Сипахи Анатолии все равно останутся сипахами, кто бы ни правил ими – Баязид или Джем, поэтому они и предали тебя. А нам конец, если власть останется у Баязида… Зачем поставил ты на Анатолию и сам уступил брату Румелию? Этими голыми утесами и обрывами хочешь ты править? Юруками и туркменами? Видел ли ты. Румелию, мой султан?
– Нет, – ответил Джем, – отец никогда не пускал нас в Румелию.
– И не зря! – дерзость полубезумного сипаха не имела границ. – Нельзя увидеть Румелию и не пожелать ее. Иди туда, султан Джем!
– Мы поговорим после. Накормите его чем найдется. Останься со мной, Саади. И ты тоже, Касим-бег.
Сипаха увели, а мы сели там, где недавно стоял Джем. Все трое молчали. Джем оперся спиной о скалу, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом.
– Что скажете, друзья? – нарушил он наконец молчание. – Имею ли я право вновь искать выход?
– А как же! – поспешно отозвался Касим-бег. – Неужто ты колеблешься, мой султан? Румелия предлагает тебе верность…
– Анатолия также предлагала мне верность, не так ли?
– Посланец прав: Анатолия мало что потеряет, если ею будет владеть Баязид. Пострадает только Карамания, скажем, и я. А сипахам Румелии это действительно грозит многим. Там ты найдешь себе союзников.
– Но не претит ли тебе союз с неверными, Касим-бег? – исподлобья взглянул на него Джем.
– Что мешает тебе тащить каштаны из огня их руками, мой султан?
– И ты полагаешь, что они не разгадают наших расчетов?
– У них невелик выбор, – настаивал на своем Касим-бег. – Так же, как и у меня. Отчего я поверил, что, добившись успеха, ты сдержишь данное мне обещание? А я поверил – ибо что еще оставалось мне? И они тоже должны будут тебе поверить, вот и вся несложная правда.
Я знал, ничто так не оскорбляет слух Джема, как те истины, что именуются несложными. Для него они были низменными, скотскими, он считал, что человеческая истина должна быть как раз сложной.
– Хорошо, – немного погодя произнес он, а затем с горечью продолжал: – Коль мы уж дошли до простых истин: какая тебе корысть, если я перенесу свое восстание в Румелию?
– Совсем простая, – с достоинством ответил последний потомок караманских князей. – Пока ты будешь отвлекать силы Баязида в Румелии, я легко освобожу свою землю. И сбудется то, что ты скрепил своей подписью, мой султан: государство караманов оживет вновь.
– Да… – согласился Джем. – Поистине смешно, что самое близкое уму объяснение столь нескоро приходит мне на ум. Ты свободен, Касим-бег. Только будь добр, позови ко мне румелийца.
Тот выглядел заново рожденным. Внимание, оказанное ему нашими людьми, и, наверно, вода возвратили ему силы. Теперь я видел перед собой жилистого, крепкого человека с умным лицом. Он уже совершенно не походил на помешанного.
– Я должен сообщить тебе, мой султан, – начал он, не дожидаясь вопроса, – имена тех санджак-бегов, что послали меня: Чирменский, Филибешский, Димотишский.
– Я это подозревал, – ответил Джем. – Именно в их санджаках было всего больше вакуфной земли перед тем, как мой отец ввел свои законы. Что же предлагают они мне?
– Они предлагают тебе покинуть Ликию, эту смертоносную западню. По дорогам, которые ты сам изберешь, переправься в Румелию. Как только Баязид узнает, что тебя больше нет здесь, он уведет свои войска. Тогда и мы вернемся в свои санджаки. А ты подашь нам знак, что приближаешься. Вот все, что требуется от тебя.
– Не в первый раз слышу я подобные посулы. Точно такими же заставили меня выступить из Каира сипахи Анатолии. И обратились в бегство уже в третьем сражении. Что будет, если и румелийцы внезапно решат, что власть Баязида не столь уж страшна им?
Сипах смущенно умолк. То ли не зная, что ответить, то ли боясь, что ответ покажется дерзким. Теперь, придя в себя, он явно благоговел перед нашим повелителем.
– Хуже, чем в Ликии, не будет, мой султан, – проговорил он наконец. – Кроме того… как бы это выразить?… Если тебе потребуется прибежище, то… тебе будет лучше у них.
– У кого? – не поверил своим ушам Джем.
– У неверных, – с опаской пробормотал сипах. – Они мягкосердечны, мы ведь их знаем. Убийство почитается у них смертным грехом. Они пощадят тебя, ты наполовину – их.
Я испугался вспышки гнева. Даже я, самый близкий к Джему человек, никогда не мог предвидеть, как отнесется он к напоминанию о его происхождении. Иногда он воспринимал это едва ли не как лесть, в другой раз вспыхивал, точно от пощечины. Сейчас произошло нечто подобное.
