Он словно пересчитывал на ней рубины, и тут рукоять постепенно стала отдаляться от груди Абу Халиба, а конец лезвия оставался на месте. Клинок вытягивался: щелкнув раз и другой, он оказался втрое длиннее прежнего, но одинаково остр по всей длине. Переходы от одной трети клинка к другой были едва различимы. На потайной части выдвижного лезвия змеились письмена – арабская вязь, похожая на смерч из знаков препинания.
– Вот здесь я ношу свои мысли. – Абу Халиб отдал кинжал этериарху. Тот, подзадержав у себя в руках, передал кинжал Льву.
– Затейная вещица, – хмыкнул василевс.
– Слепой мастер, наверное, делал, – прошептал Гуннар.
– Ты его знаешь? – удивился Абу Халиб.
Гуннар пожал плечами:
– Самое хитрое оружие обычно делают слепые мастера.
– Откуда кинжал? – проговорил Лев.
– Из Антиохии, государь.
– Прочти, что на нем написано.
– По-арабски?
– Переведи сразу на язык ромеев.
– Здесь высечена только одна строка. Я прочту все целиком:
«Если в мире однажды заговорят
Все вещи, одна за другою подряд.
Не узнаешь ты больше, чем знать раньше мог, –
Все солгут, скажет правду только клинок.
Соврет саксаул, потому что коряв,
Халат – потому что потерт и дыряв,
Ковер – потому что красив и богат,
Но скажет правду булат.
Кубок соврет – он выпит до дна,
Кувшин – потому что в нем много вина,
Обманет пустой и тугой кошелек,
Но скажет правду клинок».
– Теперь скажи это по-армянски. – Отец Льва был армянин.
Абу Халиб перевел. Стихи остались стихами.
– Теперь на языке моих варягов.
Абу Халиб сказал, причем так, как принято у скандинавских скальдов, – слово в стихах заменялось двумя-тремя: например, «кошелек» он назвал «желудок для золотых лепешек», а «кубок» – «кошелек вина»…
По варягам было видно: перевод им понравился.
– Похоже, что ты не шпион, прикидывающийся поэтом, а поэт, прикидывающийся шпионом, – сказал Лев.
Половина свечей погасла от хохота (василевс пошутил!)…
– Я куплю… эти стихи. – Лев покачивал кинжал, держа его пальцами за самый конец клинка.
– Я был бы счастлив подарить… – хрипнул перс.
Лев недоуменно поднял глаза на этериарха.
– Василевс сказал: куплю, – твердо и тихо изрек тот.
– Цену назначит Мраморная Рука, – добавил Лев и повернулся к выходу. Этериарх – за ним, сопроводить до постов первого пояса внутренней стражи.
Еще одно происшествие той же ночи
Украли статую с ипподрома. Это случалось то каждый месяц, то вдруг следовал перерыв на полгода, даже на год, и опять начинали таскать, даже чаще прежнего. Статуи находили всегда: они были очень большие, а в Городе было много платных глаз. Воры были не так заметны, как статуи, выследить их было труднее, и отчаянные ночные кражи продолжались.
Полнеющий краснолицый начальник Города – эпарх – привык к этим пропажам. «Вор, стремящийся украсть солнце… Может быть, его сын будет великим полководцем?» – шутил эпарх. «Хуже, если бы воровали живых людей, но столь же высоких», – глубокомысленно ронял он на пиру. «Смотрите, как бы они не украли Золотой Рог», – издевался он над городской стражей.
Но временами собственные шутки переставали веселить эпарха. Ипподром – в самом центре города, возле дворца и святой Софии. «Хватайте всех, кто вчера надорвал себе живот!» – кричал ополоумевший эпарх. Он становился мрачным. Говорил, что надо приковывать на ночь к каждой статуе по три человека из стражи. Грозился сам спать на ипподроме.
Потом статую находили, ставили на место. Являлся эпарх. Задрав голову, тяжело дыша, смотрел на бронзовое лицо, спрашивал: «Ну, будешь еще бегать, порождение Гомера?», подходил поближе и тихо говорил: «Чушка бронзовая. На что тебя переплавить?» Напугав так произведение античного искусства, он уходил.
В эту ночь с ипподрома унесли Елену Прекрасную из зеленого эфесского мрамора. «Все течет, как говорил Гераклит, земляк этой статуи», – проворчал эпарх. Согласно его приказу о таких случаях ему сразу же докладывали. «Почему они никогда не унесут Гермеса – покровителя воров?» Но в голосе эпарха не было ни ехидства, ни философической усмешки. Он был осунувшийся и скучный. «Запереть вход в гавань! – заорал он свистящим со сна голосом. – Запереть до тех пор, пока не найдется эта мраморная языческая девка!» Теперь он повеселел, на лице выступил румянец.
