Хосе сжег записку и спустил пепел в туалет. Приняв душ и облачившись в пижаму, долго готовил свой любимый коктейль "Кобальтовую снежинку" - два сорта джина, ром, текилу и водку. Эстонская водка ему не нравилась, но не выливать же её в писсуар, в самом деле! В каждом городе, куда он приезжал впервые, Хосе обязательно приобретал на пробу по бутылке крепких напитков местного производства. С эстонской водкой он теперь знаком.
Поудобнее устроившись в кресле, Хосе едва цедил придуманную им самим когда-то смесь, наслаждаясь её пикантным запахом и обжигающей крепостью. "Неужели Дракон и мерзопакостный предатель Рауль будут праздновать победу? - при этой мысли он передернулся и долго не мог прокашляться. Лицо его покраснело, на глазах проступили слезы. Со стороны могло показаться, что с человеком приключился приступ отчаяния. Но к такому выводу мог бы прийти лишь тот, кто совершенно не знал Хосе Бланко. Ему могло быть присуще любое состояние, но только не отчаяние, только не депрессия, только не готовность капитулировать. - Скорее я взорву этот паром, чем покорно буду взирать на торжество ублюдков!" Эта мысль, вполне естественно пришедшая к нему в припадке ожесточения, показалась очередным озарением свыше. Впрочем, сказать так значит совершить кардинальную ошибку. Родившись в семье католиков, Хосе в церковь не ходил, священнослужителей презирал, считая их духовными тунеядцами, в Бога не верил. Верил ли он во что-либо сверхъестественное? Верил. В силу Зла, которое благоволит к тем, кто ему служит. Опять-таки в его восприятии это не был классический Дьявол с рогами, копытами и хвостом. Нет, это был хозяин гигантского сгустка энергии, составляющие которой Сила, Беспощадность, Рационализм. И которая постоянно утверждает себя, побеждая Совесть, Целомудрие и Любовь. Он никогда всерьез не задумывался, хорошо это или плохо - нарушать Десять заповедей. Если ему что-либо было нужно, он делал это, говоря: "Мое желание - высшая целесообразность и справедливость". Единственный человек, которого он боялся и боготворил, была его мать. Если бы она жила дольше, возможно, в этом мире было бы больше одной христианской душой. Но она умерла от рака в страшных мучениях, когда Хосе было десять лет. А дяде и тетке, которые взяли его на воспитание (отец погиб ещё раньше в перестрелке в горах, занимаясь контрабандой оружия), оказалось не под силу удержать его на стезе добродетели. "Он запрограммирован на черные деяния, - жаловался священнику дядя, владелец небольшой обувной фабрички. - Третьего дня в чулане повесил соседскую кошку, вчера украл из моего бара бутылку джина. Неужели Господь не наставит его на путь истины?" "Хорошо бы и вам, Антонио, сделать это, показывая мальчику благой пример". Пьяница и прелюбодей Антонио укоризненно махал руками.
Убив первого в своей жизни человека, Хосе не испытал ни малейших угрызений совести. Ему было шестнадцать, а жертве шестьдесят два. Хосе только что приняли в отряд Отчаянных и проверкой на зрелость было задание убрать отца главаря враждебной банды. Вознаграждение было чисто символическим - тысяча песо, что-то около двадцати пяти американских долларов. Решающим для Хосе было, однако, другое - он ощутил вкус пролитой им крови, прекратить чужую жизнь оказалось легче легкого. Ему теперь казалось все по плечу. Он хотел быть вершителем судеб этих букашек, которые заносчиво считали себя венцом творения. И он им будет. После той первой расправы, он лишил жизни множество мужчин и женщин, стариков и детей. Но убийцей себя никогда не считал даже в самых глубинных глубинах своего сознания. Вершитель судеб во имя исполнения его, Хосе Бланко, желаний.
Утром ушел в Вашингтон вполне невинный факс. В нем в зашифрованной форме Хосе Бланко предложил в качестве единственного способа сорвать операцию "Джони Уокер" пустить ко дну паром "Эстония", когда он выйдет в открытое море.
Даггерти находился в Белом Доме, когда дежурный по связи сообщил, что поступил срочный факс гражданской связью из Таллина.
- Какая там подпись? - спросил Уинстон из офиса по связи с прессой, где он обычно встречался с курирующим шефом.
- Янар Лепп, - ответил дежурный.
- Сейчас буду, - бросил трубку Даггерти. "Хосе Бланко, - думал он, пересекая Потомак и поворачивая направо к Лэнгли. - Шеф только что интересовался им. Сегодня "Эстония" с грузом выходит в Стокгольм. Какое решение предложит наш загнанный в угол "Кондор"? И почему молчит Кохен?" Закрывшись в своем кабинете, он быстро расшифровал депешу Хосе. "Итак, "Кондор" предлагает радикальное решение. В завуалированной форме шеф тоже намекал на нечто подобное. Торпеда, мина, подводная лодка-робот - все это возможно. Но... все это, так сказать, воздействие извне. Без труда обнаруживается при расследовании. И далее размотать весь клубок источников и связей - дело техники для опытных специалистов. И вместо Гонконга, откуда героин отправлен, или Москвы, с благословения и с помощью чьих всесильных мудрецов он беспрепятственно движется к цели, следы приведут прямехонько в округ Колумбию". Вскоре поступила из посольства в Таллине шифровка от Кохена. В ней сообщалось о взрыве "фольксвагена" и о том, что Росс сам вышел на "Синоптика". "Ну и живучи этот русский и эта "Чита", второй раз дядюшку Сэма надувают! - одобрительно хмыкнул Даггерти. Достойных противников он уважал и никогда не недооценивал. - Понятно, на Билла Росс уповает, как на щит, за которым без осложнений доберется до парома. Что же, приводим в действие вариант "Четыре", открытие въездного люка. Сделает это "Кондор". Одним махом распрощаемся и с товаром и с непотопляемыми доселе эстонской легионершей и русским соглядатаем. А Билл и Лесли из любой ситуации вывернутся."
Даггерти посмотрел через окно на тронутые позолотой листья деревьев. Обычно сентябрь в Вашингтоне месяц погожий и Уинстон любил его больше, чем любой другой месяц года. И по богатой зелено-желто-красной палитре, создаваемой природой в парках и на бульварах, и по устойчиво прозрачному, приятно-теплому воздуху, и по осторожно-испуганным рассветам и восторженно-щемящим закатам скучал он и слякотно-простуженной зимой, и пыльно-раскаленным летом. Долго-долго стоял он у окна и чувствовал, как где-то в глубине его сознания зарождаются сладкие и вместе величественные звуки романтической симфонии. Звуки эти ширились, захлестывали всю душу и непрошенные слезы появлялись на глазах. Где-то далеко и высоко над кронами деревьев высился силуэт чьей-то головы. Уинстон вглядывался в него сквозь слезы и постепенно силуэт становился узнаваемым, как узнаваемой становилась и музыка. Любимый дядя Лео дирижировал Филадельфийским симфоническим оркестром, созидая свое гениальное прочтение Пятой симфонии Бетховена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52