– Я не вполовину, а целиком правоверный! – произнес Джем с присущей ему надменностью. – Дивлюсь тому, что воины моего отца сами толкают меня к забытому мною родству. Я борюсь и достигну победы как потомок Османов, запомните это!.. – И, уже другим тоном, осведомился: – Сумеешь ли ты отправиться в обратный путь завтра поутру?
– Сумею.
– Возьми коня, тебе дадут на дорогу сухарей. Сообщи санджак-бегам, что я даю согласие. Пускай ожидают меня! Я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы подойти к границам Румелии. И тогда в свою очередь буду ожидать вас.
– Верь нам, мой султан! – чуть ли не со слезами произнес сипах, взволнованный столь большим доверием. – Кто из сипахов Румелии не последует за Джемом? Ты наше солнце! Живая длань покойного Завоевателя!
Джем стоял, величавый и торжественный, не замечая чего-то болезненного в этих щедрых посулах, в этих слезливых восхвалениях.
Я же за время скитаний по Ликии так свыкся с мыслью о конце, так настойчиво стояло у меня перед глазами собственное мое тело, бездыханно распростертое у подножья скал, сухое, как давно поваленное дерево, тихое и успокоившееся – главное, успокоившееся, не принуждаемое более двигаться и страдать, – что теперь ощутил нестерпимую боль: час сладкого небытия отдаляется, я снова должен жить. Вы вольны не верить мне. Надо самому оказаться летом в Ликии, быть побежденным, быть частью обреченного войска, быть поэтом и влюбленным, присутствовать при страданиях того, кого любишь, чтобы понять, сколь нежеланной может выглядеть жизнь.
Помню, перед тем как двинуться в обратный путь, сипах назвал свое имя и чин – он был алайбегом Визы, звали его Исмаилом. Я проводил его взглядом. Страшная слабость охватила меня. Я лег на песок. Поднял глаза к небу – ночью над Ликией оно совсем черное.
Джем сидел возле меня. Стоило протянуть руку, и я бы коснулся его. Но я не хотел. Я чувствовал, что всей моей преданности недостанет для того, чтобы извлечь Джема из его одиночества. «О аллах! – подумал я. – Честолюбие и гордость, ответственность перед историей и безответственность по отношению к собственным детям и матери, решимость и беспомощность – как много нагромождено тобой, чтобы сделать человека самым одиноким существом на свете…»
Я не спал, когда Джем расстелил попону и лег возле меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Нет, – ответил Джем, – отец никогда не пускал нас в Румелию.
– И не зря! – дерзость полубезумного сипаха не имела границ. – Нельзя увидеть Румелию и не пожелать ее. Иди туда, султан Джем!
– Мы поговорим после. Накормите его чем найдется. Останься со мной, Саади. И ты тоже, Касим-бег.
Сипаха увели, а мы сели там, где недавно стоял Джем. Все трое молчали. Джем оперся спиной о скалу, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом.
– Что скажете, друзья? – нарушил он наконец молчание. – Имею ли я право вновь искать выход?
– А как же! – поспешно отозвался Касим-бег. – Неужто ты колеблешься, мой султан? Румелия предлагает тебе верность…
– Анатолия также предлагала мне верность, не так ли?
– Посланец прав: Анатолия мало что потеряет, если ею будет владеть Баязид. Пострадает только Карамания, скажем, и я. А сипахам Румелии это действительно грозит многим. Там ты найдешь себе союзников.
– Но не претит ли тебе союз с неверными, Касим-бег? – исподлобья взглянул на него Джем.
– Что мешает тебе тащить каштаны из огня их руками, мой султан?
– И ты полагаешь, что они не разгадают наших расчетов?
– У них невелик выбор, – настаивал на своем Касим-бег. – Так же, как и у меня. Отчего я поверил, что, добившись успеха, ты сдержишь данное мне обещание? А я поверил – ибо что еще оставалось мне? И они тоже должны будут тебе поверить, вот и вся несложная правда.
Я знал, ничто так не оскорбляет слух Джема, как те истины, что именуются несложными. Для него они были низменными, скотскими, он считал, что человеческая истина должна быть как раз сложной.
– Хорошо, – немного погодя произнес он, а затем с горечью продолжал: – Коль мы уж дошли до простых истин: какая тебе корысть, если я перенесу свое восстание в Румелию?
– Совсем простая, – с достоинством ответил последний потомок караманских князей. – Пока ты будешь отвлекать силы Баязида в Румелии, я легко освобожу свою землю. И сбудется то, что ты скрепил своей подписью, мой султан: государство караманов оживет вновь.
