И нет большего наслаждения, чем наслаждение видеть в темнице того, кто еще хочет свободы!
Клетки с птицами расставили, как тюремные камеры. По свистку кормили, по свистку закрывали на ночь темным холстом. Наказывали взбунтовавшихся, через решетку секли розгами, переводили в карцер на голодный паек, а то и казнили. За свои и чужие грехи.
Поначалу Барклаев терпел жестокую выдумку сумасшедшей актрисы, потом свыкся и сам находил в этой игре тайную усладу, иллюзию неограниченной власти. Во время войны словно бы омолодился мистер Барклаев. Вытащил полуистлевший, будто бы подлинный мундир с эполетами, будто бы своего знаменитого предка, хотя и нерусского рода. Показывал его эмигрантскому обществу, произносил речи о непобедимости России и втерся в один из отделов «Русского комитета» при английском министерстве иностранных дел. Работал на пользу союзников. Не потому, что верил в победу или очень хотел ее, а потому, что так поступили многие русские. Это разнообразило жизнь и, как знать, могло пригодиться. Стал наведываться в советское представительство. Попросит свежую газету «из дому», посидит немного: будет возможность, какой-нибудь чистый бланк прихватит, и – пойдет старичок-патриот домой, никому зла не желая. Газетки, однако, копил. И русские, и английские, и немецкие. Целый архив составил.
Окончилась война. Комитет ликвидировали, многие старики эмигранты не захотели оставаться на чужбине – уехали в Советский Союз. В побежденной Германии появились на свет мелкие и крупные организации послевоенных эмигрантов. Крикливые и шумные «объединения», «национально-трудовые союзы». Шефы у них были старые, хорошо знакомые Борису Аркадьевичу, и деятельность «Национально-трудового союза» докатилась до Лондона, но Борис Аркадьевич не стремился занять видный пост в этих новых организациях. По-прежнему он заходил с сумочкой в руках в советскую торговую миссию. Просил газетку, надоедал пустыми проектами расширения торговли с Англией, принюхивался. Дома развлекался заключенными птицами и пополнял архив «историческими фактами».
Вроде ничем другим не занимался, ни с кем не знался. Сам об этом говорил всем и каждому… «Исторические факты», накапливаемые Борисом Аркадьевичем, носили не совсем обычный характер. Чаще всего это были сообщения иностранных корреспондентов о России или клеветнические статейки о жизни советских людей. Вот и сейчас Борис Аркадьевич задумался над неожиданным сообщением:
«Это уезжают с Лейстер-сквера русские, пытавшиеся схватить поляка, чтобы доставить его на советский пароход».
– Вэл, вэл, вэл, – пробормотал Борис Аркадьевич. – Уж не тот ли это полячишко, что сбежал года два назад?.. Конечно, так оно и есть! Пригодится!
Борис Аркадьевич достал папку с пометкой: «Ян Валькович – кличка „поляк“, на левой руке меченый», и вложил туда газету.
В доме, обставленном на старый русский манер, с тяжелой мягкой мебелью, плотными шторами и давно незажигавшимися канделябрами, было тихо. Привычно попискивали заключенные птицы в клетках, занявших длинный соседний с кабинетом коридор, глухо завывала в верхней спальне жена, произнося очередной трагический монолог. Борис Аркадьевич присел у зеркала возле окна и специальной машинкой начал выстригать волосы в ноздрях и ушах. Краем глаза он увидел, что на противоположной стороне улицы остановился автомобиль. Из него вышел полный мужчина и, перейдя улицу, быстро прошел в калитку «Моего дома».
Борис Аркадьевич спрятал машинку, вернулся к столу и, раскрыв лежащую на виду библию, стал читать громко первое, что открылось, в то же время видя, как гость входит в комнату.
– Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня!
– Не отступлю и буду рядом с тобой ныне и присно! – весело сказал гость, протягивая большую сильную руку.
– Сердечно! Какими судьбами? Рад очень, с приездом, – вскочил Борис Аркадьевич, – поздравляю, Данила Матвеевич! Семь бед – один ответ!
Данила Матвеевич, грузный мужчина с круглым, жирным лицом, на котором сияли открытые, казалось, доверчивые глаза, расхохотался. Он знал манеру старика, не то по причине склероза, не то из-за хитрости произносить фразы, начиная с середины, путать слова и не к месту употреблять поговорки.
– Кап оф тий, как говорится, много не выпьешь… Стул вот, давно не виделись… Плииз…
Борис Аркадьевич засуетился, оглядывая гостя маленькими слезящимися глазками. Данила Матвеевич сел, но тут же вскочил и, по-военному щелкнув каблуками, рявкнул:
– Здравия желаю, ваше с-тво!
