Теперь этих тупых свиноматок, готовых за деньги рожать кого угодно, поголовно стерилизуют сразу по прибытии в Гуаякиль. Там уже ждет специальная команда врачей. Августино размножиться не удалось, дружище.
– Мы с тобой не понимаем друг друга, – сказал я.
– А мне твое понимание как собаке пятая нога.
Мы замолчали. Со стороны берега донеслись щелчки выстрелов. Низко пригибаясь, бойцы комиссара пошли на штурм базы. Мария замерла у прицела, выискивая цели, а затем несколько раз подряд выстрелила. Охранники в бежевой униформе посыпались с белой стены, словно сосульки с карниза, сбитые снежками. Первый, второй, третий, четвертый… Мария продолжала стрелять, плавно водя из стороны в сторону стволом винтовки, и каждый выстрел безошибочно снимал с бастиона человека.
– Влад! – крикнул я, переполненный отчаянием. – Если ты можешь как-то повлиять на комиссара, то останови стрельбу! Я попытаюсь поговорить с Августино! Там женщины!
Влад смерил меня тяжелым взглядом.
– Не надо корчить из себя гуманиста, – ответил он. – Тебя вовсе не волнует судьба «мамочек». Ты думаешь только об одной женщине. А мне, по большому счету, наплевать, что с ней будет.
Я понял, что убеждать его в чем-либо бесполезно. Худшие из его качеств – твердолобие и упрямство – проявились в этот момент с особой силой. Вне себя от ярости я ударил Влада ногой между ног, словно по мячу, забивая победный гол в ворота противника, и, когда Влад сложился пополам, жестко приложился тыльной стороной ладони к его носу – снизу вверх. Я успел услышать хруст и сдавленный вопль и под аккомпанемент выстрелов Марии кубарем покатился по камням и кустам вниз. Кусты, как колючая проволока, вцепились в мое тело шипами и стали рвать его на части. Не чувствуя боли, я бежал вниз и не щадил себя, словно хотел, чтобы на берег выбежал мой скелет с остатками рваного мяса на костях и своим видом посеял в рядах бойцов панику. Невыносимо больно было от предательства друга, а себя, преданного им, было совсем не жалко; я обесценился в собственных глазах, как залежалый и бесполезный товар.
К воротам, уже распахнутым настежь, я выбежал в рваной майке и истекающий кровью. Комиссар, прикрывая револьвером грудь, подпирал спиной створку и, не показывая головы, громко кричал:
– Августино! У тебя еще есть шанс остаться живым и сохранить свое потомство! Прикажи охране сложить оружие и выведи «мамочек». Я даю слово офицера, что по отношению к ним не будет применено насилие и все они по прибытии в Эквадор будут отпущены. А тебе и всему персоналу я обещаю жизнь.
Маттос лгал в отношении «мамочек». Должно быть, это была ложь во спасение, но я не очень-то верил, что Августино клюнет на нее. Какой-то разукрашенный дебил преградил мне путь, но я оттолкнул его от себя и схватил комиссара за руку.
– Остановись! – крикнул я ему, оставляя кровавые мазки на его скользком от пота запястье. – Я смогу его уговорить. Прикажи, чтобы не стреляли! Августино послушает меня!
– Это ты? – не сразу узнал меня комиссар, скользнув по мне взглядом, и нахмурился. – Что ты можешь?
Он подал знак, и стволы, нацеленные мне в голову, опустились.
– Я поговорю с Августино, – повторил я. Воздуха не хватало. В голове пульсировала кровь. Широкое лицо Маттоса плыло перед моими глазами. Я оперся рукой о горячий металл створки. Во рту появился металлический привкус крови.
– А кто ты такой, чтобы он тебя стал слушать?
Его вопрос требовал очень долгих и бесполезных объяснений. Все равно я не смог бы ничего прояснить насчет своих отношений с Августино. Они замыкались на Анне, о которой я не мог сказать ни слова.
– Поверь мне, – произнес я. – Ты ничего не потеряешь, если пропустишь меня на базу.
– Да, ничего не потеряю, – согласился Маттос. – Твоя жизнь мне не нужна. – Он повернул голову и крикнул: – Августино! К тебе напрашивается гость. Он утверждает, что ты будешь счастлив его видеть. Можешь принять его как моего парламентера… Хотя я на этом не очень настаиваю.
Комиссар дернул головой, и жесткая щетина на шее заскрежетала о тугой воротник.
– Иди!
Я сделал шаг и вышел из-под прикрытия ворот. Широкая аллея вела к лаборатории. За мохнатыми стволами пальм тускло отсвечивали тонированные стекла. С обеих сторон от меня тянулись жилые корпуса «мамочек», окна которых были закрыты жалюзи.
