То ли не от мира сего, то ли всего лишь бесконечно равнодушный. Но что бы отвлеченное я ни писал, я знаю, что мной движет сила внутренней связи с идеалами...
- Идеалы, идеалы, - раздраженно перебила Ксения.
- У тебя их нет?
- Как не быть! Только из-за них я на стенку не полезу.
- Если я теперь вздумаю пожирать самого себя, с чего же начнется эта беда, как не с крушения всех моих идеалов?
Женщина снова взяла горячий тон:
- Да нет тут никакой беды! Сделал шаг, и сразу отскакиваешь - страшно! Как кисейная барышня: взять хочешь, а руку протянуть боязно. Впрочем, что я говорю... Еще теснее прижмись ко мне, - потребовала она с сухой запальчивостью и сама навалилась всем телом на мужа. - Ну, что тебя пугает? что за беда тебе грозит? Ты словно хочешь внушить мне мысль, что я недостойна сидеть рядом с тобой... Вот сам-то ты и говоришь со мной голосом смерти. Неужели ты думаешь, что я тебя как-то там травила и растлевала, преследовала? играла втихомолку против твоего таланта? Ты заблуждаешься. Нелегкую задачку ты выбрал себе - обвинить меня в том, в чем сам повинен.
- Скажи, что любишь меня, - с миролюбивой усмешкой предложил Конюхов. - Подумай, вдруг в самом деле сегодня решается моя судьба, а мы раздражаемся по пустякам, вместо того чтобы придти к согласию. Как же в таком случае будем жить дальше?
Слова мужа поставили Ксению перед необходимостью задуматься и оглядеться, высмотреть новые горизонты, по крайней мере убедиться в факте их наличия. Но не бросаться к этим новым горизонтам очертя голову, а пробираться медленно, как бы ощупью. Никуда не торопиться.
- Я все-таки верю, что существует высшая сила, которая управляет нами, - сказала она с философской меланхолией. - Называй ее как хочешь, да только ничего определенного все равно не скажешь. Я знаю одно: над человеком властвует высшая сила и человеку надо смириться перед ней.
- Смирение... это что-то из христианства, а я христианства не терплю, я уже потому не христианин, что не верю в божественное происхождение Христа, и сама личность Христа, кем бы он ни был, во многом вызывает у меня неприятие, даже отвращение, - смутно заворочался Конюхов.
Ксения отстранилась, встала.
- Ты писал книжки, - слегка повысила она голос, - и это, конечно, от Бога, от высшей силы, но когда ты дрожал над рукописями, когда кичился ими, когда носился с ними, как мать не носится с детьми, это гордыня, от лукавого.
Конюхов деланно засмеялся.
- Почему же ты ухватилась за мой пример?
- Если теперь тебе внутренний голос внушает, что книжки больше писать не следует, - упорствовала жена, - смирением будет именно и бросить их писать.
- А ты-то? Как у тебя со смирением?
- Кто знает... наверное, плохо. Может быть, меня ведет дьявол. Гордыня! У меня ее в избытке. Когда я вхожу в храм и вижу, как прихожане целуют руку попу, меня что-то толкает тоже подойти и поцеловать, но... и в страшном сне такого не видывала, чтоб я ему руку целовала! С какой стати! Зачем Богу нужно, чтобы я какому-то человеку целовала руку только потому, что он в рясе, а я поповской науки не прошла и хожу в обычном платье? Для чего мне вообще ходить в храм? Разве я не могу молиться дома, когда мне захочется? Плевала я на ортодоксов, к черту их всех! Но ведь с моей стороны это все же гордыня, и я понимаю, но пересилить себя не в состоянии. Дьявол борется с ангелом, вот в этой душе, - Ксения ударила себя в грудь кулаком. - И ангел, ангел тоже есть, но дьявол пока сильней.
- Не знаю, что тебе на все это ответить, - развел руками Конюхов. Пожалуй, если брать мое обыденное, так сказать внелитературное состояние, я нахожусь точно в таком же положении.
- Я не пыталась ни удивить и поразить, ни разжалобить тебя, воспаленно бросила разгорячившаяся женщина. - Но образумить я тебя хотела. Ты полагаешь, что сложность душевного мира - твой удел, а Ксенечка, она всего лишь этакий человечек с непомерным гонором, который вечно изрекает истины в последней инстанции, позволяет себе категорический тон, судит и рядит. Это маска, а ты не разглядел. В глубине души у меня нет никакой уверенности, а есть сомнения и колебания, есть страдания, мука! Ты ничего этого не разглядел. Я всегда была для тебя вещью. Если ты хочешь перемениться, измени прежде всего отношение ко мне. Но еще пойми, что я не требую этого от тебя, это дело твоей совести, я же... я сама иду тебе навстречу. Тебе рисуется, что, бросив литературу, ты скатишься в мирок тупости и ханжества, мещанской серости, мелкого интриганства, подлой расчестливости, сплетен, равнодушия, пустоты, мишуры... А я хочу убедить тебя, что это не так. По справедливости говоря, мне безразлично, пишешь ты книжки или нет. Эту проблему обсуждай со своим богом. Ты только не третируй нас, бедолаг низкого мира обыденности. Поверь, ты нас совсем не понимаешь. Можно войти в мирок узкий, где живут без претензий, а найти в нем много поразительного, много сомнений и душевных мук, и любви тоже много.