В двери, ведущей во внутренние комнаты, откинув театральным жестом портьеру, стояла высокая седая женщина в цветном японском кимоно. В ее тусклых глазах уже отражались признаки небытия.
– Все еще на свободе? – спросила женщина голосом, утомленным рыданиями.
– Так точно!
Женщина величественно кивнула.
– Я подумаю о вас, – и, опустив портьеру, скрылась, как за занавесом.
– Слушаюсь, почту за честь! – сдерживая смех, крикнул ей вслед Данила Матвеевич.
– Обещали, пока платил, – болезненно улыбнулся Борис Аркадьевич. – Имение можно было бы купить, что докторам передал денег, английским, французским… а вы не забыли ее манеру?..
– Я друзей не забываю, – многозначительно сказал Данила Матвеевич, подсаживаясь поближе к Барклаеву, – а вот вы, дорогой Борис Аркадьевич, в прятки начали играть.
Барклаев не успел ответить. Из коридора донесся резкий полицейский свисток, и через несколько секунд умолкли птичьи голоса. Видно, сумасшедшая актриса задернула темный холст, погрузив певцов в темноту.
Данила Матвеевич, улыбаясь, кивнул в сторону коридора.
– Все птичками, божьими мученицами, увлекаетесь?
Борис Аркадьевич метнул злыми глазами. Он не любил, когда кто-либо проникал в его тайну, и отомстил гостю.
– Без греха кто? У одного птичечки, у другого мальчишечки…
Теперь похолодели глаза Данилы Матвеевича. Намек старика на его темную страсть испортил веселое настроение.
– Не до того сейчас, – хмуро сказал Данила Матвеевич. – Личные увлечения – только расход, а Лева требует полный отчет на каждый истраченный шиллинг.
Борис Аркадьевич понимал, о чем идет речь. Уже не первый раз главарь лондонской группы «Национально-трудового союза» Лев Рар отказывал в выдаче ссуд из «Восточно-европейского фонда».
– Вэл, – печально ответил Борис Аркадьевич, – затухает дело. Было у Макея четыре лакея, да стал Макей сам лакей… Событий никаких не предвидится…
– Предвидится! – резко перебил его Данила Матвеевич.
– Не секрет?.. Плииз, расскажите, пожалуйста! – заерзал от нетерпения Барклаев.
Данила Матвеевич подумал, как бы решая, сказать или не сказать.
– Дело тонкое… Связано с американскими базами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Клетки с птицами расставили, как тюремные камеры. По свистку кормили, по свистку закрывали на ночь темным холстом. Наказывали взбунтовавшихся, через решетку секли розгами, переводили в карцер на голодный паек, а то и казнили. За свои и чужие грехи.
Поначалу Барклаев терпел жестокую выдумку сумасшедшей актрисы, потом свыкся и сам находил в этой игре тайную усладу, иллюзию неограниченной власти. Во время войны словно бы омолодился мистер Барклаев. Вытащил полуистлевший, будто бы подлинный мундир с эполетами, будто бы своего знаменитого предка, хотя и нерусского рода. Показывал его эмигрантскому обществу, произносил речи о непобедимости России и втерся в один из отделов «Русского комитета» при английском министерстве иностранных дел. Работал на пользу союзников. Не потому, что верил в победу или очень хотел ее, а потому, что так поступили многие русские. Это разнообразило жизнь и, как знать, могло пригодиться. Стал наведываться в советское представительство. Попросит свежую газету «из дому», посидит немного: будет возможность, какой-нибудь чистый бланк прихватит, и – пойдет старичок-патриот домой, никому зла не желая. Газетки, однако, копил. И русские, и английские, и немецкие. Целый архив составил.
Окончилась война. Комитет ликвидировали, многие старики эмигранты не захотели оставаться на чужбине – уехали в Советский Союз. В побежденной Германии появились на свет мелкие и крупные организации послевоенных эмигрантов. Крикливые и шумные «объединения», «национально-трудовые союзы». Шефы у них были старые, хорошо знакомые Борису Аркадьевичу, и деятельность «Национально-трудового союза» докатилась до Лондона, но Борис Аркадьевич не стремился занять видный пост в этих новых организациях. По-прежнему он заходил с сумочкой в руках в советскую торговую миссию. Просил газетку, надоедал пустыми проектами расширения торговли с Англией, принюхивался. Дома развлекался заключенными птицами и пополнял архив «историческими фактами».
Вроде ничем другим не занимался, ни с кем не знался. Сам об этом говорил всем и каждому… «Исторические факты», накапливаемые Борисом Аркадьевичем, носили не совсем обычный характер. Чаще всего это были сообщения иностранных корреспондентов о России или клеветнические статейки о жизни советских людей. Вот и сейчас Борис Аркадьевич задумался над неожиданным сообщением:
«Это уезжают с Лейстер-сквера русские, пытавшиеся схватить поляка, чтобы доставить его на советский пароход».