Это была шальная выходка: Золотой Рог запирался только в случае военной опасности. Зачем нагонять страху на Город? Вряд ли, если принять меры, статуя могла бы незаметно уплыть на корабле. Дикая шутка – запереть залив. Купцы будут протестовать. Конечно, быстрее донесут на воров, если что узнают. И никто не решится купить краденую. Но все-таки… никого не выпускать! И не впускать…
Эпарх уже хотел крикнуть слугам, чтобы вернули стражника, который помчался с приказом эпарха. Но… крякнул, потер раскрасневшуюся шею и широкими шагами отправился в свою роскошную постель. До завтра.
Пусть пока поволнуются, запертые.
Он спал сладко, с удовольствием.
Из Галаты потянулись вслед за лодками цепи – к башне морской стены Константинополя. Говорят, нельзя видеть след корабля в воде – здесь он был виден, железный. Цепи протянулись, хрустнули замки в каменной утробе башни. Золотой Рог был отрезан от Босфора.
Кто бы мог подумать, что уже завтра в Городе заговорят о поступке эпарха как о чудесном предвидении…
О предположениях
1. То, что случилось сегодня, не может повториться завтра.
2. Когда сегодня станет вчера, ты поймешь его иначе.
3. То, что случится завтра, начинается сегодня.
4. Не спрашивай у завтра, где оно было вчера.
Ночные бдения
Абу Халиба оставили во дворце до утра. Его отвели спать в служебное помещение, которое находилось девятью ступенями ниже первого этажа и под хорошим присмотром. Утром этериарх должен был пойти с Абу Халибом к Мраморной Руке. Та назначит цену за кинжал, Абу Халибу выдадут деньги и отпустят на все четыре стороны. Так можно было предполагать. Абу Халиб погасил свечу, он лежал на скамье и не спал.
Абу Халиб не мог думать ни о чем, кроме событий этой ночи. Только что он пережил ряд превращений.
Из путешественника стал арестованным. Затем из одной опасности – быть заключенным по подозрению в темницу, перешел во власть другой опасности – быть зарезанным. Но, не сходя с места, а только повалившись на пол, попал с допроса у этериарха на аудиенцию к василевсу. И тут превратился из шпиона в поэта. Что сделалось с ним дальше? Он уже как будто не арестованный. Но еще не свободный. Из поэта он превратился… в торговца! Да, он теперь торговец редким оружием. Наверное, если бы кто-то явился с такой именно целью ко дворцу, то его поместили бы – если бы впустили вообще – в эту же комнату. И он пребывал бы под присмотром до окончания торга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Вот здесь я ношу свои мысли. – Абу Халиб отдал кинжал этериарху. Тот, подзадержав у себя в руках, передал кинжал Льву.
– Затейная вещица, – хмыкнул василевс.
– Слепой мастер, наверное, делал, – прошептал Гуннар.
– Ты его знаешь? – удивился Абу Халиб.
Гуннар пожал плечами:
– Самое хитрое оружие обычно делают слепые мастера.
– Откуда кинжал? – проговорил Лев.
– Из Антиохии, государь.
– Прочти, что на нем написано.
– По-арабски?
– Переведи сразу на язык ромеев.
– Здесь высечена только одна строка. Я прочту все целиком:
«Если в мире однажды заговорят
Все вещи, одна за другою подряд.
Не узнаешь ты больше, чем знать раньше мог, –
Все солгут, скажет правду только клинок.
Соврет саксаул, потому что коряв,
Халат – потому что потерт и дыряв,
Ковер – потому что красив и богат,
Но скажет правду булат.
Кубок соврет – он выпит до дна,
Кувшин – потому что в нем много вина,
Обманет пустой и тугой кошелек,
Но скажет правду клинок».
– Теперь скажи это по-армянски. – Отец Льва был армянин.
Абу Халиб перевел. Стихи остались стихами.
– Теперь на языке моих варягов.
Абу Халиб сказал, причем так, как принято у скандинавских скальдов, – слово в стихах заменялось двумя-тремя: например, «кошелек» он назвал «желудок для золотых лепешек», а «кубок» – «кошелек вина»…
По варягам было видно: перевод им понравился.
– Похоже, что ты не шпион, прикидывающийся поэтом, а поэт, прикидывающийся шпионом, – сказал Лев.
Половина свечей погасла от хохота (василевс пошутил!)…
– Я куплю… эти стихи. – Лев покачивал кинжал, держа его пальцами за самый конец клинка.
– Я был бы счастлив подарить… – хрипнул перс.
Лев недоуменно поднял глаза на этериарха.
– Василевс сказал: куплю, – твердо и тихо изрек тот.