Пот струйкой стекал у меня между лопаток, пытка щекоткой была невыносимой, но я не рисковал делать какие-либо движения руками и, сжав зубы, медленно пошел вперед. Я чувствовал направленные в меня стволы винтовок и обезумевшие взгляды уцелевших после снайперского огня охранников; аллея покачивалась перед моими глазами, словно я шел по палубе попавшего в шторм корабля, и изогнутые стволы пальм казались мне спусковыми крючками, на которых дрожали влажные пальцы стрелков. Наверное, со стороны я напоминал сильно пьяного человека и своей нетвердой походкой мог вызвать раздражение у людей, чьи нервы были натянуты до предела. Но с того момента, как я расквитался с Владом, ощущение, что я нахожусь на мушке, не оставляло меня ни на минуту, и к этому аморфному состоянию перехода от жизни к смерти я успел привыкнуть.
Я перешел линию фронта и уже видел краем глаза лежащих под кустами живых и мертвых охранников в бежевой униформе. Мертвые были неподвижны, лежали на траве, раскинув ноги и руки. Живые сопровождали меня взглядами, медленно поворачивая головы и стволы.
Страшное напряжение постепенно отпускало. Я пошел быстрее, ступил на крыльцо лаборатории, и под моими ногами хрустнули осколки стекол.
Я распахнул изрешеченную пулями дверь. Белая штора за ней взвилась, словно крыло лебедя. По обе стороны темного коридора стояли вооруженные люди в масках. Никогда еще на меня не было направлено такое количество огнестрельного оружия.
– Руки! – крикнул один из охранников и, толкнув меня к стене, быстро обыскал.
У меня не было с собой ничего.
– Отведи меня к Августино, – сказал я.
– Августино не принимает! – с неуместной шуткой ответил охранник и замахнулся на меня прикладом.
– Пропустите его! – вдруг раздался из крайнего кабинета голос Седого Волка.
Приклад винтовки застыл перед моим лицом.
– Черт с тобой! – вроде как сделал одолжение охранник.
Я прошел по липкому полу в кабинет. Это была небольшая комната без окон, вся отделанная белым кафелем. Посреди пола, полого опускающегося к центру, чернело сливное отверстие. Вдоль стен стояли носилки на колесах, прикрытые грязными простынями, и металлические столы. Я внутренне содрогнулся. Кабинет напоминал морг или разделочную на скотобойне.
В дальнем углу на своем троне с колесами, в окружении телохранителей восседал Августино. Вид его был ужасен. Не поднимая глаз, он едва разомкнул напряженные губы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Мы с тобой не понимаем друг друга, – сказал я.
– А мне твое понимание как собаке пятая нога.
Мы замолчали. Со стороны берега донеслись щелчки выстрелов. Низко пригибаясь, бойцы комиссара пошли на штурм базы. Мария замерла у прицела, выискивая цели, а затем несколько раз подряд выстрелила. Охранники в бежевой униформе посыпались с белой стены, словно сосульки с карниза, сбитые снежками. Первый, второй, третий, четвертый… Мария продолжала стрелять, плавно водя из стороны в сторону стволом винтовки, и каждый выстрел безошибочно снимал с бастиона человека.
– Влад! – крикнул я, переполненный отчаянием. – Если ты можешь как-то повлиять на комиссара, то останови стрельбу! Я попытаюсь поговорить с Августино! Там женщины!
Влад смерил меня тяжелым взглядом.
– Не надо корчить из себя гуманиста, – ответил он. – Тебя вовсе не волнует судьба «мамочек». Ты думаешь только об одной женщине. А мне, по большому счету, наплевать, что с ней будет.
Я понял, что убеждать его в чем-либо бесполезно. Худшие из его качеств – твердолобие и упрямство – проявились в этот момент с особой силой. Вне себя от ярости я ударил Влада ногой между ног, словно по мячу, забивая победный гол в ворота противника, и, когда Влад сложился пополам, жестко приложился тыльной стороной ладони к его носу – снизу вверх. Я успел услышать хруст и сдавленный вопль и под аккомпанемент выстрелов Марии кубарем покатился по камням и кустам вниз. Кусты, как колючая проволока, вцепились в мое тело шипами и стали рвать его на части. Не чувствуя боли, я бежал вниз и не щадил себя, словно хотел, чтобы на берег выбежал мой скелет с остатками рваного мяса на костях и своим видом посеял в рядах бойцов панику. Невыносимо больно было от предательства друга, а себя, преданного им, было совсем не жалко; я обесценился в собственных глазах, как залежалый и бесполезный товар.