- Ты сочиняешь на мой счет, превращаешь меня в какого-то школяра, подосадовал Конюхов. - Можно подумать, я потому отворачиваюсь и отказываюсь от литературы, что вдруг пожелал страстей попроще, еще скажи - хлеба посытнее, кисельных берегов! А ведь на самом деле это происходит со мной потому, что ускользает земля из-под ног, разрушается страна, весь привычный мир рассеивается, как дым, идеалы, смысл, цель - все летит в тартарары, а я не хочу быть щепкой в этом водовороте, не хочу быть несчастной и жалкой жертвой обстоятельств!
Ксения посмотрела на него с искренним удивлением.
- Дурачок! - воскликнула она. - Ты растерялся? Тебя напугали? Страна разрушается! А разве человек не больше, не первее страны? Уж не собрался ли ты убеждать меня, что объявят завтра гибель России, так ты пустишь пулю в лоб себе? Не смеши! Еще как захочешь жить, еще как будешь выкручиваться, чтобы выжить. Своя шкура, свой живот важнее. Ты это скажешь. О бедах нашего отечества скорблю, но собственный живот мне важнее... Вот так скажет Ваничка Конюхов. И перед Богом будет до бесконечности прав. Разве не так? Только не забудь про меня в ту минуту, замолви словечко, не покинь, если еще хоть чуточку любишь!
Она со смехом бросилась к мужу. Она повалила его на кровать, и он, вырываясь из плена слов и беспорядочных мыслей, засмеялся тоже. Его радовали нежные прикосновения жены.
***
Вопрос о новом обличье жизни, тем более не какой-нибудь из ряда вон выходящей, а именно уютной, средней, "как у всех", волей-неволей первым и основным пунктом имел тоже вопрос, будет ли Конюхов зарабатывать денег достаточно, чтобы Ксения наконец вздохнула с облегчением. Да и то сказать, Конюхову, когда он не шутя возьмет на себя роль добытчика, уже просто некуда будет свернуть с дороги прозрений и освоения новых форм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
- Идеалы, идеалы, - раздраженно перебила Ксения.
- У тебя их нет?
- Как не быть! Только из-за них я на стенку не полезу.
- Если я теперь вздумаю пожирать самого себя, с чего же начнется эта беда, как не с крушения всех моих идеалов?
Женщина снова взяла горячий тон:
- Да нет тут никакой беды! Сделал шаг, и сразу отскакиваешь - страшно! Как кисейная барышня: взять хочешь, а руку протянуть боязно. Впрочем, что я говорю... Еще теснее прижмись ко мне, - потребовала она с сухой запальчивостью и сама навалилась всем телом на мужа. - Ну, что тебя пугает? что за беда тебе грозит? Ты словно хочешь внушить мне мысль, что я недостойна сидеть рядом с тобой... Вот сам-то ты и говоришь со мной голосом смерти. Неужели ты думаешь, что я тебя как-то там травила и растлевала, преследовала? играла втихомолку против твоего таланта? Ты заблуждаешься. Нелегкую задачку ты выбрал себе - обвинить меня в том, в чем сам повинен.
- Скажи, что любишь меня, - с миролюбивой усмешкой предложил Конюхов. - Подумай, вдруг в самом деле сегодня решается моя судьба, а мы раздражаемся по пустякам, вместо того чтобы придти к согласию. Как же в таком случае будем жить дальше?
Слова мужа поставили Ксению перед необходимостью задуматься и оглядеться, высмотреть новые горизонты, по крайней мере убедиться в факте их наличия. Но не бросаться к этим новым горизонтам очертя голову, а пробираться медленно, как бы ощупью. Никуда не торопиться.
- Я все-таки верю, что существует высшая сила, которая управляет нами, - сказала она с философской меланхолией. - Называй ее как хочешь, да только ничего определенного все равно не скажешь. Я знаю одно: над человеком властвует высшая сила и человеку надо смириться перед ней.
- Смирение... это что-то из христианства, а я христианства не терплю, я уже потому не христианин, что не верю в божественное происхождение Христа, и сама личность Христа, кем бы он ни был, во многом вызывает у меня неприятие, даже отвращение, - смутно заворочался Конюхов.
Ксения отстранилась, встала.
- Ты писал книжки, - слегка повысила она голос, - и это, конечно, от Бога, от высшей силы, но когда ты дрожал над рукописями, когда кичился ими, когда носился с ними, как мать не носится с детьми, это гордыня, от лукавого.