– Да… – согласился Джем. – Поистине смешно, что самое близкое уму объяснение столь нескоро приходит мне на ум. Ты свободен, Касим-бег. Только будь добр, позови ко мне румелийца.
Тот выглядел заново рожденным. Внимание, оказанное ему нашими людьми, и, наверно, вода возвратили ему силы. Теперь я видел перед собой жилистого, крепкого человека с умным лицом. Он уже совершенно не походил на помешанного.
– Я должен сообщить тебе, мой султан, – начал он, не дожидаясь вопроса, – имена тех санджак-бегов, что послали меня: Чирменский, Филибешский, Димотишский.
– Я это подозревал, – ответил Джем. – Именно в их санджаках было всего больше вакуфной земли перед тем, как мой отец ввел свои законы. Что же предлагают они мне?
– Они предлагают тебе покинуть Ликию, эту смертоносную западню. По дорогам, которые ты сам изберешь, переправься в Румелию. Как только Баязид узнает, что тебя больше нет здесь, он уведет свои войска. Тогда и мы вернемся в свои санджаки. А ты подашь нам знак, что приближаешься. Вот все, что требуется от тебя.
– Не в первый раз слышу я подобные посулы. Точно такими же заставили меня выступить из Каира сипахи Анатолии. И обратились в бегство уже в третьем сражении. Что будет, если и румелийцы внезапно решат, что власть Баязида не столь уж страшна им?
Сипах смущенно умолк. То ли не зная, что ответить, то ли боясь, что ответ покажется дерзким. Теперь, придя в себя, он явно благоговел перед нашим повелителем.
– Хуже, чем в Ликии, не будет, мой султан, – проговорил он наконец. – Кроме того… как бы это выразить?… Если тебе потребуется прибежище, то… тебе будет лучше у них.
– У кого? – не поверил своим ушам Джем.
– У неверных, – с опаской пробормотал сипах. – Они мягкосердечны, мы ведь их знаем. Убийство почитается у них смертным грехом. Они пощадят тебя, ты наполовину – их.
Я испугался вспышки гнева. Даже я, самый близкий к Джему человек, никогда не мог предвидеть, как отнесется он к напоминанию о его происхождении. Иногда он воспринимал это едва ли не как лесть, в другой раз вспыхивал, точно от пощечины. Сейчас произошло нечто подобное.
– Я не вполовину, а целиком правоверный! – произнес Джем с присущей ему надменностью. – Дивлюсь тому, что воины моего отца сами толкают меня к забытому мною родству. Я борюсь и достигну победы как потомок Османов, запомните это!.. – И, уже другим тоном, осведомился: – Сумеешь ли ты отправиться в обратный путь завтра поутру?
– Сумею.
– Возьми коня, тебе дадут на дорогу сухарей. Сообщи санджак-бегам, что я даю согласие. Пускай ожидают меня! Я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы подойти к границам Румелии. И тогда в свою очередь буду ожидать вас.
– Верь нам, мой султан! – чуть ли не со слезами произнес сипах, взволнованный столь большим доверием. – Кто из сипахов Румелии не последует за Джемом? Ты наше солнце! Живая длань покойного Завоевателя!
Джем стоял, величавый и торжественный, не замечая чего-то болезненного в этих щедрых посулах, в этих слезливых восхвалениях.
Я же за время скитаний по Ликии так свыкся с мыслью о конце, так настойчиво стояло у меня перед глазами собственное мое тело, бездыханно распростертое у подножья скал, сухое, как давно поваленное дерево, тихое и успокоившееся – главное, успокоившееся, не принуждаемое более двигаться и страдать, – что теперь ощутил нестерпимую боль: час сладкого небытия отдаляется, я снова должен жить. Вы вольны не верить мне. Надо самому оказаться летом в Ликии, быть побежденным, быть частью обреченного войска, быть поэтом и влюбленным, присутствовать при страданиях того, кого любишь, чтобы понять, сколь нежеланной может выглядеть жизнь.
Помню, перед тем как двинуться в обратный путь, сипах назвал свое имя и чин – он был алайбегом Визы, звали его Исмаилом. Я проводил его взглядом. Страшная слабость охватила меня. Я лег на песок. Поднял глаза к небу – ночью над Ликией оно совсем черное.
Джем сидел возле меня. Стоило протянуть руку, и я бы коснулся его. Но я не хотел. Я чувствовал, что всей моей преданности недостанет для того, чтобы извлечь Джема из его одиночества. «О аллах! – подумал я. – Честолюбие и гордость, ответственность перед историей и безответственность по отношению к собственным детям и матери, решимость и беспомощность – как много нагромождено тобой, чтобы сделать человека самым одиноким существом на свете…»
Я не спал, когда Джем расстелил попону и лег возле меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121