ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Да и подумаем, что делать дальше-то. Вот что, - тут же проговорил он, - а может, ко мне в деревню? В бане попаримся. А там видно будет.
Костя с удивлением взглянул на него:
- Это ты что же, серьезно? Семья ведь у тебя?
- Найдется кусок, да и дело найдется. Айда, Коляй. К вечеру и дома будем.
Теперь Костя сурово покачал головой:
- Спасибо тебе, дядька, но не положено... И кормить надо. Не положено, - повторил он, отводя глаза от растерянного взгляда крестьянина. - Вот что, раз решил покормить его, сведи в трактир "Биржа". А потом отведешь на станцию, в приемник. Бумагу я выдам. Вроде дежурного милиционера будешь. Там, в приемнике, его и остригут, и помоют, может, и одежонку новую дадут, а нет - так и эту прожгут как следует, выгонят насекомых. А после поедет он на вигоневую фабрику. Договорился я с директором фабрики. Возьмут учеником художника...
Михей посмотрел на Кольку Болтай Ногами, а тот вопросительно - на Костю.
- Не сбежишь? - спросил Костя его. - Не подведешь меня снова?
- Не сбегу, - пообещал беспризорник, - зачем же, раз я художником буду.
- Не художником пока, а учеником, - засмеялся Костя, - до художника тебе еще далеко, Коля...
Он проводил их до выхода. Долго не закрывал дверь, глядя, как шли они оба по направлению к Мытному двору. О чем-то говорили и казались приятелями-подростками в этих надвигающихся сумерках.
Навстречу им уже попадались люди с новогодними покупками. Какой-то старик пронес елку, высоко подняв ее над головой, и запах снега теперь смешался с запахом хвои. Прошла в дорогом манто дама, прижимая к груди пакеты с покупками, ветки елки, искусственные цветы пучками. Поправила шапочку, глянула искоса, поравнявшись с Костей, - снег мягко пел под сапожками. У нее ожидался веселый и нарядный Новый год. А как встретит праздник вот этот мальчишка в мятой, окорнанной до колен зеленой шинели и смешном картузе?
На углу Колька Болтай Ногами обернулся, - увидев Костю, вдруг прибавил шаг, как опасался, что тот вдруг позовет обратно.
Каким он, Колька, будет много годов спустя? Может, станет художником все же. Или уведут его снова старые дружки в уголовный мир, изломают его душу, вытравят все мечты... Каким он будет?..
Проходя коридором, мимо дверей во двор, где временно содержались задержанные, он остановился. Потом вышел во двор, спустился по лестнице в камеру. Хрусталь лежал на нарах - в шинели, в кепке. Увидев Костю, сел.
- Вот что, - подсев к нему на нары, сказал Костя. - Кто же тебя, Хрусталь, послал за мукой? И где мука?
Тот покачал головой, усмехнувшись, сказал:
- Не имею к этой краже касательства...
Он упрямо сдвинул брови, добавил:
- Не брал муки...
Кого-то он боялся. Ясно же - не Горбуна. Кого же? Он, отпетый рецидивист, которого наверняка ждет суровый приговор губсуда. Уж не Хиву ли? Но он тих и толст, он сидит на завалинке и покуривает. И все же - не Хиву ли?
34
Викентий Александрович ждал ответа из Вологды от своего знакомого Сапожникова. Комиссионера на место Вощинина найти было нелегко, а сливочное масло все дорожало. Поэтому пришлось договариваться телеграммой, без личной встречи. Но Сапожников молчал, и это молчание тревожило. Надо было посылать новую телеграмму - тем более что сегодня Синягин пригласил его к себе в гости. Жаден мужик, но хлебосол в отдельные дни - в сретенье, в масленицу, вот и сейчас, на Новый год.
Вечером Викентий Александрович приехал на станцию. В душном зале, на столике, засыпанном шелухой, закапанном почему-то стеарином, он на листке бумаги набросал текст телеграммы Сапожникову. За аппаратом сидела та знакомая барышня - с кудельками на лбу, со стреляющими глазами. Увидев его, она воскликнула радостно:
- А вам телеграмма из Вологды, только что приняла.
Викентий Александрович сунул поспешно в карман пиджака заготовленный текст и принял телеграмму от барышни. Пробежал ее быстро глазами. Ну что ж, Сапожников обещал вагон.
- Благодарю. Хорошего вам праздника, с суженым чтобы.
Барышня даже визгнула от удовольствия, а Викентий Александрович, огладив бородку, двинулся к выходу на площадь. Она была заставлена крестьянскими санями - ожидался вечерний поезд. Подлетали легковые извозчики; лошади, храпя, водили дымными ноздрями над головами людей, слепо оглядывая их стеклянными глазами. В один из возков Викентий Александрович сел, не поглядев на возницу. А тот, перегнувшись, хрипловато пробасил:
- Вот те и встреча... Добрый вечер, Викентий Александрович. С наступающим вас Новым годом.
Теперь и Трубышев узнал его: Сорочкин - извозчик, живший в его, трубышевском, доме. Кажется, в нижнем этаже, на задворках; был трезвого образа, платил аккуратно, одинокий, по причине выбитого левого глаза, и сейчас закрытого повязкой.
- Сорочкин я, - напомнил возница. - В доме вашем жил...
- Как же, как же... К дому булочника Синягина меня, - проговорил Викентий Александрович, а Сорочкин, трогая лошадь:
- Проезжал я только что мимо вашего бывшего дома. В упадке он. Трубы сточные висят, крыша набок, двери болтаются туда-сюда. Нет хозяина, что и говорить.
- Да-да, - все так же рассеянно отозвался Трубышев. - Конечно, государству пока не до жильцов...
Он вспомнил дом с какой-то нахлынувшей в сердце грустью. Дом достался ему по наследству. Отец Викентия Александровича был землевладельцем в усадьбе за Волгой, на высоком берегу, среди березовых рощ, среди липовых аллей, прячущих в тени затейливые беседки. И белые колонны усадьбы, возле парадной двери, проглядывали сквозь листву диковинными березовыми, очищенными от сучьев, стволами. После отмены крепостного права крестьяне стали рассыпаться по городам, по фабрикам и заводам, бросая жомкую от дождей землю, измозглый картофель, литые пласты навоза, ребрастых лошаденок, соломенные крыши, погнутую, почерневшую утварь в избах...
- Потянулись за счастьем, - как говаривал иронически и злобно отец. Свободы не найдут только, потому что земля эта для людей - что банка для пауков... Беги по стене, беги, ан вверху-то крышка... Беги назад тогда.
Но бежать и самому пришлось. Усадьба начала хиреть без рабочей силы. Наемные рабочие в такую глухомань не добирались, да и дорога стала эта рабочая сила. Дорога и хитра. Доработав, скажем, до петрова дня, требовала прибавки втридорога, не получив согласия, уходила. Везде ее встречали с почетом, везде ей платили заново уже. Тогда, продав усадьбу и все тягло, перебрался отец в город и вот построил быстро небольшой особнячок да этот, на полквартала, домина, который стал сдавать жильцам.
Городская жизнь с ее толкотней и дневными заботами, дымом и пылью живо свернула старика, скрутила, согнула, превратила в скрюченную, с красными глазами развалину.
Дом перешел в руки Викентия Александровича. Был этот дом в два этажа с пристройками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70