Не рассказывал еще? Дичь полная. Затеяли наши и американцы морские маневры. Может, и не американцы, а НАТО. Пес их разберет. Россия-матушка поскребла "по амбарам да сусекам", и наскреблось горючего, ну-ка прикинь, на сколько кораблей? Правильно: только-только на один. Ну, сам понимаешь, нищая держава, откуда в России нефть и нефтепродукты? Ну, не суть. Вышел наш крейсер на учения один, а с их стороны - целая эскадра. Те говорят: "Мы по вам сейчас с самолета с двадцати километров учебную ракету запустим. Вы должны ее обнаружить и уничтожить." Нам потом трепанули, что аккурат перед этими маневрами итальянская ракета-болванка грохнулась на американский эсминец и кого-то в лепешку раскатала. Был большой хай...
Представь, стоит среди моря крейсер-одиночка, как пень во чистом поле, а вокруг него полукругом - эскадра противника. Вдруг радары засекают, что на пятнадцати километрах, это вместо обещанных двадцати, самолет заходит на боевой разворот и от него отделяется ракета... И все, больше ничего не видно: сигнал исчез... "Вражеская" эскадра разом врубила шумовую завесу... Ну что делать? Капитан, классный мужик, не растерялся, выставил всю команду на палубе - ракету высматривать... На шести километрах - увидели, на четырех - сбили... Потом наш крейсер поднимает боевые флаги, то есть объявляет ВОЙНУ. Как в стародавние времена: "Иду на Вы"... А бес этих полудурков знает, учебная болванка летела или боевая ракета... Начинаем готовиться к бою... Американцам уже не до смеха, уже адский огонь припекает задницы, а грешные души того и гляди белыми мотыльками понесутся к облакам... Кто этих чокнутых русских знает, им-то терять нечего, вломят по дурости, потом разберись - кто прав, кто виноват? И в этих рассуждениях они в чем-то, конечно, правы... А крейсер уже идет полным ходом на эскадру, и орудийные расчеты только команды ждут... Прикинь, один одуревший, взбунтовавшийся крейсер пошел войной на целый флот... Те флажками замахали, мол, ошибка вышла. Ну понимаешь, этакая досадная случайность... Хамелеоны заокеанские...
Макс начал раскуривать сигарету, и Сан Саныч заметил, что пальцы его слегка подрагивали. Чтобы отвлечь друга от тяжелых воспоминаний, Сан Саныч плеснул водки по стаканам и спросил:
- А помнишь, как мы пили китайскую водку, настоянную на змее?
- Ага, - ответил Макс. - Отец недавно опять в Китай катался, привез еще бутыль. Бутыль, как бутыль, а на дне, прикинь, лягушка дохлая. Говорит, что помогает сразу от всех болезней. Естественно, при регулярном потреблении. Че ржешь? Дак отец через эту бутыль столько водки пропустил, что бедное животное совсем прозрачным стало.
- Че твой отец в Китае забыл?
- Да че, опять уникальную разработку китайцам продают. Наверняка за бесценок. А то че их там, в Китае, чуть ли не на руках носят? Хвастался: обеды - из тридцати блюд, экскурсии, то-се, пятое-десятое... На Великую стену возили. Дождь пошел зонты купили. Дождь кончился, наши зонты пытаются вернуть, а китайцы не берут - подарок... Вот так.
Макс разлил остатки водки и просто сказал:
- За нас, значит, и чтоб новый год был лучше старого.
Разговор вился веревочкой в сизых клубах дыма, и душа Сан Саныча уже почти оттаяла, согретая добрыми ладонями друга. Однако водка кончилась, и Максим отлучился до ларьков. Вся горечь и боль последних недель нахлынула на Драгомирова с новой силой и жизнь опять потеряла смысл...
Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать.
Твой фасад темносиний я впотьмах не найду,
между выцветших линий на асфальт упаду.
И душа, неустанно поспешая во тьму,
промелькнет над мостами в петроградском дыму,
и апрельская морось, над затылком снежок,
и услышу я голос: - До свиданья, дружок...
(Иосиф Бродский )
В темноту дворов от мерцающих переливов реклам и движущихся манекенов витрин возвращался Максим, втянув голову по самые уши в защитной раскраски курточку, пытаясь укрыться от задувающего за воротник ветра. Его ноги в высоких туго зашнурованных ботинках попеременно соскальзывали с горбатой тропинки, стиснутой с двух сторон сугробами. При каждом неверном шаге что-то обезоруживающе звонко позвякивало в сумке, предательски раскрывая цель утренней вылазки.
