нем. И о карте, которую вы мне велели перерисовать в Палосе, и об исчезновении морских течений, а также и о золотой короне, которую предсказал вам мавр. Если вы сочтете это непочтительным с моей стороны, вы немедленно велите мне замолчать.
Взглянув на адмирала, я увидел, что кровь мгновенно сбежала с его лица и потом опять вернулась, окрасив его щеки в багровый цвет.
– Говори! – произнес он.
– Когда господин отказывает слуге, – продолжал я, отлично понимая, что этого не должен говорить, – то он перечисляет все его проступки, всю разбитую посуду, пропавшие вещи и неаккуратно выполненные поручения. Вы были так великодушны, господин, что, отпуская меня, не сделали никаких замечаний относительно моих провинностей. Но моя собственная совесть мешает мне уйти от вас, не исповедовавшись перед вами в своих проступках. Говорить мне дальше?
– Говори! – велел адмирал, и что-то жалкое и тревожное промелькнуло в его взгляде.
Я почувствовал стеснение в сердце, пот выступил у меня на лбу. Как хорошо было бы, если бы адмирал затопал на меня ногами и выгнал из каюты!
Не лучше ли мне упасть к его ногам и вымолить прощение? Имею ли я право смущать покой этой гордой души?.
Но разве жалкий муравей хоть на одну минуту может смутить покой наступающего на него слона?
– С чего мне начать? – спросил я в надежде, что господин немедленно велит мне замолчать.
– Ты упомянул о карте Кальвахары, – сказал адмирал. – Объясни, что ты имел в виду.
– Господин, – начал я, – в Палосе вы мне приказали перерисовать карту. Она принадлежала человеку, больному проказой.
– Да, – перебил он меня, – я знаю, я виноват перед тобой. Но разве ты поймешь побуждения, которые руководили мной?
Он взял со стола карту нашего путешествия и нотариальный документ и, как видно, хотел мне что-то объяснить.
– Эту карту похитил у вас, – сказал я, – Яньес Крот, которого вы считали таким верным слугой. Он подменил ее другой, на которой не были нанесены ни морские течения, ни градусы широты и долготы. Отсутствовали на ней и острова, которые я так тщательно вырисовывал на вашей карте. Не думаю, чтобы Крот мог сам вычертить вторую карту, но кто бы это ни сделал – сделал для того, чтобы сбить вас с правильного пути. Вы же сочли это за проявление промысла божьего.
– Дальше! – сказал адмирал. – О великом кристалле. Я боялся поднять на него глаза.
– По пути в Геную, – продолжал я, – мне посчастливилось оказать услугу одному мавру, у которого я вправе был искать потом помощи. Зная ваше пристрастие к гаданию, я убедил его уверить вас, что судьба ваша неразрывно связана с судьбой Орниччо. Я сделал это для того, чтобы поскорее отыскать моего друга.
– Это ложь! – крикнул адмирал хрипло. – Я сам видел в глубине кристалла то, о чем ты говоришь.
– Я смотрел в самую глубину камня, – возразил я, – и видел только сверкание граней и темные жилки, вы же видели то, что вам подсказывал мавр и чего хотел я.
– Дальше! – сказал господин. – А корона? А рыцарь Алонсо Охеда?.
Подобно камню, брошенному в пропасть сильной рукой, я уже не мог остановиться.
– Это все вымысел мавра, придуманный нами для того, чтобы побудить вас искать Орниччо, – ответил я.
Он пробормотал что-то, и я поднял на него глаза.
Страшная своей неподвижностью нечеловеческая маска смотрела на меня – белое как снег лицо с синей тенью вокруг глаз, носа и рта, с запавшими мертвыми глазами. Бумага выскользнула из его рук и упала на пол.
Я протянул ему ее, но он даже не повернул глаз на мое движение.
– Этот нотариальный документ, – сказал я, – тоже не принесет вам славы: матросы подписали его, исключительно желая избавиться.
Страшный, душераздирающий вопль вырвался из груди адмирала.
Я никогда не слышал, чтобы так кричал мужчина. Когда Франческо Урбани попал меж двух галер и ему раздавило грудь, мать его, Катарина Урбани, так кричала над его гробом.
Этот безумный крик растопил ту ужасную глыбу льда, которую вот уже на протяжении многих недель я ощущал на месте своего сердца.
Я бросился к адмиралу, но так как стол мешал мне к нему подойти, я подполз к нему на коленях, схватил его руку и стал осыпать ее поцелуями.
– Господин, – говорил я, – простите меня! Эти душные испарения и это страшное солнце делают людей безумными. Забудьте мои слова, если это возможно, а если нет, закуйте меня в цепи и бросьте в тюрьму, чтобы я до конца жизни оплакивал свою вину перед вами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88