– Вэл, вэл, вэл, – пробормотал Борис Аркадьевич. – Уж не тот ли это полячишко, что сбежал года два назад?.. Конечно, так оно и есть! Пригодится!
Борис Аркадьевич достал папку с пометкой: «Ян Валькович – кличка „поляк“, на левой руке меченый», и вложил туда газету.
В доме, обставленном на старый русский манер, с тяжелой мягкой мебелью, плотными шторами и давно незажигавшимися канделябрами, было тихо. Привычно попискивали заключенные птицы в клетках, занявших длинный соседний с кабинетом коридор, глухо завывала в верхней спальне жена, произнося очередной трагический монолог. Борис Аркадьевич присел у зеркала возле окна и специальной машинкой начал выстригать волосы в ноздрях и ушах. Краем глаза он увидел, что на противоположной стороне улицы остановился автомобиль. Из него вышел полный мужчина и, перейдя улицу, быстро прошел в калитку «Моего дома».
Борис Аркадьевич спрятал машинку, вернулся к столу и, раскрыв лежащую на виду библию, стал читать громко первое, что открылось, в то же время видя, как гость входит в комнату.
– Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня!
– Не отступлю и буду рядом с тобой ныне и присно! – весело сказал гость, протягивая большую сильную руку.
– Сердечно! Какими судьбами? Рад очень, с приездом, – вскочил Борис Аркадьевич, – поздравляю, Данила Матвеевич! Семь бед – один ответ!
Данила Матвеевич, грузный мужчина с круглым, жирным лицом, на котором сияли открытые, казалось, доверчивые глаза, расхохотался. Он знал манеру старика, не то по причине склероза, не то из-за хитрости произносить фразы, начиная с середины, путать слова и не к месту употреблять поговорки.
– Кап оф тий, как говорится, много не выпьешь… Стул вот, давно не виделись… Плииз…
Борис Аркадьевич засуетился, оглядывая гостя маленькими слезящимися глазками. Данила Матвеевич сел, но тут же вскочил и, по-военному щелкнув каблуками, рявкнул:
– Здравия желаю, ваше с-тво!
В двери, ведущей во внутренние комнаты, откинув театральным жестом портьеру, стояла высокая седая женщина в цветном японском кимоно. В ее тусклых глазах уже отражались признаки небытия.
– Все еще на свободе? – спросила женщина голосом, утомленным рыданиями.
– Так точно!
Женщина величественно кивнула.
– Я подумаю о вас, – и, опустив портьеру, скрылась, как за занавесом.
– Слушаюсь, почту за честь! – сдерживая смех, крикнул ей вслед Данила Матвеевич.
– Обещали, пока платил, – болезненно улыбнулся Борис Аркадьевич. – Имение можно было бы купить, что докторам передал денег, английским, французским… а вы не забыли ее манеру?..
– Я друзей не забываю, – многозначительно сказал Данила Матвеевич, подсаживаясь поближе к Барклаеву, – а вот вы, дорогой Борис Аркадьевич, в прятки начали играть.
Барклаев не успел ответить. Из коридора донесся резкий полицейский свисток, и через несколько секунд умолкли птичьи голоса. Видно, сумасшедшая актриса задернула темный холст, погрузив певцов в темноту.
Данила Матвеевич, улыбаясь, кивнул в сторону коридора.
– Все птичками, божьими мученицами, увлекаетесь?
Борис Аркадьевич метнул злыми глазами. Он не любил, когда кто-либо проникал в его тайну, и отомстил гостю.
– Без греха кто? У одного птичечки, у другого мальчишечки…
Теперь похолодели глаза Данилы Матвеевича. Намек старика на его темную страсть испортил веселое настроение.
– Не до того сейчас, – хмуро сказал Данила Матвеевич. – Личные увлечения – только расход, а Лева требует полный отчет на каждый истраченный шиллинг.
Борис Аркадьевич понимал, о чем идет речь. Уже не первый раз главарь лондонской группы «Национально-трудового союза» Лев Рар отказывал в выдаче ссуд из «Восточно-европейского фонда».
– Вэл, – печально ответил Борис Аркадьевич, – затухает дело. Было у Макея четыре лакея, да стал Макей сам лакей… Событий никаких не предвидится…
– Предвидится! – резко перебил его Данила Матвеевич.
– Не секрет?.. Плииз, расскажите, пожалуйста! – заерзал от нетерпения Барклаев.
Данила Матвеевич подумал, как бы решая, сказать или не сказать.
– Дело тонкое… Связано с американскими базами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56