Снежинки падали невесомым серебряным дождем на громоздящиеся сугробы, на тропинку, на счастливое лицо Макса. Он представил, как сейчас расскажет другу о своем недавнем приключении в московском поезде... Максим спал на верхней полке, а внизу ехали знакомиться с родителями невесты кавказец и молоденькая девчушка. В дороге молодые ни с того, ни с сего начали выяснять отношения, финалом же оказалось решение вернуться назад. Среди ночи несостоявшиеся супруги сошли с поезда на какой-то промежуточной станции. А утром Макс вместо своего правого ботинка обнаружил помятый левый кроссовок (от слова кроссовки, когда их два) кавказца. Делать нечего, Максим обулся, чертыхаясь и поминая молодожена всеми словами, которые были в его, вообще говоря, богатом лексиконе. В адаптированном виде смысл его причитаний заключался в следующем: "Ну это и чудо ходячее, эко умудрился на свою 45-го размера пятку мой 42-го размера с другой ноги ботинок натянуть, да так, чтобы этого даже и не заметить. Тебе бы только золушку играть, дубина стоеросовая."
Подойдя к дому, Максим не переставал улыбаться, когда его взгляд, скользящий по изгибам хрупких веточек вверх к низкому облачному, абрикосового цвета небу, вдруг зацепился за что-то необычное, неправильное, до глупого нелепое. На перилах балкона стоял человек. "Мой этаж", - обожгло сознание, - "Мой балкон"... "Мой друг..." Человек стоял на перилах, держась левой рукой за кирпичную стену, лицо его было поднято вверх к этому неправильного цвета абрикосовому небу. Казалось, что он о чем-то с кем-то говорил, активно жестикулируя правой рукой. Максим оцепенел на мгновение, мозг перебирал варианты со скоростью компьютера, обгоняя секунды, в поисках единственного правильного решения, но... Человек сорвался с балкона.
- Сашка! - Заорал Максим, и вороны с тревожным карканьем поднялись в воздух.
Безжизненное тело грохнулось с высоты девятого этажа прямо на голые кусты сирени... А снег все сыпался и сыпался сверху невесомым серебряным дождем. Когда через полтора часа наконец-то примчалась трижды вызванная взбаламученными жильцами скорая, Сан Саныч уже почти сровнялся с окружающими сугробами. Метель заботливо накрыла его погребальным саваном.
Однако в машине сознание к нему вернулось.
- Самоубийца, ну что же ты? - стиснув зубы, сквозь слезы юродствовал Макс. - Сломал такой дивный сиреневый куст. Мама его посадила, когда мне было пять лет, а ты его - в лепешку... А как он цвел по весне ослепительно желтыми цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Представь, стоит среди моря крейсер-одиночка, как пень во чистом поле, а вокруг него полукругом - эскадра противника. Вдруг радары засекают, что на пятнадцати километрах, это вместо обещанных двадцати, самолет заходит на боевой разворот и от него отделяется ракета... И все, больше ничего не видно: сигнал исчез... "Вражеская" эскадра разом врубила шумовую завесу... Ну что делать? Капитан, классный мужик, не растерялся, выставил всю команду на палубе - ракету высматривать... На шести километрах - увидели, на четырех - сбили... Потом наш крейсер поднимает боевые флаги, то есть объявляет ВОЙНУ. Как в стародавние времена: "Иду на Вы"... А бес этих полудурков знает, учебная болванка летела или боевая ракета... Начинаем готовиться к бою... Американцам уже не до смеха, уже адский огонь припекает задницы, а грешные души того и гляди белыми мотыльками понесутся к облакам... Кто этих чокнутых русских знает, им-то терять нечего, вломят по дурости, потом разберись - кто прав, кто виноват? И в этих рассуждениях они в чем-то, конечно, правы... А крейсер уже идет полным ходом на эскадру, и орудийные расчеты только команды ждут... Прикинь, один одуревший, взбунтовавшийся крейсер пошел войной на целый флот... Те флажками замахали, мол, ошибка вышла. Ну понимаешь, этакая досадная случайность... Хамелеоны заокеанские...
Макс начал раскуривать сигарету, и Сан Саныч заметил, что пальцы его слегка подрагивали. Чтобы отвлечь друга от тяжелых воспоминаний, Сан Саныч плеснул водки по стаканам и спросил:
- А помнишь, как мы пили китайскую водку, настоянную на змее?