Конюхов деланно засмеялся.
- Почему же ты ухватилась за мой пример?
- Если теперь тебе внутренний голос внушает, что книжки больше писать не следует, - упорствовала жена, - смирением будет именно и бросить их писать.
- А ты-то? Как у тебя со смирением?
- Кто знает... наверное, плохо. Может быть, меня ведет дьявол. Гордыня! У меня ее в избытке. Когда я вхожу в храм и вижу, как прихожане целуют руку попу, меня что-то толкает тоже подойти и поцеловать, но... и в страшном сне такого не видывала, чтоб я ему руку целовала! С какой стати! Зачем Богу нужно, чтобы я какому-то человеку целовала руку только потому, что он в рясе, а я поповской науки не прошла и хожу в обычном платье? Для чего мне вообще ходить в храм? Разве я не могу молиться дома, когда мне захочется? Плевала я на ортодоксов, к черту их всех! Но ведь с моей стороны это все же гордыня, и я понимаю, но пересилить себя не в состоянии. Дьявол борется с ангелом, вот в этой душе, - Ксения ударила себя в грудь кулаком. - И ангел, ангел тоже есть, но дьявол пока сильней.
- Не знаю, что тебе на все это ответить, - развел руками Конюхов. Пожалуй, если брать мое обыденное, так сказать внелитературное состояние, я нахожусь точно в таком же положении.
- Я не пыталась ни удивить и поразить, ни разжалобить тебя, воспаленно бросила разгорячившаяся женщина. - Но образумить я тебя хотела. Ты полагаешь, что сложность душевного мира - твой удел, а Ксенечка, она всего лишь этакий человечек с непомерным гонором, который вечно изрекает истины в последней инстанции, позволяет себе категорический тон, судит и рядит. Это маска, а ты не разглядел. В глубине души у меня нет никакой уверенности, а есть сомнения и колебания, есть страдания, мука! Ты ничего этого не разглядел. Я всегда была для тебя вещью. Если ты хочешь перемениться, измени прежде всего отношение ко мне. Но еще пойми, что я не требую этого от тебя, это дело твоей совести, я же... я сама иду тебе навстречу. Тебе рисуется, что, бросив литературу, ты скатишься в мирок тупости и ханжества, мещанской серости, мелкого интриганства, подлой расчестливости, сплетен, равнодушия, пустоты, мишуры... А я хочу убедить тебя, что это не так. По справедливости говоря, мне безразлично, пишешь ты книжки или нет. Эту проблему обсуждай со своим богом. Ты только не третируй нас, бедолаг низкого мира обыденности. Поверь, ты нас совсем не понимаешь. Можно войти в мирок узкий, где живут без претензий, а найти в нем много поразительного, много сомнений и душевных мук, и любви тоже много.
- Ты сочиняешь на мой счет, превращаешь меня в какого-то школяра, подосадовал Конюхов. - Можно подумать, я потому отворачиваюсь и отказываюсь от литературы, что вдруг пожелал страстей попроще, еще скажи - хлеба посытнее, кисельных берегов! А ведь на самом деле это происходит со мной потому, что ускользает земля из-под ног, разрушается страна, весь привычный мир рассеивается, как дым, идеалы, смысл, цель - все летит в тартарары, а я не хочу быть щепкой в этом водовороте, не хочу быть несчастной и жалкой жертвой обстоятельств!
Ксения посмотрела на него с искренним удивлением.
- Дурачок! - воскликнула она. - Ты растерялся? Тебя напугали? Страна разрушается! А разве человек не больше, не первее страны? Уж не собрался ли ты убеждать меня, что объявят завтра гибель России, так ты пустишь пулю в лоб себе? Не смеши! Еще как захочешь жить, еще как будешь выкручиваться, чтобы выжить. Своя шкура, свой живот важнее. Ты это скажешь. О бедах нашего отечества скорблю, но собственный живот мне важнее... Вот так скажет Ваничка Конюхов. И перед Богом будет до бесконечности прав. Разве не так? Только не забудь про меня в ту минуту, замолви словечко, не покинь, если еще хоть чуточку любишь!
Она со смехом бросилась к мужу. Она повалила его на кровать, и он, вырываясь из плена слов и беспорядочных мыслей, засмеялся тоже. Его радовали нежные прикосновения жены.
***
Вопрос о новом обличье жизни, тем более не какой-нибудь из ряда вон выходящей, а именно уютной, средней, "как у всех", волей-неволей первым и основным пунктом имел тоже вопрос, будет ли Конюхов зарабатывать денег достаточно, чтобы Ксения наконец вздохнула с облегчением. Да и то сказать, Конюхову, когда он не шутя возьмет на себя роль добытчика, уже просто некуда будет свернуть с дороги прозрений и освоения новых форм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130