К воротам, уже распахнутым настежь, я выбежал в рваной майке и истекающий кровью. Комиссар, прикрывая револьвером грудь, подпирал спиной створку и, не показывая головы, громко кричал:
– Августино! У тебя еще есть шанс остаться живым и сохранить свое потомство! Прикажи охране сложить оружие и выведи «мамочек». Я даю слово офицера, что по отношению к ним не будет применено насилие и все они по прибытии в Эквадор будут отпущены. А тебе и всему персоналу я обещаю жизнь.
Маттос лгал в отношении «мамочек». Должно быть, это была ложь во спасение, но я не очень-то верил, что Августино клюнет на нее. Какой-то разукрашенный дебил преградил мне путь, но я оттолкнул его от себя и схватил комиссара за руку.
– Остановись! – крикнул я ему, оставляя кровавые мазки на его скользком от пота запястье. – Я смогу его уговорить. Прикажи, чтобы не стреляли! Августино послушает меня!
– Это ты? – не сразу узнал меня комиссар, скользнув по мне взглядом, и нахмурился. – Что ты можешь?
Он подал знак, и стволы, нацеленные мне в голову, опустились.
– Я поговорю с Августино, – повторил я. Воздуха не хватало. В голове пульсировала кровь. Широкое лицо Маттоса плыло перед моими глазами. Я оперся рукой о горячий металл створки. Во рту появился металлический привкус крови.
– А кто ты такой, чтобы он тебя стал слушать?
Его вопрос требовал очень долгих и бесполезных объяснений. Все равно я не смог бы ничего прояснить насчет своих отношений с Августино. Они замыкались на Анне, о которой я не мог сказать ни слова.
– Поверь мне, – произнес я. – Ты ничего не потеряешь, если пропустишь меня на базу.
– Да, ничего не потеряю, – согласился Маттос. – Твоя жизнь мне не нужна. – Он повернул голову и крикнул: – Августино! К тебе напрашивается гость. Он утверждает, что ты будешь счастлив его видеть. Можешь принять его как моего парламентера… Хотя я на этом не очень настаиваю.
Комиссар дернул головой, и жесткая щетина на шее заскрежетала о тугой воротник.
– Иди!
Я сделал шаг и вышел из-под прикрытия ворот. Широкая аллея вела к лаборатории. За мохнатыми стволами пальм тускло отсвечивали тонированные стекла. С обеих сторон от меня тянулись жилые корпуса «мамочек», окна которых были закрыты жалюзи.
Пот струйкой стекал у меня между лопаток, пытка щекоткой была невыносимой, но я не рисковал делать какие-либо движения руками и, сжав зубы, медленно пошел вперед. Я чувствовал направленные в меня стволы винтовок и обезумевшие взгляды уцелевших после снайперского огня охранников; аллея покачивалась перед моими глазами, словно я шел по палубе попавшего в шторм корабля, и изогнутые стволы пальм казались мне спусковыми крючками, на которых дрожали влажные пальцы стрелков. Наверное, со стороны я напоминал сильно пьяного человека и своей нетвердой походкой мог вызвать раздражение у людей, чьи нервы были натянуты до предела. Но с того момента, как я расквитался с Владом, ощущение, что я нахожусь на мушке, не оставляло меня ни на минуту, и к этому аморфному состоянию перехода от жизни к смерти я успел привыкнуть.
Я перешел линию фронта и уже видел краем глаза лежащих под кустами живых и мертвых охранников в бежевой униформе. Мертвые были неподвижны, лежали на траве, раскинув ноги и руки. Живые сопровождали меня взглядами, медленно поворачивая головы и стволы.
Страшное напряжение постепенно отпускало. Я пошел быстрее, ступил на крыльцо лаборатории, и под моими ногами хрустнули осколки стекол.
Я распахнул изрешеченную пулями дверь. Белая штора за ней взвилась, словно крыло лебедя. По обе стороны темного коридора стояли вооруженные люди в масках. Никогда еще на меня не было направлено такое количество огнестрельного оружия.
– Руки! – крикнул один из охранников и, толкнув меня к стене, быстро обыскал.
У меня не было с собой ничего.
– Отведи меня к Августино, – сказал я.
– Августино не принимает! – с неуместной шуткой ответил охранник и замахнулся на меня прикладом.
– Пропустите его! – вдруг раздался из крайнего кабинета голос Седого Волка.
Приклад винтовки застыл перед моим лицом.
– Черт с тобой! – вроде как сделал одолжение охранник.
Я прошел по липкому полу в кабинет. Это была небольшая комната без окон, вся отделанная белым кафелем. Посреди пола, полого опускающегося к центру, чернело сливное отверстие. Вдоль стен стояли носилки на колесах, прикрытые грязными простынями, и металлические столы. Я внутренне содрогнулся. Кабинет напоминал морг или разделочную на скотобойне.
В дальнем углу на своем троне с колесами, в окружении телохранителей восседал Августино. Вид его был ужасен. Не поднимая глаз, он едва разомкнул напряженные губы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113