– Цену назначит Мраморная Рука, – добавил Лев и повернулся к выходу. Этериарх – за ним, сопроводить до постов первого пояса внутренней стражи.
Еще одно происшествие той же ночи
Украли статую с ипподрома. Это случалось то каждый месяц, то вдруг следовал перерыв на полгода, даже на год, и опять начинали таскать, даже чаще прежнего. Статуи находили всегда: они были очень большие, а в Городе было много платных глаз. Воры были не так заметны, как статуи, выследить их было труднее, и отчаянные ночные кражи продолжались.
Полнеющий краснолицый начальник Города – эпарх – привык к этим пропажам. «Вор, стремящийся украсть солнце… Может быть, его сын будет великим полководцем?» – шутил эпарх. «Хуже, если бы воровали живых людей, но столь же высоких», – глубокомысленно ронял он на пиру. «Смотрите, как бы они не украли Золотой Рог», – издевался он над городской стражей.
Но временами собственные шутки переставали веселить эпарха. Ипподром – в самом центре города, возле дворца и святой Софии. «Хватайте всех, кто вчера надорвал себе живот!» – кричал ополоумевший эпарх. Он становился мрачным. Говорил, что надо приковывать на ночь к каждой статуе по три человека из стражи. Грозился сам спать на ипподроме.
Потом статую находили, ставили на место. Являлся эпарх. Задрав голову, тяжело дыша, смотрел на бронзовое лицо, спрашивал: «Ну, будешь еще бегать, порождение Гомера?», подходил поближе и тихо говорил: «Чушка бронзовая. На что тебя переплавить?» Напугав так произведение античного искусства, он уходил.
В эту ночь с ипподрома унесли Елену Прекрасную из зеленого эфесского мрамора. «Все течет, как говорил Гераклит, земляк этой статуи», – проворчал эпарх. Согласно его приказу о таких случаях ему сразу же докладывали. «Почему они никогда не унесут Гермеса – покровителя воров?» Но в голосе эпарха не было ни ехидства, ни философической усмешки. Он был осунувшийся и скучный. «Запереть вход в гавань! – заорал он свистящим со сна голосом. – Запереть до тех пор, пока не найдется эта мраморная языческая девка!» Теперь он повеселел, на лице выступил румянец.
Это была шальная выходка: Золотой Рог запирался только в случае военной опасности. Зачем нагонять страху на Город? Вряд ли, если принять меры, статуя могла бы незаметно уплыть на корабле. Дикая шутка – запереть залив. Купцы будут протестовать. Конечно, быстрее донесут на воров, если что узнают. И никто не решится купить краденую. Но все-таки… никого не выпускать! И не впускать…
Эпарх уже хотел крикнуть слугам, чтобы вернули стражника, который помчался с приказом эпарха. Но… крякнул, потер раскрасневшуюся шею и широкими шагами отправился в свою роскошную постель. До завтра.
Пусть пока поволнуются, запертые.
Он спал сладко, с удовольствием.
Из Галаты потянулись вслед за лодками цепи – к башне морской стены Константинополя. Говорят, нельзя видеть след корабля в воде – здесь он был виден, железный. Цепи протянулись, хрустнули замки в каменной утробе башни. Золотой Рог был отрезан от Босфора.
Кто бы мог подумать, что уже завтра в Городе заговорят о поступке эпарха как о чудесном предвидении…
О предположениях
1. То, что случилось сегодня, не может повториться завтра.
2. Когда сегодня станет вчера, ты поймешь его иначе.
3. То, что случится завтра, начинается сегодня.
4. Не спрашивай у завтра, где оно было вчера.
Ночные бдения
Абу Халиба оставили во дворце до утра. Его отвели спать в служебное помещение, которое находилось девятью ступенями ниже первого этажа и под хорошим присмотром. Утром этериарх должен был пойти с Абу Халибом к Мраморной Руке. Та назначит цену за кинжал, Абу Халибу выдадут деньги и отпустят на все четыре стороны. Так можно было предполагать. Абу Халиб погасил свечу, он лежал на скамье и не спал.
Абу Халиб не мог думать ни о чем, кроме событий этой ночи. Только что он пережил ряд превращений.
Из путешественника стал арестованным. Затем из одной опасности – быть заключенным по подозрению в темницу, перешел во власть другой опасности – быть зарезанным. Но, не сходя с места, а только повалившись на пол, попал с допроса у этериарха на аудиенцию к василевсу. И тут превратился из шпиона в поэта. Что сделалось с ним дальше? Он уже как будто не арестованный. Но еще не свободный. Из поэта он превратился… в торговца! Да, он теперь торговец редким оружием. Наверное, если бы кто-то явился с такой именно целью ко дворцу, то его поместили бы – если бы впустили вообще – в эту же комнату. И он пребывал бы под присмотром до окончания торга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25