– Что есть «смылись»? – не понял Гельмут.
– Гельмут! – вздохнул я. – Лучше бы вы те четыре года не воевали, а как следует учили русский! Я с вами разговариваю, как с ребенком… Почему вы не остановили Илону, когда она побежала? Она ведь стояла рядом с вами.
– Илона боялась этот хеликоптер. Она думала, что сейчас он будет стрелять.
– Думала! Откуда вы знаете, что у нее вертелось в голове? Мне кажется, что она вообще ни о чем не думала! Все побежали, и я побежал!
– Я не понимаю, что вы говоришь.
– Да это я так… В порядке бреда.
Он меня, видите ли, не понимает! Это я не понимаю их всех! Такой удачный момент – и все коту под хвост! Кто-то очень вовремя поджег сигнальный патрон, и вертолеты пронеслись над нами явно только благодаря красному дыму. Но вместо того, чтобы орать, размахивать руками, Мэд зачем-то стала прятаться. А этот неприметный герой? То подыхал от гипоксии и даже не реагировал на ствол автомата, то вдруг в мгновение ожил и полетел за бандитами, опережая вертолеты. Крыша у них поехала, что ли? Может быть, проявился тот странный психический феномен, когда заложники вдруг начинают видеть в террористах своих союзников, а в освободителях – своих врагов?
Гельмут, искоса наблюдая за мной, грыз кончик сосульки. Активный, энергичный, в любой подходящий момент готовый взять инициативу в свои руки, он сейчас спокойно ждал, что я ему предложу. Скрытный дедуля, душа – не то что потемки, а настоящий черный ящик, который простому смертному никогда не прочесть. Хоть бы для приличия показал, что волнуется за внучку.
– Они вернутся? – спросил Гельмут.
Вопрос был даже не двусмысленным. Я потерялся в догадках, кого немец имел в виду.
– Вы о вертолетах? – уточнил я. – Или о бандитах? А может быть, об Илоне и Глушкове?
Гельмут рассмеялся. Он умел красиво смеяться.
– Мне казалось, что вы думаешь, как и я.
– К сожалению, ваши мысли для меня недосягаемы…
Я хотел добавить, что мне не ясно и то, почему Гельмут так спокойно отреагировал на поведение Илоны, как вдруг в проеме камина, на ослепительно белом фоне, появилось лицо Тенгиза.
– Эй, пингвины! – восторженно заорал он. – А что это вы тут делаете? Дождь давно закончился!
Я даже мысленно обзывать себя не стал. Нет такого ругательства, какого бы я заслужил. В горах негромкий разговор слышен за сотни метров, и кому, как не мне, начальнику КСС, об этом знать. Тенгиз приказал нам завести руки за голову и подниматься друг за другом по своим же следам. Я смотрел на спину Гельмута, на то, как он без помощи рук пытается взобраться по плотному, сбитому из снежной пыли насту, и меня начал сотрясать смех. Приэльбрусье – проклятое место для Гельмута. Второй раз за свою жизнь он идет здесь под конвоем, держа руки за головой. В сорок четвертом – егерем дивизии «Эдельвейс», в девяносто шестом – миссионером. Я хоть и не суеверен, но наверняка сделал бы вывод: лимит предупреждений исчерпан, и следующая встреча Гельмута с Приэльбрусьем может стать последней. Возможно, это и есть последняя.
Мы поднялись на ледовый балкон, откуда несколько минут назад вся группа милейших людей разбежалась в разные стороны и по разным мотивам. Глушков, стоя на коленях, ел снег. Шапочка-менингитка валялась рядом, напоминая вспоротый и ополовиненный детский мячик. Мэд стояла в стороне, скрестив руки на груди, и с брезгливым видом смотрела на неприметного героя.
– Что, тараканы? – громко говорил Тенгиз, прохаживаясь по вытоптанной площадке. – Совсем соображение потеряли от счастья? Куда это вы от нас бежать вздумали? Кому вы здесь, кроме как нам, нужны? – Он повернулся ко мне и сунул под нос полуобгоревшую гильзу сигнального патрона. – Я тебя спрашиваю, переводчик! Ты поджег эту хреновину?.. А ты, ожившая мумия вермахта? Фронтовую молодость вспомнить захотел?.. А ну, всем надеть рюкзаки! В одну шеренгу становись! Сейчас проведем миссию примирения!
– Остановись, Тенгиз! – сказал Бэл, все это время безмолвно наблюдавший за нами. – Ночевать будем здесь. Вертолеты этот участок отработали и здесь больше не появятся. Не будем искать приключений на свою задницу.
Мы снова кинули рюкзаки на снег. Кажется, на сегодня все.
* * *
Лучше было бы вырубить во льду глубокую нишу, постелить палатку на снег, а на нее – кариматы. В пещере намного теплее и уютнее, чем в палатке, но Тенгиз, два раза тюкнув айсбайлем по ледовой стене, покачал головой и сказал, что рано еще ему могилу для себя рыть.
– Ставь палатку, а не болтай! – сказал он мне.
Для палатки балкон оказался маловат, две растяжки не на чем было закрепить, и пришлось один край палатки обложить снежными «кирпичами», которые мы с Гельмутом нарезали маленькой лопаткой. Мэд под руководством Бэла тем временем разожгла примус и разогрела рис с мясом.
Ужин прошел при гробовом молчании. Тенгиз и Бэл отложили себе каши в пластиковые тарелки и, поднявшись на несколько метров выше, расположились на каменной площадке. Они сидели, свесив ноги вниз, и поглядывали за нами.
Глушков все еще не пришел в себя и от еды отказался. Он мне сказал, что не чувствует пальцев ног. Когда я стащил с него ботинки, то выяснил, что обувь все же немного маловата ему и из-за этого кончики пальцев слегка «прихватило». Я стал растирать ему ноги, но это мало помогло. В моей походной аптечке, к счастью, были ампулы трентала и компламина, но они оказались замерзшими.
– Сунь в рот, – сказал я Глушкову, протягивая ему две ампулки, похожие на сосульки.
– Что это? Зачем? – вяло спросил он и, покачав головой, стал укладываться в спальный мешок. – Не хочу. Отстань от меня…
– Ты дурак, парень, – сказал я и тряхнул Глушкова за плечо. – В лучшем случае потеряешь пальцы. Тебе обязательно надо сделать укол.
Тенгиз, прохаживаясь у входа в палатку, заглядывал внутрь и прислушивался к нашему разговору. Мэд сидела рядом со мной, пила маленькими глотками кофе и смотрела на малиновую вершину Эльбруса. Темно-синяя тень быстро подбиралась к ней и гасила еще полыхающий огонь, словно море заливало лавовый язык.
– Только не разгрызи, как леденцы, – предупредил я Глушкова, когда все-таки уговорил его и он сунул за щеку ампулы. Мэд, зная, что Глушков не поймет ее, сказала, не отрывая губ от края чашки:
– Ты возишься с ним, как с маленьким ребенком.
– Это мой долг, – ответил я.
– Сейчас ты не начальник спасательного отряда, – тотчас возразила она, – а заложник.
Мне было тяжело дискутировать с Мэд по-немецки, и я предпочел молчание, хоть оно и было знаком согласия.
– Не надо брать в голову дурака, – сказал Гельмут, пристраиваясь вместе со своим спальником рядом с Глушковым. – Утро имеет больше мудрости, чем вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70