- Ага, - ответил Макс. - Отец недавно опять в Китай катался, привез еще бутыль. Бутыль, как бутыль, а на дне, прикинь, лягушка дохлая. Говорит, что помогает сразу от всех болезней. Естественно, при регулярном потреблении. Че ржешь? Дак отец через эту бутыль столько водки пропустил, что бедное животное совсем прозрачным стало.
- Че твой отец в Китае забыл?
- Да че, опять уникальную разработку китайцам продают. Наверняка за бесценок. А то че их там, в Китае, чуть ли не на руках носят? Хвастался: обеды - из тридцати блюд, экскурсии, то-се, пятое-десятое... На Великую стену возили. Дождь пошел зонты купили. Дождь кончился, наши зонты пытаются вернуть, а китайцы не берут - подарок... Вот так.
Макс разлил остатки водки и просто сказал:
- За нас, значит, и чтоб новый год был лучше старого.
Разговор вился веревочкой в сизых клубах дыма, и душа Сан Саныча уже почти оттаяла, согретая добрыми ладонями друга. Однако водка кончилась, и Максим отлучился до ларьков. Вся горечь и боль последних недель нахлынула на Драгомирова с новой силой и жизнь опять потеряла смысл...
Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать.
Твой фасад темносиний я впотьмах не найду,
между выцветших линий на асфальт упаду.
И душа, неустанно поспешая во тьму,
промелькнет над мостами в петроградском дыму,
и апрельская морось, над затылком снежок,
и услышу я голос: - До свиданья, дружок...
(Иосиф Бродский )
В темноту дворов от мерцающих переливов реклам и движущихся манекенов витрин возвращался Максим, втянув голову по самые уши в защитной раскраски курточку, пытаясь укрыться от задувающего за воротник ветра. Его ноги в высоких туго зашнурованных ботинках попеременно соскальзывали с горбатой тропинки, стиснутой с двух сторон сугробами. При каждом неверном шаге что-то обезоруживающе звонко позвякивало в сумке, предательски раскрывая цель утренней вылазки.
Снежинки падали невесомым серебряным дождем на громоздящиеся сугробы, на тропинку, на счастливое лицо Макса. Он представил, как сейчас расскажет другу о своем недавнем приключении в московском поезде... Максим спал на верхней полке, а внизу ехали знакомиться с родителями невесты кавказец и молоденькая девчушка. В дороге молодые ни с того, ни с сего начали выяснять отношения, финалом же оказалось решение вернуться назад. Среди ночи несостоявшиеся супруги сошли с поезда на какой-то промежуточной станции. А утром Макс вместо своего правого ботинка обнаружил помятый левый кроссовок (от слова кроссовки, когда их два) кавказца. Делать нечего, Максим обулся, чертыхаясь и поминая молодожена всеми словами, которые были в его, вообще говоря, богатом лексиконе. В адаптированном виде смысл его причитаний заключался в следующем: "Ну это и чудо ходячее, эко умудрился на свою 45-го размера пятку мой 42-го размера с другой ноги ботинок натянуть, да так, чтобы этого даже и не заметить. Тебе бы только золушку играть, дубина стоеросовая."
Подойдя к дому, Максим не переставал улыбаться, когда его взгляд, скользящий по изгибам хрупких веточек вверх к низкому облачному, абрикосового цвета небу, вдруг зацепился за что-то необычное, неправильное, до глупого нелепое. На перилах балкона стоял человек. "Мой этаж", - обожгло сознание, - "Мой балкон"... "Мой друг..." Человек стоял на перилах, держась левой рукой за кирпичную стену, лицо его было поднято вверх к этому неправильного цвета абрикосовому небу. Казалось, что он о чем-то с кем-то говорил, активно жестикулируя правой рукой. Максим оцепенел на мгновение, мозг перебирал варианты со скоростью компьютера, обгоняя секунды, в поисках единственного правильного решения, но... Человек сорвался с балкона.
- Сашка! - Заорал Максим, и вороны с тревожным карканьем поднялись в воздух.
Безжизненное тело грохнулось с высоты девятого этажа прямо на голые кусты сирени... А снег все сыпался и сыпался сверху невесомым серебряным дождем. Когда через полтора часа наконец-то примчалась трижды вызванная взбаламученными жильцами скорая, Сан Саныч уже почти сровнялся с окружающими сугробами. Метель заботливо накрыла его погребальным саваном.
Однако в машине сознание к нему вернулось.
- Самоубийца, ну что же ты? - стиснув зубы, сквозь слезы юродствовал Макс. - Сломал такой дивный сиреневый куст. Мама его посадила, когда мне было пять лет, а ты его - в лепешку... А как он цвел по весне ослепительно желтыми цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43